Тина Шамрай - Заговор обезьян
— В посёлок… в Первомайский.
— Ну, так ты на месте, мы токо малость проехали.
— А вы что, едете дальше? Может, и я с вами?
— Так тебе куда надо?
— В Первомайский и надо. Мне заправка нужна.
— Не-не, мы туда не едем, нам в другую сторону.
— А ты чего же это, и на пузырь не кинешь? — спросил другой помоложе, но такой же тёмный, а тут из-за машины показался третий, застёгивающий ширинку серых от пыли штанов. Все трое выжидательно уставились на пассажира, один из них вертел в руках не то ли стамеску, не то отвёртку. Кто они, эти люди с лицами китайских божков? Вокруг, кроме степняков в расстёгнутых рубахах, никого.
— Извините… Сколько я должен? — стал он поспешно рыться в карманах. И куда, чёрт возьми, он засунул деньги.
— Стольник давай, и мы — квиты. — Переминаясь, мужчины терпеливо ждали, не спуская с незнакомца узких глаз. Мятые купюры один из них принял двумя руками и тут же, будто в раздумье, проговорил:
— Добавь ещё, а? А то тут не хватит… Делить-то на троих надо…
— Добавь, добавь, — обступали его с двух сторон остальные. Пришлось отсчитать ещё десять бумажек: хватит?
— Может, и не хватит, но не грабить же тебя. Живи! — хохотнул старший.
— А что у вас в тюках? — спросил он, когда перевозчики шерсти повернулись одинаково квадратными спинами.
— Так шерсть, паря! Настригли же, — задержался один из степняков. — Ты овец-то видел или только шашлыки ел? — И, не слушая ответа, скрылся за грузовиком. И не успел он вскинуть на спину рюкзак, как машина, взревев, затряслась по выбитой дороге.
И, проводив её взглядом, он стал осматриваться. Слева виднелся посёлок, а прямо перед ним высилось огромное серое здание в подтёках гудрона, высокий бетонный забор, из-под железных ворот выбегала заросшая травой узкоколейка, и над рельсами, как пар, струился горячий воздух. А справа, совсем рядом, холм с невысокими деревьями, кажется, хвойными. Почему его высадили здесь, в безлюдном месте, а не в посёлке? Хотели вытрясти деньги? Да он и так бы заплатил вдвойне! И это того стоило! Он не ожидал так быстро оказаться в Первомайском.
Но идти сейчас, в эту минуту, искать заправку не готов, нет, не готов. Он передохнет. Эти сны совсем замучили. Сколько ни понимай, что у подсознания есть своя логика, но его тревожность, его страхи выныривают самым причудливым образом. И если наяву он ещё может держать себя в узде, то над подсознанием не властен. Вот и девушки, косяком пошли. И ведь не отцензурируешь! Но сон кончился, и нужно жить дальше. Хорошо, поблизости нет людей, и можно, не дёргаясь, спокойно всё обдумать. Вот посидит в тенёчке, в соснах, оттуда так тянет запахом разогретой хвои, и подумает.
Он взлетел на пригорок и, ахнув от неожиданности, отпрянул назад. Под ногами будто разверзлась земля и открылась такая глубокая воронка, что захватило дух, и только чудом он не сверзился вниз. Котлован был так огромен, что не мог быть реальным. Пришлось закрыть глаза, может, это только мерещиться и, открыв их снова, он увидит совсем другое: поляну, лес, сопку. Но котлован никуда не исчез, а тащит его к себе будто канатом к самому краю: смотри, смотри!
И осторожно придвинулся и заглянул: что это? Заброшенная горная выработка? Видно, как землю снимали слой за слоем, оставляя полосы — вечные отметины, и они кольцами опоясали внутренности космической ямы. Всё-таки при добыче нефти всё выглядит не так уродливо, земля не выворачивается наизнанку. Котлован был таким глубоким, что он не сразу заметил воду там, внизу. Вода лежала ровным чёрным овалом и казалась застывшим стеклом — ни шевеления, ни всплеска. Вот оно — материальное воплощение инфернальной бездны! И как наяву представилось, как он мог скатиться вниз, нет, не скатиться, а ухнуть в эту чернильную неживую воду, как барахтался бы там, как карабкался по склону, а он осыпался бы и осыпался под его руками… Нет, из этой адской пропасти он бы не смог выбраться!
И пришлось, превозмогая тошноту, отступить от края и без сил опуститься на землю. Спёкшаяся от зноя земля была хоть какой-то опорой. И тогда он лёг на спину, хотелось убедиться: ещё держит? Жизнь, нормальная человеческая жизнь была недосягаема, но рядом вполне доступная пропасть. Всего в двух шагах! Собственно, ему наглядным образом явлено: дно близко! Да что там, он уже на дне! Неизбежное обвинение в убийстве двух конвоиров, дурацкий побег…
Так, может, и в самом деле, кинуться вниз, не снимая рюкзака? Вода тут же сомкнётся, поглотит его без следа, будто никогда и не было. И это решило бы многие проблемы, и освободило бы всех: одних он замучил самим фактом своего существования, других заботами о себе. Он сам себя измучил. Тем, что не может жить под стражей, жить бесполезно, без надежды. Не может! Не хочет! Кончились злость, гнев, упрямство, иссякла воля к жизни, и нет больше уверенности, что когда-нибудь он вернется из тюрьмы, когда-нибудь сможет начать жизнь заново. Никогда не вернется, не вернется нормальным человеком! Ведь уже приходили мысли: а если бы он покаялся? Всё его сознание вопит: нет, нет, никогда! Но ведь позволил себе прокатать саму мысль о сдаче на милость! А это верный признак начала конца…
И есть простой способ покончить разом со всем этим. И с бессмысленностью жизни в клетке, и с жалкими потугами выбраться из этой последней передряги. А так камнем с горы — и проблема решена окончательно и бесповоротно. И семье станет легче. Разумеется, легче. Они устали бояться, каждый день ожидая известий: ранен, убит, очередное обвинение… Новый срок мать с отцом точно не переживут. Они устали, как устают родственники тяжелобольного, и когда безнадёжно больной человек умирает, близкие облегченно вздыхают. Они в ужасе от собственного эгоистического чувства, но ведь смерть — действительно избавление. Когда умерла бабушка, пришёл врач и уже на пороге спросил: «Что, отмучились?» И все поняли: он имел в виду и саму бабушку, и её детей, и её внуков…
Вот и он мучает всех многие годы! А так встал на край, качнулся, и через несколько секунд он в месте вечного упокоения. Быстро, гигиенично, не очень больно. Нет, на гигиеничность не рассчитывай — жара, будь она проклята! Всплывет кверху брюхом, и вылавливать его будут багром, а потом с отвращением засунут смердящие останки в мешок и закопают как неизвестного под каким-нибудь номером… Так не хочется? Нет, Не хочется! И потом у него есть долги. Да, долги! Кто обещал правителю встречу, забыл? И правитель там ждет, не дождется, все глаза проглядел, вот и команду прислал. А он собрался в воду, как в кусты! Признайся, ведь ты — слабак, разве нет? Я признаю всё, что угодно, если немедленно не напьюсь… Всё время хочется пить! А ещё надо идти! Нет, нет, он ещё не решил, пойдёт ли к заправке, а может сразу к ближайшему городку, и там ночью попытается сесть на поезд. Попытается сам. Он немного полежит, совсем немного, и додумает. Додумать не дали.
Занятый своими мыслями, он не сразу обратил внимание на шорохи, а услышав, вяло подумал, наверное, воображение разыгралось. Но вот кто-то тяжело задышал рядом. Собака? Открыв глаза, он на мгновение опешил: над ним склонились несколько голов и, не успев испугаться, понял — подростки. Он видел их худые, скуластые, загорелые лица, бритые головы, обнажённые по пояс торсы. И, переводя взгляд, рассматривая одного, другого, третьего, четвёртого, почувствовал исходящую от юных существ опасность. Угроза была в жёстких лицах, решительных позах, в сжатых кулаках, в затянувшемся молчании, в бессмысленных, как у слепых, глазах…
Он попытался подняться, но один из мальчишек, высокий и почему-то с верёвкой на шее, босой ногой лениво опрокинул его на землю. Вожак? Другой, в красных шортах, выхватил рюкзак и, оттащив в сторону, стал раздёргивать верёвку. Узел у него распустился в одну секунду и, вытащив пакет, парень бросил его, младшим собратьям, а сам потрошил сумку дальше. А младшие, усевшись на корточки и, как кузнечики, выставив коленки, стали быстро поглощать улятувские припасы. Один из мальчишек, припав к бутылке, выпил её в два глотка, другой в нетерпении стал, разрывать обёртку шоколадного батончика. «Почему они молчат? Немые?» И будто в ответ беглец услышал истеричный окрик старшего, что удерживал его ногой на земле:
— Шоколад не трогать! Я сказал: харэ! На вечер! — приказал мальчишкам, и обернулся к парню, что возился с сумкой, тот как раз натягивал добытую футболку.
— Чифиряй, керя! Кончай ты, еванрот, с этим барахлом! В карманах, в карманах пошарь! — И парень послушно начал расстёгивать карманы и вытащил сначала телефон, а, потянув за проводок и зарядное устройство.
— О, сотик! — радостно взвизгнул самый маленький из парней. И все разом обступили потрошителя.
Но только беглец приподнялся, рассчитывая перекатиться вбок и вскочить на ноги, как тут же получил удар ногой. И, когда, переждав боль, открыл глаза, старший, окружённый товарищами, с интересом крутил в руках аппарат. Пацаны тихо переговаривались, цокали языками, один сыпал крошками и что-то быстро-быстро говорил набитым ртом. А он снизу разглядывал/оценивал старшего: спущенные серые шорты с набитыми карманами, большой, совсем не детский живот, выступающие рёбра, длинные руки… Но вот парень поворачивается, за ним и остальные уставились, рассматривая его, распластанного на земле. И лица стали одинаковыми, всё решившими. «Сейчас начнут искать деньги!» — понял он.
