Энди Оукс - Глаз дракона
Лицо девушки. Застывшее. Шея, плечи и руки тоже схвачены окоченением. Тело ниже и длинные ноги по-прежнему подвижны. От пятнадцати до двадцати часов; она погибла 15–20 часов назад.
Х8… МУЖЧИНА. АЗИАТ. ПРИМЕРНЫЙ ВОЗРАСТ: 25. РОСТ: 168.
Волосы коротко острижены. Множественные шрамы на обоих запястьях… похоже на многочисленные попытки суицида за долгое время… Татуировка на правом плече… два перекрещенных меча поверх имени (Шэнь?). Множественные порезы бритвой на задней части бёдер и ягодицах. Самоистязание? Полная проверка в Лусиншэ. Так же тюрьмы, лагеря, психиатрические лечебницы.
Пиао отказывается от кофе, предпочитая ещё выпить сладкого чая. Кофе, такой американский, такой простой и безыскусный.
Размешивает сахар. Смотрит, как останавливается водоворот. Пьёт. В некоторых делах надо руководствоваться самыми неуловимыми подозрениями. Увидеть полёт ощущений. Поймать их, положить на твёрдую поверхность и вонзить в них иглу… и посмотреть, потечёт ли кровь. Сейчас кровь течёт. Именно такое дело.
В кружке ничего не осталось, кроме слоя чёрных листьев. Пиао ставит её на железный стол. Ощущения начинают формироваться. Он видит восемь трупов в новом свете. Не восемь вместе, а две вполне различимые группы по четыре. Х2, Х4, Х6 и Х8… заключённые, от которых так и несёт тюрьмой, психушкой или исправительными лагерями. Выносом параши и мельканием бритвы вокруг жопы, когда моешься в душе. Её ледяное лезвие вспарывает потоки крови, текущие по ногам. От них несёт трусами, которые носила и пачкала сотня мужиков до них.
X1, Х3, Х5 и X7… с ними у старшего следователя прояснения пока не наступило.
Женщина, похожая на китаянку так же, как поддельный фарфоровый баошихун «бычья кровь» династии Мин. Два европеоида, скорее всего американцы. Их жизни, тайны и их смерти… выписаны шрифтом Бройля мозолями на руках. И китаец. Скорее всего шанхаец. Таких Пиао видит пачками на любом перекрёстке улица Наньцзин. Лицо, которое всегда наполовину в тени. Дракон чёрного доллара раздувает живот. Поддельный одеколон рекой течёт по шее, затянутой в тесный воротничок. Большой дядька… «Пузырь на ножках».
Пиао ходит по кабинету, медленно, не торопясь… слишком короткий поводок для тех, кто привык думать. Он останавливается у открытой двери. Взгляд скользит по полу склада. По столам. Трупам. Что-то ведь объединяет и этих четверых. Какая-то связь, достаточно сильная, чтобы они подошли для некоей обшей цели. Она пронизывала их жизнь, стала причиной смерти… а теперь прячет их тайну. А четвёрка с тюремными причёсками, какой общий знаменатель стоял в их уравнении?
Он снова бродит, натягивая поводок. Так, что задыхается. Эти две группы, что, кроме смерти и цепей, объединяет их? Что связывает четырёх бледных тюремных призраков с четырьмя загорелыми? Четырёх, претерпевших множество унижений, с четырьмя баловнями? Пиао знает только один достаточно сильный поток, тот, который состоит из хрустящих зелёных банкнот. Целое море хрустящих зелёных банкнот.
Четыре убийства стоят этого моря.
— Ладно, Чэн, я поехал. Надо поспать, а потом как-нибудь увязать всё в систему… поговорю с Шефом. Да, надо всё-таки где-то разместить трупы. Не оставлять же их у тебя на складе, посреди туш свиней.
Двоюродный брат улыбается хищным оскалом, но при том на зависть блестя глазами.
— Я рад, что ты обратился ко мне, Сунь Пиао. Мы с Чэнь, почитай, год тебя не видели, с тех пор, как уехал Линлин. Дети по тебе скучают…
От мыслей о доме Пиао всегда становилось больно, как сейчас. Старший следователь глотает комок в горле. Не может сказать не слова. Брат почувствовал этот шквал боли, и принялся говорить ещё быстрее.
— …заходи в гости, пообедаем вместе. Детям понравится, Чэнь будет рада. К тому же у меня пылится ящик французского вина с одного кораблика. Надо бы проредить ряды бутылок, а без тебя за него браться несподручно.
— Я-то не против, совсем не против. Но вряд ли вы захотите видеть меня у себя в доме, когда от этого расследования пойдёт волна.
Глаза Пиао метнулись к трупам. Восемь тел. Брат смотрит туда же; тысячи вопросов вертятся у него на языке, но он знает, что старший следователь не ответит ему. Лучше просто всё забыть, ради собственного блага. Чэн кладёт руку на плечо Пиао. Почти невыносимая поддержка.
— Бред. Семья это семья. Политика это политика, надо относиться к ней соответствующе, смыть её к чёрту в унитаз за компанию с говном…
Боль нахлынула, и отхлынула. Старший следователь улыбается.
— …у меня есть друзья среди деятелей Партии. Сунь, может, они помогут чем? Есть даже контакт в Политбюро, в самой кормушке…
Старший следователь молчит. Но взгляд, взгляд… Чэн хорошо его знает, видит его каждый день на бойне, в миг, когда кувалда уже летит в лоб. Перед тем, как нож аккуратно пройдётся по тёплому горлу животного. Перед тем, как крови хлынуть потоком.
— …бля. Настолько погано? Думаешь, их смерть…
— Слушай, мне надо идти. Передавай привет Чэнь и детям. Насчёт вина посмотрим, но попозже. Пусть хотя бы самое дерьмо с этого дела схлынет…
— Сунь, если тебе нужна какая-то помощь…
Но старший следователь уже развернулся и уходит… не смотря назад, ничем не показав, что слышит слова брата.
Студент Пань до сих пор возится с женщиной. Глаза его прикипели к разверстой ране, которая словно воплощает в себе всё, чем та была и чем теперь стала.
— Жди, пока он доработает.
Шишка кивает, когда Пиао проходит мимо, тень его раскинулась на пандусе, и на мозаике булыжника. Яобань ёрзает телесами на фиберглассовом гробу, куда он взгромоздился, бурчит. Ближе придвигает тарелку с едой к жирным губам. Мелькающие палочки запихивают в рот жареную лапшу.
— …мой двоюродный брат покажет тебе, где тут холодильник. Уберёте трупы туда…
Тот снова кивает. Палочки так и мелькают.
— …а потом езжай домой. По дороге забросишь своего брата и Синя. Мой брат и Вэньбяо пусть ждут тут, пока я договорюсь с Шефом Липингом…
Яобань снова кивает. Лапша свисает изо рта. Вылитый новогодний серпантин на утро после праздника.
— …я пару часов посплю, потом буду искать Липинга.
Шишка снова кивает, отводя тарелку от лица. Во рту у него мясорубка. Открытые горные работы.
— У Шефа роскошная хата на Тайлю, да? Ему вроде как помог двоюродный брат, министр.
— Хуй его знает. В гости он меня не приглашал. Бухает он обычно со старшими по званию.
— Таким товарищам только большие товарищи настоящие товарищи?
Слова Шишки ранят. Мысли Пиао улетают в Пекин. К блестящим чёрным машинам. К потерянной женщине, к жене… её лицо быстро тает. И приходит боль. Стремительная, как пикирующая чайка, и упорная, как попрошайка, оценивший толщину кошелька.
— Товарищи Липинга в овраге кобылу доедают. Да и им самим закусят не подавятся.
Яобань от смеха выплёвывает непрожёванную лапшу назад в тарелку. Старший следователь видит его язык, похожий на брусок мостовой, залепленный детритом современной городской жизни. Смех утихает, Шишка снова возвращает тарелку к губам, продолжает запихивать лапшу в молотилку зубов.
— Хорошая лапша хоть?
— Ниибацца, Босс.
— Ладно, разбирайся тут, Яобань, и знаешь…
— Что?
— …самые вкусные куски сейчас у тебя на груди.
Шишка хватает понадкусанные ленточки измазанными пальцами и с ухмылкой отправляет в рот.
Спускаясь по пандусу, мигая от света, старший следователь клянётся, что никогда больше не будет есть лапшу.
Шанхайская компания «Forever Bicycle» производит в год три с половиной миллиона велосипедов. Поток хрома и гудков, который обрушивается на улицы, пока заводы возносят хвалу на алтарь нового экономического чуда. Велосипеды запруживают артерии города. В Америке ту же модель называют «Ловец ветра». Романтическое, героическое имя… имя скорости, воли, свободы. В Шанхае реальность обнажена, не прячется под одеждами романтики и героизма. Тут их зовут просто велосипеды Форевер.
Сейчас день… солнце, без борьбы увязшее в паутине смога. Ползёт над городом, пришибленным и настропалённым. Будто он чего-то ждёт. Словно хочет чихнуть, но никак не может.
Пиао сидит в такси, потерявшемся в море блестящих колёс и гудков, пока косяк велосипедистов несётся против течения, обтекая машины. Он матерится… водитель, запертый с ним за компанию, не обращает внимания: он продолжает размышлять, как обустроить Китайскую Народную Республику. Водопад слов. Водопад гудков. Полтора часа, чтобы проехать пару вонючих километров. Останавливаются, чтобы отдать в ателье на задней улочке сто двадцать фотографий в срочную проявку и печать.
Потом водитель такси будит его грубым толчком в плечо, велосипеды растеклись по городу ртутью; проблемы КНР никуда не делись; машина стоит перед домом.
