Лев Шенин - Военная тайна
— Есть спать, товарищ командир, — ответил Леонтьев и прошел в блиндаж.
6. «КОМБИНАТ» ПОД СМОЛЕНСКОМ
Давным-давно, еще до отмены крепостного права, километрах в тридцати от Смоленска была воздвигнута пышная усадьба князей Белокопытовых. Рассказывали, что усадьбу эту — и помещичий дом, и все надворные постройки, и причудливые павильоны — строил какой-то итальянец, за громадные деньги вывезенный князем из заграничных странствий. А странствовать князь любил — ездил он много, и потому, быть может, и дом его был выстроен столь несуразно. Князю хотелось, чтобы он был похож и на средневековые рыцарские замки, какие довелось ему видеть в Баварии, — с башнями, бельведерами, тайниками, и на дворцы польских магнатов, какие сохранились и теперь еще на Волыни и в Западной Белоруссии, и на итальянские палаццо, которыми не раз любовался он в Венеции.
Итальянец, как рассказывают, спорил тогда и горячился, но характер у князя был крутой и несговорчивый. Убедившись в этом, плюнул итальянец на чистоту стиля и в два года отстроил князю необыкновенную домину, смахивающую одновременно и на рыцарский замок, и на палаццо, и на дворец.
И вот с тех пор высится километрах в тридцати от Смоленска, в глухом бору, это причудливое каменное здание, уродливое, как характер его первого владельца, огромное, в три с чем-то этажа, с башнями и подземельями, с двухсветными залами, с хорами и мраморными колоннами, с потайными дверьми и подземными переходами. Липы запущенного парка и заросшие кувшинкой старые пруды окружают это мрачное здание.
После революции в округе долго думали, как поступить с этим диким домом. Был там и сельсовет, и школа трактористов, и колхозно-совхозный театр. Пробовали даже организовать в нем дом отдыха союза работников земли и леса — уж очень хороши места, в которых стоит дом, но отдыхающие ворчали, что здание напоминает им не то старинную тюрьму, не то крепость и плохо, дескать, действует на нервную систему.
Дом отдыха перевели в другое место, и с тех пор здание пустовало. В огромных залах и мрачных сводчатых комнатах расплодилось множество летучих мышей, филинов, крыс и прочей нечисти, а дом стоял в тяжелом молчании, словно кого-то поджидая.
Когда пришли немцы, они сначала устроили в барском доме казарму, а потом прикатил на машине какой-то эсэсовский генерал, обошел весь дом, внимательно осмотрел подземелья, одобрительно что-то промычал и уехал.
Через день войска вывели, а дом заняли другие немцы. Усадьбу со всех сторон огородили колючей проволокой, кругом расставили часовых, которые никого не пускали — даже не всякий немецкий офицер мог туда пройти.
В доме поселились какие-то странные люди, многие из них были в штатском. В подземелье распоряжался юркий пожилой человечек, которого звали герр Стефан, личность с европейским, можно сказать, именем: он был известен полиции всех стран и городов Европы как фальшивомонетчик недюжинной квалификации. Немцы нашли его в одной из парижских тюрем, где он отбывал очередной приговор, и с того времени он работал у них по своей прямой «специальности».
В подземелье под руководством герр Стефана изготовлялись фальшивые денежные знаки — советские сотенные, турецкие лиры, шведские кроны и иракские динары.
В распоряжение герра Стефана были предоставлены новейшей конструкции литографские станки, гравировальные машины, агрегаты для горячей обработки бумаги — дело было поставлено на широкую ногу.
В подземных лабиринтах, расположенных с другой стороны дома, тоже шла кипучая работа. Там изготовлялись фиктивные советские и партийные документа, а фотолаборатория печатала «фотодокументы советских зверств»«которые тут же искусно инсценировались специалистами из гестапо.
Там же изготовлялись и снимки «торжественных и радостных встреч германских войск с населением в оккупированных районах».
В разбросанных по усадьбе павильонах и флигелях расположились другие секции этого удивительного комбината. В одном находилась школа-общежитие для перебежчиков и диверсантов, в другом обучались радисты-коротковолновики, в третьем изготовлялись различного рода замаскированные передатчики — в виде баянов, несессеров, деревенских сундучков, музыкальных шкатулок и т. п., которыми снабжались перебрасываемые в советские тылы шпионы и диверсанты.
В парке была построена парашютная вышка для учебных прыжков, которыми руководил какой-то долговязый рыжий мужчина в фельдфебельской форме. Среди будущих парашютистов было много самых неожиданных субъектов, вплоть до бывших махновцев, петлюровцев и прочего сброда, набранного в разных международных трущобах. Они взбирались на вышку довольно неохотно и, поднявшись на верхнюю площадку, останавливались там в глубоком раздумье.
— Шнеллер! — вопил снизу истошным голосом рыжий. — Шнеллер!
И виртуозно ругался по-русски.
Время от времени очередная партия обученных шпионов отправлялась к линии фронта для переброски в советский тыл. Предварительно все они проходили через гардеробную, где каждый получал соответствующее платье.
Оттуда они выходили уже в полной готовности. Дряхлые украинские слепцы с бандурами, старушки-гадалки с замусоленными картами, бродячие музыканты с баянами и скрипками, «милицейские работники» в полной форме, снабженные соответствующими документами, «красноармейцы» в поношенном обмундировании, якобы «вышедшие из окружения», даже подростки — все они были соответственным образом проинструктированы, каждый имел определенное задание и был прикреплен к определенному району.
Вечером, после наступления темноты, их увозили к линии фронта на машинах, откуда любыми способами и путями перебрасывали в советский тыл.
Всей этой сложной машиной, всем этим удивительным «комбинатом» руководил некий господин Крашке — тот самый Крашке, который в далеком 1915 году, в самом начале своей карьеры, так несправедливо обошелся с Попандопуло и Петронеску, носившими тогда, впрочем, совсем другие фамилии. И тот самый Крашке, с которым случилось несчастье на Белорусском вокзале в Москве.
Здесь, в усадьбе под Смоленском, господин Крашке развернул узловой пункт германской разведки, своеобразный штаб, который непосредственно ведал шпионской, диверсионной и подрывной деятельностью на этом участке фронта. Местопребывание и работа этого штаба были глубоко законспирированы.
Здесь задумывались, разрабатывались и подготовлялись самые «деликатные» планы и мероприятия немецкой разведки и пропаганды, здесь отбирались и проходили последнюю обработку новые «кадры», здесь, по мановению режиссерской палочки из Берлина, осуществлялись наиболее эффективные инсценировки и изготовлялись «неопровержимые доказательства».
В башне главного здания день и ночь потрескивала радиостанция, принимавшая шифрованные задания, передававшая собранные сведения и вообще поддерживавшая непрерывную' связь с Берлином и переброшенными в советский тыл радистами.
Крашке, в спортивном костюме, с подергивающимся ртом и остановившимися глазами, неустанно носился по комнатам дома, по подземным переходам и усадебным службам, спрашивал, приказывал, указывал, ругал, хвалил, требовал — и вся эта сложная машина вертелась под его холодным, пронизывающим взглядом покорно, бесшумно и слаженно.
К ночи машина эта как бы останавливалась, и дом засыпал. Только радиостанция не прекращала работы. Ни один луч света не проникал сквозь наглухо зашторенные окна. Из парка уже не доносились вопли рыжего. В павильонах и флигелях после дневной учебы крепко спали «курсанты». Движение по усадьбе прекращалось. И тогда фон Крашке выходил на свою ночную прогулку. Чуть поскрипывая толстыми подошвами спортивных башмаков, он обходил все здания усадьбы и шел в парк подышать свежим воздухом.
Горячий деловой день был позади. Теперь требовалось нечто для души. Господин Крашке умел сочетать приятное с полезным, развлечение с делом. Но и развлекался он так же, как жил: не совсем обычно.
Он возвращался в дом и через потайную дверь спальни спускался в фамильный склеп князей Белокопытовых, откуда особым ходом пробирался в самое секретное, подземное убежище дома. Там по ночам шли «допросы». Туда в закрытых машинах доставлялись с фронта раненые или попавшие в плен советские офицеры и бойцы, которые отказывались выдать военную тайну, не желая становиться предателями, или мирные граждане, попавшие под подозрение.
Здесь господин Крашке давал волю своей фантазии. И здесь он по-настоящему отдыхал в излюбленном им средневековом стиле.
Под утро, синий от остроты пережитых ощущений, с отвисшей челюстью и блуждающими глазами, господин Крашке поднимался к себе, долго мыл окровавленные руки, а потом раздевался и ложился в постель.
