Александр Надеждин - Возвращение Одиссея. Будни тайной войны
– Он поверил?
– Не знаю. Наверно. А может, просто подстраховался. Но устройство они все-таки демонтировали и забрали.
– И всю интересующую информацию вы им потом сообщали устно.... Или письменно?
– Устно.
– Они не пытались...
– Пытались. Но я сразу сказал, что никаких письменных донесений составлять не буду. Не люблю писанины. А им будет вполне достаточно и магнитофонных записей наших бесед.
– И они согласились?
– Согласились. Не то чтобы, конечно, с большим энтузиазмом. Но давить особенно тоже не стали. Может быть, не хотели на первых порах обострять. Предпочитали подождать, пока я... покрепче увязну.
– Мы сейчас говорим о них во множественном числе. Кроме Нортона, с вами общался и работал кто-то еще?
– Нет. Я непосредственно контактировал только с ним.
– А где вы с ним встречались?
– В основном на рю Виталь.
– У... Хелен Мэтью?
– Да. Я так понял, это была их основная конспиративная квартира. Я имею в виду, естественно, для встреч с агентурой. Впрочем, один раз Нортон возил меня в другое место.
– Куда именно?
– За город. В Сен-Дени. Там у них, я уж не знаю, снимают они его или нет, целый дом. Не очень большой, правда. Но меблирован так... неплохо.
– В этом доме кто-то живет? Я имею в виду постоянно.
– Возможно. Хотя трудно сказать. Во всяком случае, нас тогда никто не встретил и Нортон вел себя там как хозяин. Но атмосфера обжитая. И... мне показалось, не знаю сам почему, что в доме в это время находился кто-то еще. Где-нибудь там, в соседней комнате, за стенкой.
– Вы запомнили адрес?
– Только номер дома – тридцать семь. Он находится немножко так... на отшибе. А они еще, прежде чем к нему подъехать, чуть-чуть попетляли, как я понял, намеренно. Во всяком случае, таблички с названием улицы мне нигде при подъезде на глаза не попалось. А когда отправились назад, в Париж, было уже темно. Сам же я в тех местах до этого никогда не бывал.
– М-м.
– Правда... я думаю, если хорошенько там полазить, можно этот домишко найти. Там есть очень хороший ориентир. Собор такой, красивый. Старинный, готический. Мы как раз мимо него проезжали. От него до дома этого где-то около километра, не больше. Когда подъезжали, я обратил внимание, верхушку шпиля было видно. Чуть справа, сзади.
– Ну что ж, уже кое-что. А Мэтью сама присутствовала во время ваших встреч с Нортоном у нее на квартире?
– Только один раз. Самый первый... когда это все...
– А потом?
– Я сказал Нортону, что... больше не хочу видеть этого человека.
– И когда вы приходили, ее не было дома?
– Нет. Мы заходили не с парадного входа, со двора. У Нортона были свои ключи. И от самой квартиры в том числе. Потом, где-то месяца через два с половиной, три, он мне дал дубликат ключа от двери черного хода, и я в условленное время уже приходил туда самостоятельно. А он меня ждал в квартире.
– Понятно.... Скажите, Михаил Альбертович, а... какие-нибудь фотоснимки, по просьбе Нортона, вам делать приходилось?
– Приходилось.
– Что именно?
– В основном личные дела агентуры. Но... это почти все были те, кто... или потерял перспективу, или же уже практически ничего нам не давал. И вообще... Сергей Сергеич... товарищ подполковник... я понимаю, вам сейчас, наверно, очень трудно и... может быть, и не очень-то хочется мне верить, но... я действительно говорю правду. Я старался как только возможно минимизировать тот ущерб, который...
– Но тем не менее весь личный состав резидентуры вы им, как говорится, сдали. И начальника вашего, Гелия Петровича Минаева, помогли им как врага нам подставить...
– Сдал. У меня просто не было другого выхода. Но вы же сами прекрасно понимаете, что это все... секрет полишинеля. Они и так всех нас знают. Кто под посольской крышей. Или узнают. Рано или поздно. Кто есть кто. Мы ведь все на виду, как под рентгеном. Они же меня просто проверить этим хотели... А... что касается Гелия Петровича... то это, конечно... великий грех на моей совести.
– Это вы передали американцам его фотографию?
– Нет. Они, насколько я понял, несколько раз вели его в городе и сами сумели наделать кучу всяких снимков. Поймите, это все была их затея, и если бы я отказался им в этом помогать, то... А я... я был уверен, что обман этот все равно, рано или поздно, раскроется. Правда ведь всегда выйдет наружу. Рано или поздно. Всегда.
– Хорошо хоть, что вы это поняли. Немного, правда, поздновато.
– Вы опять можете мне не поверить, но... я хотел здесь, выйдя с ними на связь, дать сигнал опасности.
– Зачем?
– Чтобы они подумали, будто бы на меня пало какое-то подозрение. И... может быть, как-нибудь бы притихли. Хотя бы на время. А здесь, в отделе, проситься... придумать что-нибудь... какую-нибудь причину... чтобы меня побыстрее вернули в Москву, в Центр.
– Думаете, как-нибудь бы все рассосалось? По-тихому.
– Да нет, не думаю... Хотелось бы думать, но... Шила в мешке ведь, как говорится, не утаишь. А коготок увяз... всей птичке пропасть. Я ведь, на самом деле, только сейчас это все так хорошо понял. Пока повинную эту писал, столько всего передумал.
– И что же именно вы поняли?
– То, что... Мы же все... как крепость какая-то осажденная.
– Кто... мы?
– Мы, все. Люди. Каждый человек. Мы в крепости, а снаружи враг. И не один, а... полчища. И все разные. Жадность... зависть... похоть. Подлость там всякая... Трусость... Предательство. И вот достаточно какую-то одну дверцу открыть. Щелочку одну хотя бы. Одного кого-то из этих... врагов впустить – все, пиши пропало. Все потом пролезут, один за другим. Все внутрь войдут. И тебя уже нет. Все... кончился человек.
– Ну, я думаю, не стоит... так уж слишком... пессимистично. Кончился...
На этом месте палец человека в черном костюме нажал на кнопку «стоп», и в воздухе снова повисла пауза. Каждый из присутствующих неподвижно и тихо сидел, чуть наклонив вниз голову и потупив глаза. Все, за исключением подтянутого седовласого товарища, с аккуратной щеточкой усов, небрежно откинувшегося назад в председательском кресле и внимательным взглядом по очереди полирующего лица сидящих перед ним оппонентов.
– Ну что, многоуважаемый негласный комитет, – нарушил, наконец, молчание немного хрипловатый баритон седовласого товарища. – Что притихли, как апостолы на Тайной вечере. Какие мысли?
Первым подал голос апостол бритоголовый:
– Конечно... однозначно тут... вряд ли можно, но... Последний абзац... он немного так... как бы... чашу весов... в нужном направлении. Как, Николай Анисимович? – Он медленно повернул голову в сторону соседа справа.
– Ну... – протянул Николай Анисимович, чуть склонив набок свою могучую голову. – Жаль, конечно, что звук один. Видеть бы его еще при этом. Глаза. Да не только. Всего его.
– Я видел, – внезапно и очень отчетливо произнес Курилович и, поймав на себе взоры всего конклава, продолжил, но уже с немного меньшей решимостью и уверенностью: – Видел и могу сказать, что... не знаю, как с полной искренностью и раскаянием, здесь еще надо посмотреть... поработать, но... в том, что на игру с американцами он пойдет и будет делать все, что от него потребуется, я уверен. Почти на сто процентов.
– Почти, – вздохнул Ахаян.
– Ну а как, товарищ полковник, иначе-то, – кхекнув, развел руками человек в черном костюме, словно в поисках поддержки, посмотрев по очереди на своих соседей напротив.
Ахаян улыбнулся и как бы нехотя спросил, не обращаясь ни к кому конкретно:
– Ну что, значит, заводим полиграф? – И, не дожидаясь ответа, он тут же посмотрел на Минаева. – А, Гелий Петрович?
– Заводим, – неопределенным тоном, безынтонационно протянул тот.
Ахаян перевел взгляд на Куриловича.
– Ваше слово, товарищ маузер. Банкуйте.
– Я позвоню отсюда, Василь Иваныч, можно? – Курилович показал глазами на телефон, стоящий на маленьком столике, в углу кабинета.
– Разумеется. Куда, в лабораторию?
– Ну да. Чтоб аппаратуру готовить начали. И к нам, в рейхсканцелярию. Пусть минут через двадцать подводят... товарища.
– А чем он сейчас там занимается? В рейхсканцелярии?
– Эпистолярным жанром. Перечень подвигов своих составляет. Сам захотел, чтоб документально, в письменном виде.
Ахаян вздохнул.
– Я же говорю, он у нас паренек четкий. Ну что, Сергей Сергеич, звони. До обеда-то хоть успеем, как думаешь?
III
– Добрый день, Алоиз Алоизович, вот и мы, – произнес Курилович, почему-то немного приглушенным, почти заговорщицким голосом и тут же переступил порог открывшейся перед ним секунду ранее двери.
– Здравствуйте, – следующий за ним Ахаян степенно поприветствовал одетого в белый докторский халат худенького, даже немного тщедушного старичка, среднего роста, с жиденькими седыми волосиками, подковкой обрамляющими выпуклую лысину, и аккуратной шкиперской бородкой, опоясавшей его немного вытянутое книзу лицо, который в ответ, молчаливо склонив в вежливом поклоне голову, сделал правой рукой широкий приглашающий жест.
