Александр Надеждин - Возвращение Одиссея. Будни тайной войны
– А что это, Василий Иванович, за граф, вы сказали? – повернулся к Ахаяну Курилович, чтобы как-то сгладить неловкость момента.
– Кавур-то? Хороший граф. Умница. Объединитель Италии.
– Так Гарибальди же вроде объединитель.
– Гарибальди – это кулаки. Кавур – мозг. В политике, как, впрочем, и везде, и в нашем деле в частности, без кулаков иной раз не обойтись. Иной раз. Но а уж мозги... мозги должны быть на месте всегда. И человек, у которого они есть, никогда не будет делать из какого-то, пусть даже и весьма серьезного профессионального прокола, вселенскую трагедию или вообще, не дай бог, драму своей личной жизни. Жизненный путь каждого из нас тернист и извилист. Полон всяких приятных неожиданностей и... состоит из постоянной череды взлетов... падений – снова взлетов. Сегодня – из подарков и поцелуев судьбы, завтра – из горьких пилюль и клизм. И это нормально. Главное, не слишком обольщаться первыми и не впадать в транс из-за вторых. А если уж дала тебе судьба неожиданно... дубиной... по голове из-за угла, то надо не кукситься и винить в этом весь божий свет, а брать себя в руки и вдумчиво и усердно работать... над ошибками. И в этой ситуации пара-другая годиков в нашей «лесной» Академии в почетной и ответственной роли наставника и воспитателя будущих кадров совсем не повредит. В подобных случаях временная смена обстановки может стать весьма неплохим, так сказать, плацдармом и стимулом для новых... выдающихся подвигов и свершений. Так, Вячеслав Михайлович? – Ахаян посмотрел на Соколовского, хотя все очень прекрасно поняли, в чью сторону был обращен весь пафос его маленького монолога.
– Так, Василий Иванович, – подтвердил Соколовский и, проведя рукой по своему бритому черепу, добавил: – Очень важно, правда, не слишком в этой почетной роли заиграться. Пару-другую годиков – это еще ничего. Куда ни шло. А вот дольше уж...
Ахаян улыбнулся и перевел взгляд на Минаева.
– А Гелий Петрович как мыслит?
– А Гелий Петрович... все правильно мыслит, – ожила каменная статуя, не сменив, правда, при этом своего хмурого выражения лица.
– Отрадно слышать, – констатировал автор заданного перед этим вопроса. – Только «мы бодры» надо говорить бодрее. А «веселы»... как? Правильно, веселее. – Василий Иванович помолчал и немного торжественно произнес: – Ну что ж, господа хорошие, так вот, плавно и... славно, с шутками-прибаутками, мы подошли к кульминационной части нашего сегодняшнего консилиума. Ваши мысли... относительно основной повестки дня. Что будем делать с нашим... раскаявшимся блудным сыном. Я весь внимание. Вячеслав Михайлович свое мнение по этому поводу уже высказал. Его предложение отправить Бутко в назначенный день по контрольному маршруту свидетельствует о том, что он горячий сторонник идеи начать с америкашками игру. Я вас правильно понял?
– Правильно, – утвердительно кивнул головой Вячеслав Михайлович. – Только сначала проверить, а потом отправить. Послушать внимательно, что он нам там поведает, датчиками обмотанный. Проанализировать как следует.
– О времени-то, родной мой, не забывай.
– Быстро проанализировать. Оперативно.
Ахаян перевел взгляд на Аничкина.
– Николай Анисимович?
– Я тоже за то, чтобы поиграть. А насчет полиграфа, чего ж, нехай. Проверить лишний раз никогда не помешает.
– Олег Вадимович?
– Я тоже «за».
– Значит, насколько я понял, «против» только Гелий Петрович. И против полиграфа, и вообще...
– Да не против я полиграфа, – снова недовольным тоном буркнул Гелий Петрович. – Я человека против.
– А почему ты... против человека? – впился в него так знакомый ему прищур Ахаяна. – Только объективно. Абстрагируясь от... всяких там личных обид и... всего такого прочего. Ты же сам каких-то полмесяца назад на свое место его прочил.
– Ошибся в человеке. Недоглядел. Моя вина, не отрицаю. За это готов ответить. По всей, как говорится, строгости.
– Молодец, самокритичный.
– Нормальный. И, кстати говоря, всю вину на себя одного тоже брать не собираюсь. Он до этого, между прочим, в Камеруне четыре года сидел. В Центре, в отделе, тоже. В краткосрочные разные мотался. В Академии той же учился. Небось еще каким-нибудь там общественником рьяным был в свободное от учебы время. Опять же через кадровые все наши сита прошел. И ничего, никто что-то никаких симптомов не заметил.
– Ну, Гелий Петрович нам сейчас еще семью и школу вспомнит, – не глядя на него, подал голос Курилович.
– И вспомню. Почему нет? И там, видно, пай-мальчик был. Пионер, комсомолец, активист. Передовик учебы. А почему всё? Да потому, что у человека гнильца глубоко внутри, под кожей запрятана. С молоком, видать, впитал. Двуличие. Так и таился всю жизнь. Пока в один прекрасный момент не раскрылся. Не снял личину.
– Да, – задумчиво протянул Василий Иванович. – Как просто-то все у нас, оказывается, а? Раскрылся. Снял личину. А ты не допускаешь, что вчера он перед тобой так раскрылся, а сегодня вдруг вот эдак раскроется. А завтра, глядишь, вообще совсем по-другому. А послезавтра по-третьему. А ты только двуличие видишь. И то лишь когда тебя петух в одно место приголубил. А тут, может быть, не двуличие, а многоличие. И как ты тут определять будешь, какая личина истинная, по которой человека судить надо, а какая нет? Классовым чутьем и революционным правосознанием?.. Вот так вы и с агентурой работаете. Для вас человек если не одноцветный, то в лучшем случае какой-нибудь черно-белый. А он разноцветный. Мозаичный он. Сколько вам твержу, листайте классиков, на досуге. Да почаще.
– Широк человек? – осторожно произнес Олег.
– Правильно. Вот именно, широк. А уж русский-то человек подавно. А мы его все сузить норовим. А чего ж, так проще. Сразу и готовое объяснение найдется. На все случаи жизни. Врожденный замаскированный порок. – Ахаян немного помолчал и посмотрел на сидящего справа от него соседа. – А ну-ка, Сергей Сергеич, знаешь что, давай-ка мы еще раз послушаем. Все вместе.
– Что именно, Василий Иванович?
– Ну... тот фрагмент, где он там о том, как вляпался в это дело. Исповедь сына века.
– Нет проблем. – Курилович, пододвинув к себе папку, аккуратно извлек из нее черную плоскую плитку диктофона и смотанные в небольшой клубок провода наушников, вставил в ушные раковины по маленькой выпуклой пуговке, быстрыми нажатиями пальцев на миниатюрные кнопочки прогонял несколько раз в том и в другом направлении скрытую в чреве диктофона невидимую кассету, после чего снял наушники и, произнеся «Готово», нажал на «старт», одновременно крутанув до упора колесико громкости.
Через мгновение из мембраны динамика донесся немного искаженный, но все же хорошо узнаваемый голос человека в строгом черном костюме, который сейчас, снова по-ученически сложив руки и слегка нахмурясь, внимательно слушал то, что было им самим произнесено мягким, немного сочувственным, доброжелательным тоном чуть меньше суток назад:
– Ну а все-таки, как же все это так вышло-то? А, Михаил Альбертович?
После тягучей паузы в отчетливой, даже немного звенящей тишине, окутавшей все пространство просторного кабинета, послышался еще один голос, голос низкий, чуть хрипловатый, даже какой-то глухой, безжизненный и абсолютно безынтонационный, который в течение нескольких последующих минут так и не смогли достаточно уверенно и однозначно идентифицировать напрягшие все рецепторы своего слухового восприятия Минаев и Иванов, несмотря на то что прекрасно знали, кто на самом деле является его носителем.
– Как вышло?.. – куцыми, дозированными порциями, словно паста из тюбика, начали выдавливаться из диктофона обрывки фраз. – Да я... даже сам себе порой... не могу объяснить, как это вышло... Расслабился... Раскис... Не знаю.
– Ну вот вы говорите, познакомились с ней в посольстве. Чуть больше года назад, в сентябре две тысячи второго.
– Да.
– А как все это произошло? Если поподробней.
– Ну, как произошло... На выставке. Из МИДа пришло указание провести в посольстве акцию. Фотоэкспозицию развернуть. Совместно с ИТАР-ТАСС. Чего-то там... про мирную жизнь Чечни. Народу туда, естественно, наприглашали тучу. И политиков. И дипломатов. СМИ всякие. Половина приглашенных, как водится, не пришла. Но все равно, капелла приличная собралась. Мы все, само собой, тоже среди них растворились. Пощупать... людишек, послушать, кто чего поет. Знакомства новые завязать. Контакты... Вот и завязал. На свою голову. И ведь самое-то интересное, не ее инициатива была, сам к ней подошел.
– А... чего подошел?
– Честно?
– Честно.
– Приглянулась. В толпе перед этим пару раз глазами встретились. Случайно. Мельком. И... как-то так... одним словом, обожгла.
– Влюбились?
– Ну... влюбился – это слишком громко...
– Скажем так, почувствовали симпатию.
– Да черт его знает. Наверно. Можно сказать и так. Одним словом – притянула. Не сразу, конечно, не удар молнией, как французы говорят. А... так...
