Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Однажды утром, вскоре после возвращения Ханта, мне позвонил Дикс Батлер. Он собирался ненадолго заскочить в Майами. Не могли бы мы поужинать вместе?
Первое, что пришло мне в голову, когда я услышал голос Дикса, я не должен сводить его с Моденой. Любовь — это не раз доказано — мгновенно проверяет, храбр человек или труслив. Поэтому я сдвинул ужин с Моденой на более поздний час — только чтобы развести их с Диксом.
Батлер сошел с самолета в паршивом настроении и отнюдь не торопился рассказывать, какими судьбами оказался в Майами. Мы даже не поехали в город, а зашли выпить в первый попавшийся бар в здании аэропорта.
— Надолго в наши края? — спросил я.
— На два дня. Надо тут кое-что прощупать.
— Могу спросить — на кого ты пашешь?
— Мимо.
Какое-то время мы просидели за выпивкой. Разговор явно не клеился. Ни один из нас не вспоминал Берлин. Все выглядело так, будто встретились двое, ни в чем особенно не участвовавшие. Тем не менее его настроение отягощало атмосферу.
Решив нарушить молчание, я спросил:
— Ты все с Биллом Харви?
— Возможно. — Он выдержал долгую паузу. — А возможно, и нет.
— А чем сегодня озабочен Билл?
— Будь спок, — ответил Дикс. — Король Уильям верен своей шизе.
Мы оба посмеялись — для пробы.
— Как я предполагаю, — сказал я, — он сейчас в Вашингтоне.
— Резонное предположение.
— Ты на него трудишься?
— А тебя Арни Розен зовут?
Я и забыл, как могуч его короткий прямой по корпусу.
— Кстати, — заметил Дикс, — именно так я тебя и нашел. Через Арни Розена. Ты его спроси, чем я занимаюсь. Он-то уж наверняка в курсе.
— Я склонен предположить, что ты все еще под Биллом Харви.
— Скорее нет, чем да. Моя работа в разъездах.
На его запястье сверкали дорогие золотые часы, а шелковый костюм стоил не меньше пятисот долларов.
— А где ты обретался последние три года, можешь сказать?
— Лаос.
— «Золотой Треугольник»?
— Только задница без конца задает вопросы, — сказал Дикс.
— Если бы ты сказал мне, зачем ты здесь, я, возможно, сумел бы тебе помочь.
— Вряд ли, — отрезал Дикс. — Я ищу парочку кубинцев, которые умеют обращаться с оружием, управлять лодкой, жить в джунглях и к тому же ни черта не боятся, не алкаши и навозоустойчивы. Есть кто на примете?
— Ты таких найдешь.
— Давай прикроем этот разговор, — сказал Дикс и накрыл ладонью лицо, а затем, уже более мирно, добавил: — У меня намечена парочка встреч.
Он протянул мне руку. Я сунул свою. На этот раз Дикс не стал уродовать мою пятерню, а лишь пристально поглядел мне в глаза. Похоже, он начал поддавать с утра.
— Мы ведь все в этом деле, верно?
— Да, — сказал я.
— Ты Кастро уважаешь? — вдруг спросил Дикс.
— По-моему, да.
— А я этого сучьего сына ненавижу.
— Почему?
— Он на год меня моложе, а сделал куда больше.
Я хотел было пошутить, но Дикс был настроен слишком серьезно.
— Вот смотри, — сказал он, — в каждый данный момент в мире существует около двадцати выдающихся личностей. Один из них — Кастро. Другой — я. Бог или кто там за него — может, какой-нибудь чертов комитет, не важно — прислал на Землю нашу двадцатку.
— Зачем? Чтобы подвергнуть пыткам? — поинтересовался я. Это его рассмешило. Он на мгновение даже повеселел, словно лев, до которого налетевший ветерок донес вожделенный запах падали.
— Гляди-ка, а ты делаешь успешные попытки не быть остолопом, — сказал он.
Я снова порадовался, что не потащил с собой Модену.
— И все же, — продолжал Дикс, — ты не прав, все наоборот. Мы посланы на Землю, чтобы развлекать богов нашими турнирами. Я уважаю Фиделя Кастро, но не до священного трепета. У меня даже афоризм есть, на манер молитвы: «Господи, забрось нас с Фиделем в джунгли, и живым оттуда выйду я».
После этого он умолк и вконец помрачнел. Я допил и поднялся — он едва кивнул мне на прощание.
Из первого попавшегося автомата я позвонил Розену, разбудив его. Он хотел отоспаться и лег в этот вечер пораньше, но не стал ворчать, а сразу спросил:
— Откопал тебя большой человек?
— Безусловно. И безусловно, кое о чем говорить не желает, хоть тресни.
— Да-а, — не удивился Розен.
Он умолк, я выждал немного и спросил:
— Мог бы ты просветить меня?
— Может, и мог бы, — сказал Розен, — но зачем мне это? Наши отношения, Гарри, стали улицей с односторонним движением.
Я оказался более пьяным, чем мне представлялось, и уже собрался произнести длиннющую речь. Начал бы я с того, что в нашей работе крохотный кусочек информации — микрочастица целого, — которым обладает один, бывает подчас настолько ярким и притягательным, что не дает покоя другому, вызывает у него острейшую потребность, даже, можно сказать, жажду быть посвященным, получить параллельную информацию, а потому все мы, конечно же, сплетничаем и стремимся узнать побольше. Если мы и посмеиваемся над Арни, то это от зависти, да, Розен, поверь, убеждал я его про себя, это своеобразная форма уважения: когда все слова уже сказаны, все прочие способы исчерпаны, мы набираем твой номер, Арни… Но единственное, что я из себя выдавил после затянувшейся, но, надо думать, не столь уж бесполезной паузы, было:
— Арни, если ты мне не скажешь, я ведь уснуть не смогу.
— А потому ты решил и меня за компанию поднять. — Он даже рассмеялся, причем не без удовольствия — мои слова подтверждали его мнение о наших отношениях, — и наконец изрек: — Большой человек еле унес из Берлина ноги.
— Все из-за Билла Чугунной Задницы?
— Нет. Из-за генерального инспектора. Чугунная Задница как раз спас его. Добился его перевода в Лаос.
— И это все?
— Все, что мне известно.
— Врешь.
— Как у тебя язык повернулся?
— Просто я знаю не меньше, а так не бывает. Знаю, что он был в Лаосе.
Розену и это показалось забавным.
— Черт, да ты пьян, — констатировал он.
— Ага, это все он виноват — виночерпий[162]. Напоил.
— Нашел с кем тягаться. Виночерпии славятся выдержкой, разве это тебе не известно?
— Я хотел знать, чем большой человек сейчас занимается?
— Не скажу. Тем более по телефону. Скажу только — чтобы тебе не пришлось до утра палец сосать, — что он снова повязан с Королем Уильямом и все это такой страшный секрет — суперсекрет за тремя заборами. Пожалуйста, больше ни о чем меня не спрашивай.
— И не буду, потому что ты сам ни черта не знаешь.
— Ты абсолютно прав.
— Тогда расскажи насчет генерального инспектора, который приезжал в Берлин.
Я почувствовал, как он с облегчением вздохнул. Это, в конце концов, была менее секретная информация.
— У большого человека был агент, которому он перестал доверять, так он его подвесил и облил ему гениталии скипидаром. Чтобы, как он выразился, подобраться к истине. — Розен хохотнул. — Я понимаю, что это болезненно, но не могу удержаться от смеха, так как большой человек потом сказал мне: «Этот фриц как подскочит. Вспомни, Розен, скольких евреев этот нацист заставлял скакать!» И так оно и было, по словам Дикса, — а, черт, сорвалось имя. Ладно, мой телефон надежен. Я слежу, чтобы не дай Бог… И ты ведь из приличного звонишь автомата, так? Дикс говорит, что он лично всегда придерживался двойного стандарта. Это означало: меньше жалости к агентам из бывших нацистов, угодившим под подозрение, чем ко всей остальной агентуре при тех же обстоятельствах. Только тут у него вышла ошибочка. У этих бывших нацистов есть своя сеть. Жертва скипидара пожаловался влиятельному другу в Федеральной службе информации. Это вышло крайне неудачно для Дикса. Как раз в этот момент в Берлине находился генеральный инспектор, у которого на лице пятно от ожога. Естественно, вспомнив свое, Ги преисполнился сочувствия к другой жертве. Диксу грозил полный крах, и Биллу Харви пришлось пустить в ход весь свой вес, чтобы добиться его перевода в Лаос. — Розен чихнул. — Ну вот, опять двадцать пять, — ты все из меня и вытряс.
— Прими мое благословение, — сказал я.
Ближе к полуночи я встретился с Моденой и в общих чертах поведал ей о Диксе, признавшись, что не хотел его с ней знакомить. — ей было приятно это услышать.
— Тебе нечего было бояться — это не вариант, — сказала она. — Такие мне никогда не нравились.
— А почему, если не секрет?
— Если он действительно такой, каким ты его описал, значит, он давно притерся к своему жизненному шаблону и мне его не переделать. А меня не интересует мужчина, которого я не могу изменить.
Я чуть было не ляпнул: «А как насчет Джека Кеннеди или Сэма Джанканы?» — но вовремя прикусил язык. Вместо этого я спросил:
— Ты надеешься, что сможешь изменить меня?
— О, — ответила она, — это достаточно трудно, но тем и интересно.
