Леонид Николаев - Феникс
— Ральф! — окликнул пса Баймирза Хаит.
Овчарка еще острее поставила уши, глаза ее засветились добрым, приветливым огоньком. Старые знакомые!
В это время со ступенек крыльца сбежал человек в форме офицера СС и пошел навстречу гостям. Саид невольно задержал шаг. К нему приближался тот самый офицер, которого он видел в Беньяминово. С овчаркой. Этим самым Ральфом, любопытно поглядывавшим на гостей. Теперь Исламбек узнал и собаку. Чертов пес долго изучал тогда Саида, следил вроде за его движениями. Ни за кем не следил — ни за Чокаевым, ни за Азизом, ни за муллой, а именно за Саидом. Так запало в его разгоряченном мозгу. Они даже взглядами встречались с Ральфом: два глаза, вспыхивающие при тусклом свете керосиновой лампы.
— А Ральф помнит, — произнес Хаит, здороваясь с офицером. — Помнит меня.
— Он у меня умница, — улыбнулся офицер.
Протянул руку и погладил собаку. Потрепал ее по загривку.
— Своих узнает великолепно. Всех, кого я отбирал вместе с ним, считает друзьями. Не трогает.
Вчетвером направились к крыльцу. Офицер продолжал восхищаться своим Ральфом:
— Один остряк решил покинуть наш санаторий по собственной воле, три дня бродил по лесу. И Ральф нашел его. Нашел и не куснул… Родственники, ничего не поделаешь.
— Умница, — не то оценивая факт, не то подыгрывая хозяину овчарки, произнес с улыбкой Хаит. Президент тоже оглянулся назад, посмотрел на собаку. Кивнул, соглашаясь с военным министром.
«Не только собака, но и хозяин ее, наверное, отличается хорошей памятью, — подумал Саид. — Надо полагать, что Ральф узнал меня, как это ни странно. Очередь за офицером. Как я запечатлелся в его мозговом аппарате — просто Саидом Исламбеком или другом Чокаева. Фамилия, конечно, не зафиксировалась. Этот вербовщик ездит по всем лагерям, сколько людей прошло мимо него — разве упомнишь». И все-таки офицер, переговариваясь с Каюмханом и Хаитом, изредка бросал короткие взгляды на шарфюрера. Просто взгляды. Интереса в них не было. Во всяком случае, Саид не заметил любопытства. Пока не заметил.
По ступенькам поднялись на веранду и через массивные застекленные двери вошли в вестибюль.
— Хайль!
— Хайль!
Еще два офицера встретили гостей. Оживленно заговорили. Тоже старые знакомые. Здесь у Каюмхана было больше друзей, чем в Берлине. И военный министр чувствовал себя свободно. В этом обнесенном тройным рядом колючей проволоки обиталище эсэсовцев они оказались своими людьми, выполняли ту роль, которая предназначалась им по положению. Это те самые усилия на благо Германии, о которых упомянул Риббентроп сегодня.
Кроме эсэсовских офицеров, в вестибюле никого не было. Через огромные окна лился свет осеннего дня, неяркий, но удивительно глубокий, выбирающий из двух длинных коридоров, бегущих влево и вправо, сине-оранжевые ковровые дорожки, цветы на подставках в дальних углах, дверные ручки, покрытые никелем. В один из таких коридоров и повели гостей офицеры.
Ни секунды без труда. Мысль неутомима. Оценка всего, что рядом. Анализ…
Я прошел в логово. Это — уже настоящее. За стеной, за дверями — они. Какие? Сколько их?
Почему такая тишина?
Ему, Саиду, говорили. Говорил полковник Белолипов:
— Их готовят к ударам. А это и умение слушать. Это способность говорить. С помощью передатчика.
Значит, их обучают радиоделу. Должен работать ключ. Характерный звук. Тире — точки. Его нет. Ничего нет. Слышны шаги офицеров. Мягкие шаги по ковру. Все.
Черт с ним, со звуком. Возможно, перерыв. Или окончены занятия. Главное — кто они? Кто? Он боится новых встреч. Даже собака, сидевшая под деревом, вызвала беспокойство. Ее хозяин так просто расстроил Исламбека. А что за стеной? Они могут знать Исламбека в лицо. Когда-то встречали.
Это страх. Это готовность к любой неожиданности. Готовность к худшему.
Но страх — спутник. Такой же спутник, как терпение и выдержка.
Спутники. Их много у разведчика. Спутники движения.
Саид шел долго. Даже слишком долго. Казалось, не дойдет. Шел не останавливаясь. И когда эсэсовец, хозяин Ральфа, затворил за Саидом дверь в вестибюле, Исламбек почему-то решил: дошел.
Дошел. Уже несколько раз ощущалась эта грань. Порогов было несколько. Первый — повели под конвоем. Там, у леска. Второй — разговор с Мустафой Чокаевым. Третий — окрик коменданта: «Шнель!» Потом другие пороги: Ноенбургерштрассе, Моммзенштрассе, Фридрихштрассе. Наконец — этот лагерь. Те пороги он переступал. Шагал дальше. Последний переступил и решил остановиться.
Логово. Светлые окна. Ковровые дорожки. Цветы. Даже цветы! Здесь веселее, чем на Ноенбургерштрассе, в «правительственном» доме. За стеклами шумят осенние каштаны. Тихо шумят.
И вдруг: «Та-та-та… та-та-та».
За дверью.
Вызывающая дрожь музыка. Автоматически Саид читает текст. Ничего не понятно. Какая-то путаница. Шифр. Или упражнение без определенного задания.
Рядом. Они рядом. Какой-то метр отделяет Саида от тех, кто назван его врагами. И не только назван. Кто уже стал врагом, переступив порог этой лесной усадьбы, кто дал присягу в верности немцам.
Исламбеку хочется увидеть их. Сейчас же увидеть. Столкнуться. И начать бой. Особенный. Не похожий ни на что обычное. Но бой. Не на жизнь, а на смерть. Здесь его передний край. Передний край разведчика.
Они идут. Четверо. Саид идет последним. Едва касается дорожки. Бережет тишину. Он должен слышать. Слышать их. За стеной. Держать на прицеле.
Все, что было внутри у Саида, мгновенно стерлось, когда Вали Каюмхан неожиданно спросил. Именно неожиданно. У него мыслительный процесс происходил очень странно, если не сказать большего. Разговаривая с кем-нибудь, объясняя или доказывая что-то, президент вдруг прерывался и спрашивал о совершенно неуместных, далеких от темы вещах. Сейчас, слушая унтерштурмфюрера, он повернулся к Саиду. Произнес с тревогой:
— Где моя жена? Вы не нашли ее?
Надо же было вспомнить о приказе спустя три, нет, уже четыре часа. Неужели ни разу ему не пришла на ум мысль — куда девалась Рут?
— Нет, отец…
Внезапно президент взвился. Как женщина, он замахал в отчаянии руками, завизжал:
— Найдите Рут! Сейчас же найдите Рут… Я приказываю…
Нелепейшее распоряжение. Надо потерять всякое представление о времени, о реальных вещах, чтобы из этого леса, находившегося от Берлина в нескольких десятках километров, посылать человека на розыски фрау Хенкель. Где искать? В каком направлении?
Первое, что сделал Исламбек, это повернулся, показывая свою готовность выполнить приказ. Он не думал о результатах, о своих возможностях, вообще ничего не думал. Истеричный вопль президента требовал каких-то поступков. Только поступков. Но уйти Саиду не дали. Унтерштурмфюрер не дал:
— Господин шарфюрер нужен здесь.
Так спокойно и в то же время так твердо сказал, что Каюмхан моментально стих. Отчаяние сменилось равнодушием. Он даже повеселел. Немцы действовали на президента магически.
— Тогда вы… вы пойдите, — сдержаннее произнес Каюмхан. Теперь он обратился уже к своему военному министру.
Как и Саид, он не мог не подчиниться. Не мог отказать своему «отцу» и благодетелю в любезности. Поэтому поклонился, сделал вид, что готов на все. Но тоже не ушел. Да и куда, собственно, идти! Унтерштурмфюрер опять вмешался:
— Разрешите, я дам поручение своему офицеру. Он наведет справки.
— Будьте любезны, — с ноткой озабоченности ответил Каюмхан. — Заранее благодарен.
Унтерштурмфюрер, однако, не поторопился дать поручение. Довел гостей до крайней двери и отворил ее настежь.
— Нас ждут…
Они! Их было десять человек. В мягких серых свитерах, без головных уборов, в легких ботинках. Непонятно, что делали все десятеро. Вернее, не все. Двое наблюдали. Шла борьба. Странная борьба. Один вначале, потом второй набрасывались на третьего, пытаясь ударить головой, кулаками, палкой. И он, один, отбивался. Схватывался с противниками, опрокидывал их, выбивал палки. Совершалось это молниеносно и казалось самой настоящей борьбой. Во всяком случае, президент ахнул, когда дубинка занеслась над одной из жертв и едва не коснулась черепа.
— Отставить!
Дубинка застыла над головой. Все застыло в воздухе: руки, ножи, пистолеты — кое-кто был вооружен пистолетом советского образца. На короткое мгновение комната представляла собой немую сцену, кадр из кинофильма.
Восхищенный Каюмхан заулыбался.
— Дети мои, это прекрасно! — Сказал по-тюркски, а унтерштурмфюреру перевел: — Вундербар!
Тот кивнул и подозвал к себе обладателей серых свитеров. Они поспешили на зов. Выстроились торопливо перед офицером и гостями.
Они! Молодые, здоровые люди. Не юноши, конечно. Но и не старше тридцати лет. Хорошо сложены. Хорошо натренированы. Инструкторы немало поработали, чтобы ввести своих подопечных в нужную форму. Они готовы. Готовы нападать, крошить головы, стрелять из пистолетов, вонзать ножи. На стене висит схема уязвимых мест тела человеческого. Стрелками указано направление ударов кинжала. Черными — тяжелые ранения, красными — смертельные. Рядом способы удушения: при нападении спереди, сбоку, сзади. Удушения стоящего, сидящего, лежащего. Все изображено ясно, выразительно. Видимо, это специальный класс, где преподается убийство как учебный предмет.
