Нельсон Демилль - Одиссея Талбота
– Вот так, Гренвил. Если бы они запаслись надлежащими средствами химзащиты, нас всех бы давно уже перерезали. На войне, – сказал генерал, вспомнив старую армейскую истину, – все так же, как в жизни. Просчеты в планировании приводят к поражению.
Гренвил обернулся к Джонсону:
– Генерал!
– Что, сынок?
– Заткнитесь! Говорить будете только тогда, когда дело коснется спасения моей жизни, ясно?
– Ладно, если так надо…
– Надо. А теперь пошли. Вы – в одну сторону, я – в другую. Увидимся позже.
Сквозь газовую завесу Гренвил различил очертания трех человек в черном: двоих мужчин и одной женщины. Он был сбит с толку и не знал, были ли это люди Пемброука, включая Энн, или отряд Камерона, где была Кэтрин. Нет, это все-таки не русские, подумал Гренвил и двинулся им навстречу.
* * *Василий Чуркин наблюдал за тем, как мимо него прошли три американца. Остальные русские, находившиеся в зале, в основном техперсонал, видимо, смирились с судьбой и были заняты лишь тем, что судорожно тянулись вверх, к воздуху. Но Чуркин, такой же тренированный, как Камерон, с таким же упрямым характером, не мог так просто дать американцам уйти, особенно после унижения, которое он испытал несколькими часами раньше в туннеле. Он достал свой револьвер 38-го калибра и начал стрелять. Гренвил, находившийся к нему ближе всех, выстрелил, и русский свалился на пол.
В комнате раздались крики.
– Всем лечь! – громко приказал Абрамс. Он снял глушитель и выстрелил в стену, дав понять, что не шутит. Русские повалились на пол.
Камерон посмотрел на своих напарников, распростертых на полу. Левелин был мертв, пуля вошла ему в затылок. Саттер был без сознания, но бронежилет спас его от двух пуль. У Энн кровь струилась по шее. Камерон осмотрел рану.
– Ничего, милая, все не так уж плохо. Просто много крови. Давай-ка вставать. Надо найти этот чертов передатчик.
Энн неуверенно поднялась.
* * *Небольшая группа русских, оправившись от испуга, стала потихоньку сдвигаться в сторону V-образного пролома в южной части зала.
Кэтрин сидела на столе в телестудии и наблюдала за тем, как с десяток человек в полутьме пробежали мимо нее и бросились к люку. Обнаружив, что лестница исчезла, они остановились. Снизу им что-то кричали.
«Охранники», – подумала Кэтрин.
Русские стали прыгать вниз. Кэтрин увидела, что один из них направился прямо к ней. Она крепко сжала пистолет и нырнула под стол. Мужчина, хорошо, даже изысканно одетый, подошел к столу. Свет был тусклый, и Кэтрин надеялась, что ее не заметят. Мужчина выдвинул верхний ящик и что-то достал оттуда. Среди предметов Кэтрин разглядела пистолет. Затем мужчина развернулся и пошел обратно к люку.
Кэтрин вылезла из-под стола.
Мужчина услышал шум и обернулся.
– Привет, – сказала Кэтрин.
Небо прояснилось, яркий лунный свет хлынул вдруг в мансарду через окно, находившееся рядом с камином. В холодных голубоватых лучах плясали пылинки.
«Наверное, я сплю», – подумала Кэтрин.
Генри Кимберли улыбнулся:
– Ты Кейт?
– Так оно и есть.
Он удовлетворенно кивнул.
– Брось оружие, – приказала Кэтрин.
Его рука потянулась к правому карману.
– Вряд ли я смогу тебе подчиниться.
– Если ты хотя бы шелохнешься, я буду стрелять.
– Тогда я постараюсь не двигаться.
Кэтрин взглянула на отца в бледном свете луны и сказала:
– Я почему-то никогда не могла смириться с твоей смертью. Наверное, так и должно быть. Когда Карбури вошел в мой кабинет, я подумала, что он сообщит мне, что ты сидишь в холле.
Кимберли ничего не ответил, и она продолжала:
– Я часто пыталась представить себе, как мы с тобой встречаемся. Но даже в самых диких мыслях не могла бы предположить, что мне придется направить на тебя дуло своего пистолета.
Кимберли натянуто улыбнулся:
– И я тоже. – Он внимательно посмотрел на нее. – Да, Кейт, я, как и ты, часто представлял себе нашу встречу. Но это не было фантазиями, ведь я твердо знал, что однажды вернусь.
Она посмотрела на стол:
– Ну да, ты же собирался стать президентом.
Он кивнул и тихо проговорил:
– Я хотел использовать остаток своей жизни, чтобы получше узнать тебя и Энн.
– Серьезно? А с чего ты взял, что мы с Энн стали бы общаться с предателем?
– Предательство – понятие относительное. Меня вела моя вера. Я бросил друзей, семью, состояние ради возможности служить той идее, в которую верил. Так в те годы поступали многие люди.
Она нервно рассмеялась:
– А теперь ты хочешь сказать, что больше не веришь? Хочешь загладить вину перед семьей и страной?
Он пожал плечами:
– Я бы солгал, если бы сказал, что больше не верю. И заглаживать вину я не собираюсь. – Кимберли понизил голос. – Ты должна понимать, что, когда человек затрачивает столько сил и времени, ему очень тяжело потом признаться, что все сделанное им было ошибкой. А когда иностранец попадает в Москву, ему трудно вернуться домой. Потому что именно в Москве ты начинаешь понимать, что такое власть, и начинаешь ее ценить. – Он глубоко вздохнул. – Это способен понять только человек моего возраста.
– Я знаю многих твоих ровесников. Они тоже вряд ли поняли бы тебя. Ты предал всех, кто в тебя верил. Ты не побоялся подвергнуть колоссальной опасности весь мир. Ты бессердечный человек, Генри Кимберли, и у тебя не может быть ни совести, ни веры. Так что не стоит об этом говорить. Ты способен только на предательство. – Неожиданно из глаз Кэтрин хлынули слезы, голос задрожал. – Ответь мне всего на один вопрос. Почему? Почему ты так поступил со мной?
Кимберли задумчиво покачал головой.
– Что я могу тебе ответить, Кейт? Обстоятельства оказались выше меня. И все же… И все же самыми счастливыми минутами в моей жизни были те, когда во время последнего отпуска я взял вас с Энн в Центральный парк. Мы держались за руки и смеялись над обезьянками.
– Замолчи!
Кимберли осторожно спросил:
– Мне можно идти?
Кэтрин вытерла слезы.
– Идти? Куда?
– Разве это так важно? Во всяком случае, в Москву я больше не вернусь. Я просто… хочу побродить по стране… Хочу найти где-нибудь покой. Я им больше не очень-то нужен. Я уже давно не герой. Я теперь не опасен. Я просто старый человек.
Кэтрин откашлялась и жестко спросила:
– Кто третий «Талбот»?
Брови Кимберли удивленно поползли вверх:
– Какой третий «Талбот»? Никакого третьего нет. Вернее, он существовал много лет назад, но давно умер.
Кэтрин в упор посмотрела на отца:
– Ты лжешь!
Он пожал плечами и тихо повторил:
– Так мне можно идти? Ну, пожалуйста…
– Нет.
Кимберли помолчал несколько секунд.
– И все же я думаю, я могу уйти. Ты же не выстрелишь в меня, Кейт? Я рад, что мы встретились. Надеюсь, я тебя еще увижу. – Он начал медленно поворачиваться.
– Нет, нет, – закричала Кэтрин, – ты не уйдешь отсюда! – Она взвела курок большого автоматического браунинга.
Генри Кимберли повернулся к дочери спиной. Он посмотрел на нее через плечо и подмигнул.
– Пока, малышка Кейт.
Он уходил в полумрак мансарды, направляясь к люку. Кэтрин напряженно следила за ним. Дуло ее пистолета все время было нацелено ему в спину. Мысли вихрем проносились у нее в голове. Она подумала о Патрике О'Брайене. Вот кто был ей отцом все эти годы. А Генри Кимберли – совсем чужой ей человек, и его русские хозяева убили О'Брайена.
Патрик не разрешил бы Кимберли уйти. И он не простил бы Кэтрин, если бы она отпустила своего отца. Генри Кимберли должен заплатить по счету.
– Стой! – выкрикнула Кэтрин.
Он уходил.
Грохот выстрела, казалось, сотряс мансарду, эхом отдавшись по углам. У Кэтрин зазвенело в ушах. Остро запахло сгоревшим порохом. Генри Кимберли остановился и оглянулся. Его лицо было бесстрастно. Он не удивился, что дочь выстрелила. Он не обрадовался, что она промахнулась. Они оба понимали, что этот выстрел был жестом отчаяния.
Кимберли наклонился и исчез в проеме люка.
Кэтрин почувствовала, что ноги не держат ее. Она пошатнулась и упала в кресло. Его кресло. Стоявшее за его столом. Вокруг были разбросаны листки с его речью.
Кэтрин уронила голову на стол и разрыдалась.
* * *Марк Пемброук сидел на полу в темной нише, в северной части мансарды. Вдруг он услышал шаги и увидел с десяток мужчин и женщин, направлявшихся к лестнице, расположенной как раз напротив Марка. Лица их были бледны, глаза слезились. Пемброук взял наизготовку свою М-16. Ему стало трудно дышать. Он захлебывался собственной кровью, но голова еще оставалась ясной.
До русских было не больше тридцати футов. Было видно, что многие вооружены. Подойдя к лестничному проему, они с удивлением заглядывали вниз, на полуразрушенную лестницу. Снизу что-то кричали находившиеся там охранники.
