Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Между прочим, Фуэртес сообщил мне одну сенсационную местную новость. Похоже, все «фронтовики» — Барбаро особенно — смертельно боятся кубинского миллионера по имени Марио Гарсия Коли, боготворящего Батисту и считающего Кастро сатаной, а лидеров фронта — кастровскими тайными агентами и, таким образом, первыми в списке на ликвидацию. Коли связан с бывшим кубинским сенатором Роландо Масферрером, в чьем распоряжении — еще с батистовских времен — целая армия бандитов и убийц; они скрываются на принадлежащем Коли атолле Безымянном. От того же Фуэртеса я узнал, что кто-то из наших коллег (кто — понятия не имею) помогает Коли создать свою личную армию для вторжения на Кубу и снабдить ее плавсредствами. Если это им удастся, тогда, по-моему, катастрофа, так как подобного рода авантюра приведет к гражданской войне. (Возможно, правда, мне видна лишь очень малая часть общей картины.) Фуэртес, чей нюх на сплетню поистине феноменален, добавляет, что, по самым глубоко запрятанным слухам эмигрантов, Коли получает поддержку из Белого дома. Не с самого шпиля, но совсем близко к тому.
Должен признаться, в отсутствие Ханта я так замотался, что и не помышлял, какое удовольствие может доставить такое письмо. По-прежнему надеюсь, что какая-то часть его будет тебе полезна.
Надеюсь и жду новой встречи.
Пью за твое здоровье.
Гарри.26
29 сентября 1960 года
Дорогой папа!
Сам видишь — мне действительно в радость писать тебе, и вот еще письмо, вдогонку ко вчерашнему, а ведь меня ждет подруга — о ней я как-нибудь на днях расскажу. А это дамочка не из терпеливых.
Спешу, однако, дорассказать тебе о моей встрече с Фуэртесом. Мне необходимо твое мнение о его искренности.
Для начала — в двух словах его портрет. Когда три года назад я вербовал Шеви в Монтевидео, он был изумительно красив, строен и довольно мускулист — гроза дамского пола. Став же агентом, он разительно переменился: обрюзг, отрастил — курам на смех — непомерно длинные, под стать велосипедному рулю, усищи и напрочь утратил былую привлекательность.
Тут, в Майами, он все еще грузноват, но здорово прифрантился. Носит легкие дорогие тройки пастельных тонов. Панамы. Дымит гаванскими сигарами с залихватским апломбом и выглядит больше кубинцем, чем сами кубинцы.
Не претендуя на чемпионские лавры Боба Мэю, считаю, что воспроизводимые мной далее диалоги достаточно точны (90 процентов). По ходу разговора я кое-что записывал.
Должен сказать, широта его познаний о нас и о наших замыслах просто обескураживает. Этот тип — прирожденный завсегдатай баров и кафе и постоянный посетитель всех кубинских ресторанов: от «Версаля» до самых низкопробных кабаков на калье Очо. Он не просто всасывает в себя все слухи и сплетни, но и, как прирожденный разведчик, анализирует услышанное. К тому моменту когда я вызвал его на явку, он уже знал, например, что мы запланировали открытие тренировочного лагеря в Гватемале на 19 сентября, что кодовое наименование лагеря — ТРАКС, а численность курсантов-эмигрантов там — четыреста человек.
Затем он без труда выложил мне всю политическую структуру лагеря. Девяносто процентов курсантов, составляющих Бригаду, — бывшие студенты и представители свободных профессий из мелкобуржуазной среды. Остальные десять — рабочие, крестьяне и рыбаки. (Все это именно так — я присутствовал при наборе.) Он знает даже такие детали, как обмундирование и вооружение, то есть боевой камуфляж, черные бейсбольные кепи и «масленки»[161]. «Все верно, Шеви. А откуда ты это знаешь?» — «Да ладно, и так понятно. Ведь революция для кубинцев — дело семейное, а в семье — какие, к черту, секреты».
Шеви, однако, удивил меня следующим заявлением.
«Я полагаю, — сказал он, — что в момент вторжения там будет не более полутора тысяч человек».
В ответ я усмехнулся. Для меня самого это было новостью. Не найдя иного хода, я решил выступить в качестве адвоката дьявола.
«Это невозможно, — сказал я. — Такими силами Кубу не взять».
«Возможно, если народ действительно ненавидит Кастро, — сказал Фуэртес. — Вот ведь Батисту в стране ненавидели, и Кастро понадобилось менее тысячи барбудос. Разумеется, сегодня все обстоит иначе».
И прочел мне целую лекцию. Когда Кастро все еще сражался в горах, на две тысячи человек в стране приходился один врач. На Кубе тогда говорили: «Прививки? Это только для скота». За этим последовало знакомое левацкое объяснение. (Его статистике я еще готов поверить, но пафосный надрыв отдавал фальшью. Цифры, однако, действительно впечатляют.) При Батисте, по словам Шеви, лишь четыре процента кубинских крестьян регулярно ели мясо, всего два процента ели яйца, три процента — хлеб и одиннадцать процентов — молоко. Никаких овощей. Рис да фасоль. Половина семей в стране не имела в доме туалета. В Гаване, однако, были и автомобильные пробки, и телевизоры. Быть гаванцем означало верить в то, что Куба — передовая латиноамериканская страна.
«Гавана, а вовсе не вся Куба — духовная родина ваших эмигрантов, — подчеркнул Фуэртес. — И все они — средний класс».
«Это звучит так, будто вы — за Кастро», — сказал я.
«Нет, — ответил Фуэртес, — как всегда, мое сердце раздвоено».
Тут я должен предупредить: этот тип не лишен типично латиноамериканской склонности к метафизической тарабарщине. «Человек, который всю жизнь не знает, какой рукой что надо делать — что правой, а что левой, — торжественно заявил он, — постоянно испытывает приступы удушья».
«Так почему вы все-таки не за Кастро?» — не унимался я.
«Потому что он уничтожил свободу. Такой вот, как я, например, будь я в Гаване, был бы давно мертв. А если и жив, то в подполье».
«Почему же вы тогда не против него?»
Тут он пустился в довольно любопытные, хотя и слишком пространные рассуждения о природе революции и сущности капитализма, которые наверняка способны вызвать у тебя величайшее раздражение.
Капитализм, заявил Фуэртес, психопатичен по самой своей природе. Он живет моментом. Планировать наперед он способен только за счет собственной жизнеспособности, а все вопросы более высокого порядка, то есть морально-этические категории, отданы на откуп патриотизму, религии и психоанализу.
«Вот почему я тоже капиталист, — признается Фуэртес, — потому что и я психопат. Потому что я жаден. Потому что хочу немедленного удовлетворения своих потребностей. А если у меня возникают проблемы духовного плана, тогда я спешу к своему пастырю за отпущением грехов или плачу психоаналитику за повторяющуюся из года в год попытку убедить меня в том, что алчность — это моя индивидуальность и что благодаря этой своей черте я и принадлежу к человеческой расе. Иногда бывает не по себе от собственного эгоизма, но это пройдет. Капитализм — оптимальное решение проблемы, как сохранить развитое общество, ибо он признает за каждым из нас право на стремление к власти».
Как ты уже понял, Шеви блаженствует, когда есть возможность развалиться в удобном кресле и, попивая anejo, разглагольствовать. На этот раз он решил провести дихотомию понятий, о которых сам я никогда не задумывался, проанализировав различие между тупицами и дураками. «Разница тут глубокая, — заявил он. — Тупица слаб умом, что печально, но окончательно. Дурак же, в отличие от тупицы, сам принял решение быть дураком. Дураки всегда бравируют отсутствием интеллекта. Их потребность властвовать легко удовлетворяется путем создания препятствий для осуществления чужих деяний. В условиях коммунизма, когда настоящее якобы принесено в жертву будущему, дураки затыкают собой все индустриальные поры. Разгильдяйство и бездействие — вот их тайные услады. При капитализме же алчный дурак оказывается перед мучительным выбором. Оставаясь дураком, он не может удовлетворить свою жадность. Поэтому зачастую он вынужден хотя бы немного поумнеть, чтобы обеспечить себе благоденствие. Поэтому те, кто при коммунизме только и может, что создавать препятствия, при капитализме, напротив, становятся удачливыми мерзавцами и богатым дерьмом».
Не переводя дыхания, Фуэртес далее изрек: «С другой стороны, коммунистические кадры абсолютно необходимы Кастро. Без них его революция лишится всякой организации. С ними же у него есть бюрократический аппарат, способный в какой-то мере управлять страной».
«Значит, по-вашему, коммунизм для Кубы не так уж и плох?»
