Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Не переводя дыхания, Фуэртес далее изрек: «С другой стороны, коммунистические кадры абсолютно необходимы Кастро. Без них его революция лишится всякой организации. С ними же у него есть бюрократический аппарат, способный в какой-то мере управлять страной».
«Значит, по-вашему, коммунизм для Кубы не так уж и плох?»
Как же нелегко выудить из него что-то определенное!
«Не знаю, — ответил он. — Полгода назад я побывал там. Меня поразили женщины. Видели бы вы, как они маршируют и поют, как здорово смотрятся в своих красных блузках и черных юбочках. Коммунизм для них — это солидарность».
Тут я вспомнил, как описывал тех же самых дамочек Проститутка. Если я не ошибаюсь, он назвал это «какофонией похлеще стада блеющих коз».
«Не скрою, — продолжал между тем Шеви, — эти женщины глубоко взволновали меня. Они впервые в жизни почувствовали себя людьми. У Кастро есть природное чутье — он понимает, как создать театр для масс, красочный, грандиозный политический театр. Вот почему, когда Батиста бежал из страны в конце пятьдесят восьмого, Кастро не помчался сразу в Гавану. Он отправился через весь остров из Сьерра-Маэстры в Гавану пешком, по пути останавливаясь в каждом крупном городе и выступая с речью часа на четыре. Над колонной победителей постоянно висел большой черный вертолет. Кастро выбрал потрясающий символ. Ангел смерти над головой, противостоящий свободе. Смерть была существенным элементом его революции. И женщины, как никто, понимают это. В основе испанского мышления лежит убеждение, что мы все приходим на Землю, чтобы истечь кровью и умереть, — это данность. А если у нас будет больше врачей, больше учителей, больше порядочности в экономической сфере — отлично, вот вам и триединство, Троица, если хотите: кровь, смерть и прогресс — революционная программа для латиноамериканцев».
«Почему же тогда, — спросил я, — все это не поняли и не приняли беженцы? Они гораздо левее Батисты, но тоже ведь за свободу». (Должен признаться, тут сказался мой опыт общения с «фронтовиками»: довод прозвучал не слишком убежденно.)
«Это так, — согласился Фуэртес, — но разве любая медицинская операция в нищей стране может быть проведена без воцарения террора? Нет, и еще раз нет, отвечает на это Кастро. Сильнее жадности, говорит он, в человеке только страх. Если эмигранты вернут себе Кубу, наиболее растленные из них, а таких, смею вас заверить, большинство, создадут круговую поруку жлобства. Они растопчут идеалистов».
«И тут вы снова за Кастро?»
«Я ни за тех, ни за других, я — за всех и сам за себя».
Мы обсудили вознаграждение. Он просит многовато — триста долларов в неделю. Плюс премиальные. По-моему, он того стоит. Фуэртесу явно по нраву существовать в двух измерениях сразу, но я полагаю, что смогу справиться с ним в том случае, если он вздумает повести двойную игру.
Прошу рекомендаций.
Гарри.Ответ от отца пришел на следующий день. На конверте стоял гриф: СТРОГО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО. РОБЕРТУ ЧАРЛЗУ.
Сообщение от 29 сентября получено.
Твой уругваец представляется мне изощренным коммунистом и стопроцентным двурушником. Однако личность настолько растленная, что деньги могут заставить его держаться в рамках. Готов одобрить твои действия, если будешь соблюдать следующие правила:
1. Никаких больше политических дискуссий. Вполне возможно, что он зондирует твои позиции и сообщает по принадлежности.
2. Всегда ставь себе определенную задачу. Я буду направлять тебе конкретные задания. Не распыляйся. Тебе нужна мойка, а он всовывает тебе кухонный гарнитур. Сократи его до мойки. Я, разумеется, проверю и перепроверю его на дезу при первой же возможности.
3. Никогда не позволяй себе излишней симпатии. Меня не интересует то, что ты спас ему жизнь.
4. Действуй исключительно в рамках куратора. Ни при каких обстоятельствах не выводи его ни на кого в «Зените» или Эпицентре без моей предварительной санкции.
5. Главная цель его ввода — пока — это жирный кубинец, с которым ты ужинал. Называй его РЕЗЕРВИСТ.
6. Твоего пустомелю-приятеля назовем БОНАНЦА.
ГАЛИФАКС.27
Вскоре после этого разговора с Шеви Ховард Хант внезапно полетел в Вашингтон и неожиданно получил у Эпицентра разрешение вернуть руководство фронта в Майами. Поскольку распоряжение подписал не кто иной, как Кэл, я посчитал, что решение подсказано моим письмом, но, как мне стало известно позднее, одна из конспиративных квартир в Мехико-Сити была раскрыта местной полицией, и, учитывая общую обстановку, все остальные явки можно было считать проваленными.
Короче, Ховард привез всю шайку назад, в Майами. Он был мрачнее тучи. Мало того, что вся суета оказалась напрасной и к послужному списку не добавилось ни черта, так к тому же еще и Дороти была недовольна срывом едва наладившегося ритма семейной жизни. Снова детям надо менять школу. Да к тому же здесь, в Майами, Ховарду придется использовать собственный дом и в служебных целях. Неужели — ради сохранения легенды дона Эдуардо — он потребует, чтобы дочери пошли в школу под вымышленной фамилией? Ситуация казалась безнадежной, и Ханты на время разъехались: Дороти сняла дом в пригороде Вашингтона, а Ховард вернулся холостяком в свою квартиру в Майами. Естественно, им пришлось придумывать какие-то сюжеты, чтобы объяснить родственникам в Америке, почему они не вместе.
Неурядицы не улучшили его характера. Если я в какой-то момент и воображал, что прикрываю его отсутствие более или менее эффективно, то он скоро нанес удар по моему тщеславию: мой учет был оценен — впрочем, по достоинству — брезгливым «сойдет», но когда речь зашла об отмывке финансовой подпитки эмигрантских фондов, Ховард выразил неудовольствие чрезмерным, по его мнению, количеством банковских операций, перепорученных мной курьерам, в то время как я в свое оправдание напирал на то, что таким образом — передавая не чек, а наличные — проще замести след. На самом же деле проблема состояла в том, что в нашем распоряжении было слишком мало курьеров, которым мы могли бы доверить крупные суммы. Все эти операции, как правило, замыкались на мне, и мне нравилось таскать в потайном поясе тысяч эдак сто. Частично это стало проблемой, когда однажды вечером, раздеваясь, чтобы броситься на Модену, я сорвал с себя все, кроме пояса с деньгами. Сознание того, что ее чуть-чуть таинственный любовник навьючен целым состоянием, разожгло в ней — и во мне тоже — угольки новых неизведанных желаний — да, мне понравилось быть курьером.
А Хант и слышать об этом не хотел. Все это безответственно и чревато. Пройдет слушок — и ограбят, а то и убьют. Есть способы безналичного перевода с достаточной степенью прикрытия. У него имеется для этого многоопытный посредник по имени Бернард Баркер. Он представит меня ему.
Я понаделал и кучу других ошибок. Второстепенные функционеры фронта, с которыми я общался в отсутствие Ховарда, увлеклись разработкой военных планов. Они начали углубляться в детали, и я, возомнив себя тактиком и стратегом, ползал вместе с ними по карте Кубы (восемьсот миль туда и столько же обратно).
Хант наставил меня на путь истинный, дав понять, что дискуссии на военные темы с «фронтовиками» — пустая трата времени, не более чем юмористический экзерсис.
— Я признаю, — сказал он, — что тактическое бесплодие для некоторых из этих кубинцев — трагедия, и я готов взять на себя малоприятную роль и объяснить им это в назначенный час, но, Гарри, пойми: главная наша беда — это агенты кастровской разведки. Они здесь для того, чтобы разнюхать планы фронта и дать о них знать в Гавану. Так что, ради Бога, можешь вступать в любые дискуссии подобного рода, но всегда помни одно: тебе могут скормить дезинформацию. Эта операция слишком важна, чтобы поручать ее кубинским генералам.
— Умом я понимаю, что вы правы, — сказал я, — но в душе я уязвлен.
— Этика, Гарри, вторична, первичны лишь законы Моисеевы.
В этот момент я подумал о лодочниках. В мои обязанности в числе прочего входил обзвон лодочных причалов от Мэриленда до Ки-Уэста и на другом берегу залива от Тампы до Галвестона: «Покупаем подержанные катера». Каждый вечер в направлении острова отплывали катера с кубинцами — кто-то должен был заложить взрывчатку, кто-то раствориться в толпе и установить контакт с подпольными организациями. В тот момент, когда Хант поучал меня, очередной лодочник, возможно, принял смерть. Я вздохнул. Трудно понять, история — это схема, по которой легко установить закономерность событий, или цепь случайностей?
