Александр Надеждин - Возвращение Одиссея. Будни тайной войны
– Ну, он же, Герард этот, высоколобый какой-то, по-моему, был, из технарей, – тоже погрузился в воспоминания Николай.
– Да какая разница. Полиграф – это в любом случае машина. А ни одна машина не может дать стопроцентного результата, – не сдавался Гелий Петрович.
– Да, стопроцентный результат дают более незамысловатые средства, – с улыбкой добавил его бритоголовый визави.
– Например... испанский сапожок? – посмотрел на него Василий Иванович.
– Ну... – протянул тот.
– Китайцы проще делали, – подал голос его плечистый сосед справа. – Бамбуковыми хворостинами да по голым пяткам. Действовало безотказно.
– Так водичка обыкновенная уж вообще куда проще. И безотказней, – повернулся к нему бритоголовый. – Тоненькой такой струйкой. Или, еще лучше, капельками. Медленно так, не торопясь. Главное только, чтобы периодично, с четким временным интервалом.
– По лысому копфу?[13] – уточнил Ахаян.
– Можно и по копфу, – машинально, а может, и вполне намеренно провел рукой по своему бильярдному шару вопрошаемый. – А лучше на копф ведерко поместить, цинковое. И по ведерку. Вот и весь полиграф.
– Да, – протянул Василий Иванович. – Славный у нас все-таки офицерский корпус. Садисты. Инквизиторы. Какого-нибудь Дракулы еще только не хватает. И все. Можно смело докладывать, что к торжественной встрече нового тысяча девятьсот тридцать седьмого года готовы. Ладно, лирику в сторону. Возвращаемся к нашим баранам. Вопрос, смею заметить, очень серьезный. Если продекларированное раскаяние искреннее... не важно, что там лежит в его основании, – в этой психологии мы, может быть, никогда так до конца и не разберемся... и если, самое главное, готовность искупить вину тверда и непоколебима, то у нас здесь тогда, как мне видится, появляется редчайший по красоте шанс не просто незаметно утереться, а и заставить впоследствии сделать то же самое, причем публично и с гораздо большими усилиями и позором, и наших друзей из Лэнгли. А эта игра уже, как говорится... во бьян ле шандель[14]. Но решение о начале этой игры... или же об отказе от нее... должно быть принято в самые кратчайшие сроки. Времени на раскачку у нас нет.
– В самые кратчайшие, это когда? – повернул к нему свое крупное лицо сосед слева.
– Сегодня. В крайнем случае, завтра.
– А... в связи с чем такая спешка? Можно было бы, допустим, с ним еще немного поработать. Поплотней. Потом, опять же, разные варианты обмозговать. Покомбинировать.
Ахаян повернул голову направо.
– Сергей Сергеич, будьте добры объяснить товарищам причину спешки.
– Причина простая, – вздохнул Курилович. – Проще некуда. Если господин Бутко по тем или иным причинам не возвращается в Париж до конца этой недели, то в субботу он должен выйти на связь, чтобы подтвердить, что задуманная комбинация... с подставой его начальника... прошла успешно, а сам он вне подозрений и... готов к дальнейшему продолжению сотрудничества. Повторяю, выход на связь в субботу. Сегодня среда. Осталось всего два дня. А нам, в случае принятия положительного решения о начале игры, нужны как минимум сутки для подготовки соответствующих оперативных мероприятий.
– На связь с кем? – чуть наклонившись вперед, посмотрел на него Минаев. – Я имею в виду, с кем конкретно. И... каким образом. Эфир? Встреча?
– Я не совсем правильно выразился, – поправился Сергей Сергеич. – Не в буквальном смысле на связь. В непосредственный контакт он в этот раз ни с кем вступать не должен. Только лишь пройти по контрольному маршруту, давая тем самым заранее оговоренный сигнал.
– Ну, этого, в общем-то, следовало ожидать, – произнес товарищ с бритым черепом. – А маршрут этот?.. – перевел он взгляд на Куриловича, но завершить свой вопрос не успел.
– Относительно маршрута, остальных деталей связи и... всех своих последующих действий, – быстро продолжил тот, – Бутко высказал желание рассказать в условиях и ходе проверки на детекторе лжи.
– Ну так, а чего тут тогда думать, – развел руками предыдущий оратор и, оглядев остальных присутствующих, остановил взгляд на человеке, сидящем на месте председательствующего. – Надо пускать на маршрут и... все. Чего мы теряем.
– Чего мы теряем, – задумчиво пожевал губами Ахаян. – А вдруг он даст сигнал опасности, о котором... вдруг почему-то забудет нам сообщить. И начнет уже не двойную, а тройную игру. И кто знает, кому потом больше всех придется расхлебывать последствия этой игры. Уж не новому ли парижскому резиденту?
При этих словах пребывавший с самого начала этого разговора в роли его самого пассивного участника Иванов, который тем не менее был, пожалуй, самым внимательным слушателем всего того, о чем говорили остальные участники, резко встрепенулся и посмотрел сначала на Ахаяна, а затем, уловив направление его взгляда, и на своего соседа справа.
– Вот и настало время, уважаемые господа, – послышался снова голос Василия Ивановича, – представить вам человека, который со вчерашнего дня утвержден в должности нашего резидента во Франции. Прошу любить и жаловать: подполковник Соколовский Вячеслав Михайлович. Разведчик опытный, со стажем. Последние четыре года преподавал в нашей «лесной» Академии. На первой кафедре. Отсиживался, пока круги на воде разойдутся. От слишком активной предыдущей деятельности. В звании, правда, немножко от этого сидения подзадержался. Ну ничего, сейчас, на вольных хлебах, наверстает. Должность, слава богу, позволяет. До Академии свыше десяти лет проработал в Юго-Восточной Азии. Филиппины. Индонезия. Малайзия. Сингапур? – бросил он вопросительный взгляд на представляемого.
– Тоже приходилось, и довольно частенько, – кивнул головой Соколовский. – Но в основном в краткосрочных. Или из Куалы[15] мотался. Мы там иногда проводили совместные мероприятия.
Ахаян тоже кивнул головой и продолжил:
– Регион, конечно, надо заметить, от Европы-матушки несколько удаленный. Но это в конечном счете не так уж и... Главное, чтобы, как говорится, человек был хороший. Английский у нас, как положено, на уровне. Плюс индонезийский. Плюс... малайский?
– Это, Василий Иванович, почти одно и то же. Языки-братья. Ближе, чем русский с украинским.
– Серьезно? Будем знать. А надбавку языковую ты у нас за сколько получаешь?
– За один, как положено. Двадцать процентов.
– Понятно. Но это, в общем-то, неважно. Они тебе сейчас оба не больно шибко-то потребуются. Французским в молодости тоже вроде бы баловался, нет?
– Был грех.
– А потом что? Пыл иссяк?
– Среда заела. Узкопленочная.
– Надо наверстывать.
– Наверстаем. С помощью таких... гвардейцев, – Соколовский, подняв бровь, бросил выразительный взгляд на сидящего рядом Иванова.
– Этим гвардейцам самим еще... учиться и учиться, – произнес Ахаян строгим тоном, но как-то уж ненатурально чересчур строгим, и демонстративно посмотрел на тот же объект. – Кстати, с итальянским у нас там как?
– Идет. Потихоньку, – бодро ответствовал гвардеец. – По часу каждый день стараюсь выкраивать.
– Ну-ну. Летом в отпуск приедешь, экзамены будешь сдавать.
– Какие... экзамены?
– Обыкновенные. Разговорная речь. Грамматика. И вообще... языкознание. Данте. Петрарка. Ариосто. Торквато Тассо.
– А при чем тут... Данте?
– Здрасьте, как это при чем? А ну-ка, юноша, просветите-ка нас, что лежит в основе современного итальянского языка?
– Тосканский диалект.
– А в его основе?
– Ля Коммедия Дивина[16].
– Ну вот, а ты спрашиваешь при чем.
– А... кому? Сдавать.
– Мне. И... вон... – Ахаян кивнул на сидящего по левую руку от него обладателя характерной русской внешности, – начальнику отдела твоего новому. Позвольте, для непосвященных, сделать второе представление. Полковник Аничкин Николай Анисимович. Сдав дела римского резидента, в самом ближайшем будущем готовится к вступлению в должность начальника нашего родного романского отдела. Так сказать, принимает вахту. Прошу любить и жаловать.
Представленный начальник романского отдела степенно встал и отвесил внимательно взирающей на него публике легкий поклон.
– А как же... Италия? На кого теперь останется? – с улыбкой промолвил Курилович.
– А Италия теперь... – развел руками Ахаян, – как любил говаривать граф Камилло Кавур, фара да се[17] – сама справится. Там народ грамотный, калачи тертые. Есть кому заменить. Это в Париже у нас сейчас немножко дыры засияли. Выбоины. Ну, ничего, свято место пусто не бывает.
После последней фразы по кабинету разлилось немного тягостное молчание, во время которого все присутствующие, кто искоса, глазами, кто мысленно, обратили свои взоры на застывшего Гелия Петровича. В немного обмякшей позе, с плотно поджатыми губами и нахмуренными бровями, он сидел неподвижно, вперившись глазами в край стоящего перед ним стола, и только слегка побагровевшая шея и неровные пунцовые пятна на щеках были единственными признаками жизни этой окаменевшей фигуры.
