Майкл Доббс - Зайти с короля
— Я не собираюсь ни давать указания, ни путаться под ногами. Но слово, сказанное в минуту тяжелой утраты, весомее тысячи запоздалых эпитафий.
Запрос попал в диспетчерскую Скотланд-Ярда в тот момент, когда сотрудники делали доклад министру внутренних дел, и он немедленно сообщил новость на Даунинг-стрит. Когда король прибыл на место, он увидел, что, сам того не зная, стал участником гонки и эту гонку проиграл. Урхарт уже утешал раненых, выражал сочувствие расстроенным, давал интервью, позировал перед телекамерами, словом, был на виду. В результате монарх выглядел игроком, вызванным на поле со скамьи запасных. Игрок вроде бы и способный, но игра уже сделана. Но это не футбольный матч, во всяком случае, не должен быть, старался убедить себя король.
В течение некоторого времени монарху и премьер-министру удавалось избегать друг друга: один тихо разыскивал и расспрашивал пострадавших, другой сосредоточился на поисках сухого места, откуда можно было бы давать интервью. Но оба знали, что встреча неизбежна. Если они откажутся от нее, то сенсации не миновать и трагедия превратится в фарс. Подобно часовому, король стоял на вершине груды обломков, окруженный быстро расширяющимся озером жидкой грязи, которое Урхарту пришлось форсировать, чтобы добраться до него.
— Ваше Величество.
— Мистер Урхарт.
Теплоты в их приветствиях было не больше, чем при столкновении двух айсбергов. Ни один из них не смотрел на другого, оба предпочитали обозревать окрестности.
— Не говорите ни слова, сир. Уже и так слишком много горя, слишком много противоречий. Смотрите, но ничего не говорите. Я вынужден настаивать на этом.
— Никакого даже самого беглого выражения сочувствия? Даже под вашу диктовку?
— Даже кивка головой, даже скорбного выражения лица или нарочито опущенных глаз. Даже согласованных фраз, потому что вам, похоже, доставляет удовольствие затягивать узлы, которые пытаемся распутать мы.
Выразительным жестом король словно отмел обвинение.
Но премьер-министр медленно продолжил, тщательно выбирая слова:
— Я вынужден настаивать на этом.
— Итак, молчание?
— Полное. И на довольно продолжительное время.
Король впервые перевел свой взгляд с развалин на лицо премьера — на нем было выражение холодной снисходительности. Руки премьер засунул глубоко в карманы плаща.
— Я не собираюсь этого делать.
Урхарт усилием воли удержался от того, чтобы принять вызов, потеряв над собой контроль. Он не собирался давать королю ни малейшего повода для удовлетворения.
— Как вы видели, ваши взгляды не встречают понимания.
— И не позволю манипулировать собой.
Урхарт проигнорировал обвинение.
— Молчать, вы говорите, — продолжал король, повернув лицо навстречу ветру и дождю, так что его нос выступал вперед, словно бушприт какого-то большого парусника. — Хотел бы я знать, мистер Урхарт, что стали бы делать вы, если бы какой-нибудь идиот епископ сделал вас мишенью таких смехотворных обвинений. Заткнулись бы? Или стали бы сопротивляться? Вам не кажется, что важнее всего высказаться, дать тем, кто желает слушать, возможность услышать и понять?
— Но я не король.
— Да. И счастью для нас обоих, и я должен благодарить за это судьбу.
Урхарт пропустил оскорбление мимо ушей. В ослепительно ярком свете прожекторов из-под обломков торчала детская ручонка. После кратких секунд замешательства и надежды страшная догадка умерла среди грязи: это была только кукла.
— Я хочу быть уверенным, сир, что я вами услышан и понят. — Грохот падающих где-то рядом обломков не отвлек их от разговора. — В дальнейшем любое ваше публичное выступление будет считаться моим правительством намеренной провокацией, объявлением войны. А за последние двести лет ни одному монарху не удалось напасть на премьер-министра и победить.
— Интересное замечание. Я забыл, что вы ученый.
— Политика — наука о достижении и применении власти. Это жестокое, практически безжалостное, занятие. Это не для королей.
Дождевая вода стекала по их лицам, попадала за воротник. Оба они вымокли и замерзли. Оба были немолоды, обоим следовало бы поискать сухое место, но ни один из них не хотел двинуться первым. Наблюдатель этой сцены из-за стука отбойных молотков и громких выкриков пожарных не разобрал бы ни слова из их разговора, он видел бы только двух людей, стоящих лицом друг к другу, правителей и соперников, их силуэты в резном свете прожекторов на сером фоне дождя. Он бы не уловил ни наглости в лице Урхарта, ни вневременного царственного протеста, окрасившего румянцем щеки его собеседника. Возможно, внимательный наблюдатель и заметил бы возмущенное движение плеч короля, но отнес бы его к печальному событию, приведшему его сюда.
— Вы забыли о морали, премьер-министр.
— Мораль, сир, это язык равнодушных и неспособных к страстям, это месть бессильных, это оправдание тех, кто попытался и потерпел поражение, или тех, у кого вообще не хватило храбрости попытаться.
Теперь была очередь Урхарта провоцировать собеседника. Воцарилось долгое молчание.
— Хочу вас поздравить, премьер-министр. Вам удалось охарактеризовать себя с исчерпывающей ясностью.
— Я не хотел оставить у вас ни малейших сомнений.
— Вы и не оставили.
— В таком случае, мы договорились, не так ли? Больше ни единого слова?
Когда король наконец заговорил, его голос был так тих, что Урхарту приходилось напрягаться, чтобы разобрать его.
— Можете быть уверены, что я буду следить за своими словами с той же тщательностью, с какой нацеливаете свои слова вы. То, что вы сказали сегодня, я не забуду никогда.
Разговор был прерван предупреждающими криками: пожарные покинули гору обломков. Деревянная балка вздрогнула, наклонилась и наконец обрушилась, отправив кровать в медленный, грациозный полет, в конце которого ее ожидало превращение еще в одну бесформенную кучу обломков посреди развалин. Только одна подушка осталась-таки качаться на ветру, повиснув на заостренном крюке того, что еще сегодня утром было детской кроваткой, — ее пластмассовое постукивание было слышно сквозь шум ветра. Не говоря больше ни слова, Урхарт отправился в обратное путешествие через лужу.
Майкрофт присоединился к королю на заднем сиденье его машины; им предстояло вернуться во дворец. Почти всю дорогу король молчал, закрыв глаза и глубоко погрузившись в свои мысли и переживания, — под впечатлением увиденного, как решил Майкрофт. Заговорил он тихо, почти шепотом, словно были они в церкви или в камере осужденного на смерть.
— Больше никаких слов, Дэвид. Мне приказано или молчать, или принять последствия отказа молчать.
Глаза короля все еще были закрыты.
— Больше не давать интервью?
— Никаких, если я не хочу открытой войны.
Это слово еще долго звучало между ними в молчании, длившемся несколько мгновений, переросших затем в долгие минуты. Майкрофт подумал, что сейчас у него есть возможность сказать о своем.
— Сейчас, наверное, неподходящий момент… он никогда не будет подходящим, но я хотел бы попросить несколько дней отпуска, чтобы уехать. Вы не будете в ближайшее время выступать публично, а мне нужно уладить некоторые мои личные проблемы.
Голова короля все еще была откинута назад, глаза закрыты, а слова прозвучали отрешенно и бесстрастно:
— Прости, Дэвид. Боюсь, я совсем забыл про тебя, погрузившись в свои заботы. — Он вздохнул. — При всей этой суматохе мне следовало все же поинтересоваться твоими делами. Рождество без Фионы было, должно быть, кошмарным. Разумеется. Разумеется, тебе нужно передохнуть. Но есть одно маленькое дело, в котором мне понадобится твоя помощь, если, разумеется, ты сможешь оказать ее мне. Я хочу совершить небольшую поездку.
— Куда?
— На три дня, Дэвид. Только на три дня и недалеко. Мне пришли в голову Брикстон, Хэндворт и, возможно, Мосс Сайд и Горболс. Проехать по провинции. В один день пообедать в столовой для бездомных, в другой — позавтракать на пункте раздачи пищи Армии Спасения. Выпить чаю с живущей на пособие семьей и посидеть с ними у камина с единственным поленом. Познакомиться с ночующими на улице подростками. Ты понимаешь, о чем я говорю.
— Это невозможно!
Его голова все еще была откинута назад, глаза закрыты, а голос такой же ровный и бесстрастный.
— Это необходимо. И я хочу, чтобы повсюду меня сопровождали объективы фото- и телекамер. Возможно, я проведу на диете пенсионера три дня, но я потребую, чтобы сопровождающие меня репортеры делали то же.
— При этом заголовки в газетах будут крупнее, чем после любой речи.
— Я не пророню ни слова. — Он засмеялся, словно ледяной юмор был единственным способом подавить пожиравшую его изнутри тревогу. Этот смех был таким искренним, что он сам немного испугался.
