Леонид Николаев - Феникс
— Я почти готова. Едем?
— Едем.
— Куда? — Шпилька мешала говорить, и Рут вынула ее изо рта. Вколола в волосы.
— В отель.
Она пожала плечами.
— Вы, кажется, торопились в министерство…
— Нет. Я тороплюсь к телефону.
Ольшер зашагал впереди. Она поплелась следом, вытаскивая туфли из мягкого теплого песка. Сказала с досадой:
— Вы очень жестоки со мной, капитан.
Ольшер молчал. Он закуривал сигарету.
Риббентроп все-таки принял членов правительства. Принял после отъезда итальянского посла. Вернее, не принял, а разрешил войти в кабинет, где стоял большой дубовый стол с резными ножками и массивное кресло, обитое зеленым бархатом. Министра не было. Над креслом висел портрет Гитлера, произносящего речь. Начальник протокольного отдела позволил господам сесть, а сам остался на ногах и смотрел на вторую внутреннюю дверь, из которой должен был, как из-за кулис, появиться министр «третьей империи». Менке волновался. Ему все не нравилось сегодня. Все беспокоило: и неожиданное появление итальянца, и двухчасовая задержка, и отсутствие в кабинете министра. Исчезновение Рут Хенкель тоже настораживало. Ее участие в церемонии было необязательным, но уж если она примкнула к кортежу, то должна была проделать весь путь и даже предстать перед Риббентропом, — кстати, барон симпатизировал красивым женщинам… То, что Рут села в машину Ольшера и эта машина вдруг улетучилась, — казалось подозрительным. К тому же минут десять назад в министерство позвонили из «штаба» Гиммлера, — так доверительно сообщил Менке начальник протокольного отдела. Позвонили Риббентропу. И сейчас, кажется, министр разговаривал со «штабом». Конечно, «штаб» — это туманное обозначение. Менке не верил, что сам Гиммлер вмешивается в формирование «правительства Туркестана». Звонят, безусловно, из Главного управления СС. И по инициативе гауптштурмфюрера Ольшера. Впрочем, Ольшер мог лично обратиться к Риббентропу — эсэсовские заправилы получили право во все вмешиваться, все контролировать.
Кончился разговор или нет, неизвестно. Но министр не появлялся в кабинете. Ожидание стало не только утомительным, но и драматичным. Все были напряжены до предела. Президент без конца приглаживал волосы, и движения его руки напоминали нервный тик. Баймирза Хаит покусывал губы. Остальные члены кабинета испуганно и растерянно смотрели на Менке — по его лицу пытались узнать судьбу собственного правительства — свою судьбу.
В эту неприятную минуту ввалился еще шарфюрер, которого послали разыскивать жену президента. Ввалился запыхавшийся и доложил:
— Внизу… в вестибюле… требуют Вали-ака!
Требуют! Президента требуют. Осел. Не мог сообщить тихо. Президенту или тому же Менке. Барон побледнел от возмущения.
— Что вы болтаете?!
Саид смутился. Он не хотел обидеть главу правительства. Но там действительно его требуют.
— Меня послал портье.
Менке ужаснулся:
— Портье?! — Голос его прозвучал так жестко и так гневно, что Саид поежился.
— Простите… Я не хотел… К телефону срочно вызывают Вали-ака.
Президент не разделял негодования барона. Что такое этикет, если кто-то требует. Тем более требует в министерстве. Здесь все имеют право приказывать. Здесь хозяева. Но он подумал не о хозяевах сейчас.
— Это Рут, наверное?
Шарфюреру пришлось огорчить президента:
— Вас вызывает капитан Ольшер.
Автоматически глава правительства привстал. Раз вызывает начальник «Тюркостштелле», надо идти. Немедленно.
— Передайте господину гауптштурмфюреру, — остановил президента Менке. Остановил своим обращением к Исламбеку, — пусть подождет. Или позвонит позже. Мы заняты.
— Слушаюсь.
Саид повернулся, чтобы уйти, но не успел сделать шага. Внутренняя дверь распахнулась, и появился Риббентроп.
Все встали. Члены правительства. Барон торопливо поздоровался со всеми и так же торопливо произнес:
— У нас очень мало времени, господа. Прошу! — Это относилось к начальнику протокольного отдела. Тот взял лист бумаги и приготовился читать, но барон прервал его. — С текстом договора все знакомы. Приступим к процедуре.
Чтение текста как раз входило в процедуру. Чтение обоих текстов: на немецком и на «чогатайском» языках. Однако предупреждение министра снимало эту предварительную часть церемонии. И он положил два листа на стол перед Риббентропом.
У Менке дергалась бровь. Он едва сдерживал себя. Событие, которому придавалось такое значение, по чьей-то воле, а может, по недомыслию, превращено в оскорбительную и унизительную формальность. Для него, Менке, унизительную. И он, пренебрегая правилами хорошего тона, этикетом, заговорил с министром по-французски. Раздраженно. Напомнил о цели процедуры, о значении ее для друзей Германии — тех друзей, которые сидят сейчас здесь. «Историческое событие для Востока», — подчеркнул Менке.
Риббентроп выслушал его молча и равнодушно. Министерству иностранных дел было абсолютно безразлично, какова цель настоящей церемонии. Неужели Менке считает, что Риббентроп всерьез станет заниматься берлинским «правительством Туркестана», вести с ним дипломатическую игру и тем более учитывать «новую восточную империю» как государство? Это нужно СС. Нужно Гиммлеру, собирателю наемников и предателей, а он, Риббентроп, только снисходит до исполнителя воли фюрера и ставит свою подпись под документом. Да и документ ли это?
Все сказал своим молчанием министр. Все объяснил. Он подошел к столу и взял перо. Из рук начальника протокольного отдела. Уже обмакнутое в черные чернила. Специальные.
Саид был здесь посторонним. Даже мысленно он не участвовал в заключении союза с Германией. Душа его оставалась чистой. А они, те, что стояли у стола, давали клятву на верность врагу. Давали спокойно. Впрочем, может, и волновались. Вздрагивали внутри. На какую-то долю секунды представляли себе будущее: а вдруг! А если! Что тогда?
Что?
Да, это страшно. Нельзя не вздрогнуть. Нельзя не подумать о расплате. Впрочем, здесь бояться незачем. Стоит красивый, уверенный во всем Риббентроп. В большие окна льется ровный, мягкий свет осеннего дня. Внизу у толстых каменных стен дежурят эсэсовцы с автоматами. Дежурят непрерывно. Круглые сутки. Твердыня.
«Если бы сейчас, в эту минуту, я мог сообщить, — подумал с отчаянием Саид. — Мог сообщить своим: еще один враг вступает в борьбу. Будьте начеку!»
«Но я нем. Двадцать шестой “без руки”. Проклятие!»
— Еще вина!
Кельнер поклонился и вышел из номера. Дряхлый старик с трясущейся головой. Вот такие теперь официанты в отеле. Старики и уроды. Тошно смотреть. Но обслуживают хорошо. Тем более офицера СС. А что с дамой эсэсовец, кельнер узнал от хозяина. По секрету. Как предупреждение. И старается изо всех сил. Бегает. Голова трясется, как плохо привязанный к кошелке вилок капусты.
— Надеюсь, этот маленький банкет на Ваннзее не заменит настоящего банкета в «Адлоне?» — смеясь, спросила Рут.
— К сожалению…
Она вскрикнула с досадой:
— Это слишком, капитан!
— Я готов подвезти вас к «Адлону» в нужный час. — Он сделал паузу, чтобы проверить, насколько заинтересована его собеседница в развлечении, намеченном сегодня в популярном отеле Берлина. Рут слушала напряженно, чуть приоткрыв маленький рот. Все было готово для утвердительного кивка или торопливого «прошу». И, убедившись в этом, Ольшер разом отсек надежду. — Но банкет не состоится… На веселье не осталось времени, милая фрау… Президент должен через два часа быть в… — Ольшер повторил паузу, теперь уже не для проверки чувств фрау Хенкель, а для сохранения тайны. — Есть места поважнее «Адлона». Вам, однако, я постараюсь доставить удовольствие…
Капитан разлил вино. Первым поднял бокал и произнес:
— Сейчас ваш муж подписывает документ, важность которого для судьбы фрау Хенкель более чем велика.
Весь день, кажется, Ольшер испытывал Рут часами. Стрелки без конца торчали перед ее лицом. Вот и теперь он показал на циферблат, по которому бежала тоненькая, как нить, золотистая палочка, отсчитывая секунды.
— Постойте… Еще немного.
Он шутил или в самом деле знал точное время заключения договора? Видимо, знал, потому что все сегодня совершалось по расписанию, и расписание это было составлено гауптштурмфюрером. Иначе как мог он дирижировать с Ванн-зее событиями? По телефону?
— Пора!
— За успех! — взволнованно пролепетала Рут.
Капитан уточнил:
— За успех Рут Хенкель!
Выпили. С чувством. «Шахиня» полузакрыла глаза, она, кажется, физически ощущала свое счастье.
— Рейнгольд…
Гауптштурмфюрер вздохнул. Поднял глаза, ожидая вопроса: ведь не просто так Рут произнесла его имя.
— Взамен «Адлона» мне обещаны развлечения. Я не ослышалась?
