Джозеф Файндер - Московский клуб
Чарли в ужасе продолжал осматриваться. С трех сторон стены тоннеля были из глазурованного кирпича, четвертая — бетонная. Две из них были покрыты горизонтальными стальными балками.
Стоун смог разглядеть рельсы, по которым движется лифт: вертикальные металлические лучи. Они казались подвешенными сверху в паре футов от стен. А вдруг они под напряжением? Что будет, если дотронуться?
— Что делать, черт побери… — пробормотал Стоун.
«Вернись, — сказал ему внутренний голос, — тут тебя может убить током».
«А там тебя застрелят», — заметил другой внутренний голос.
Чарли осторожно подошел к одному из рельсов, протянул ладонь… ближе… еще ближе… и тихонько тронул стальной брус… Ничего не случилось. Слава Богу, они не были под напряжением. Стоун схватился за рельс сначала одной рукой, затем обеими.
У него был только один путь: наверх.
Он осторожно скользнул по крыше кабины ногой, обутой в кожаную туфлю, совершенно не предназначенную для лазаний по стенам, пока не дотронулся до кирпичной стены. Затем он впихнул носок в щель между кирпичами. Нога соскользнула. Стена из-за долгого пользования тоже вся покрылась какой-то смазкой и была очень скользкой. Он не мог найти никакой опоры.
«Откинься сильнее назад, черт побери. Так же, как в горах, в той трещине. Откинься назад. Схватись за рельс и тяни изо всех сил. И обопрись сильнее ногами. Это создаст необходимую опору», — посоветовал ему внутренний голос.
Получилось!
Чарли подтягивался и отталкивался, подтягивался и отталкивался… И продвигался вверх, сначала медленно и неловко, затем все более уверенно. Через несколько минут Чарли позволил себе взглянуть вверх. Еще несколько футов. Стоун заметил, что достиг следующего этажа: в этом месте стену пересекала горизонтальная стальная полоска, на которой стоит лифт при остановках. Он взглянул вниз. Это было ошибкой. Даже сейчас, всего через несколько минут подъема, вид этой пропасти внизу вызвал у него тошноту. Не смотреть вниз. Ни в коем случае не смотреть вниз. Только вверх. Он полз выше и выше и вдруг услышал где-то далеко под собой какой-то щелчок, затем гул. Лифт! Этот человек включил лифт! Внутри у Чарли все похолодело.
Если лифт поднимается, а он не сможет сейчас же выбраться из шахты, его раздавит.
Нет!
Чарли неистово подтянул тело к стене и яростно пнул двойные двери, открывающиеся внутрь. Безрезультатно. Он протянул руку и схватился за то место, где соединялись две створки. Они даже не дрогнули. Кабина с тихим жужжанием поднималась все выше и выше, она была уже в нескольких футах от Стоуна. И тут он заметил роликовые направляющие: выступающие колесики, соединенные с двойными дверями, о которые ударяются внутренние двери, приводя в движение внешние.
Чарли изо всей силы ударил по ним ногой, и… дверь открылась! Оттолкнувшись от выступа, Стоун прыгнул, и в ту же секунду мимо прошла кабина лифта, оцарапав ему голень верхним краем. Чарли лежал на полу. Он выбрался оттуда! Он спасен!
Ладони Стоуна кровоточили, все ноги были покрыты синяками и царапинами. Он вскочил и бросился к двери на лестницу. По номеру, написанному краской на лестничной площадке, он увидел, что находится на шестом этаже. Перескакивая через три-четыре ступеньки, Чарли бросился вниз.
В холле никого не было. Он был освещен только уличными фонарями. Чувствуя, как тело тяжелеет от боли и усталости, Стоун бросился к вертящимся дверям и выскочил на улицу.
14
Москва
Выйдя на свободу, хотя он очень сомневался, что жизнь в Москве вообще можно назвать свободной, Стефан Крамер обнаружил, что за четыре месяца, проведенные им в Лефортовской тюрьме, все изменилось к худшему.
Полки гастрономов были еще более пусты, участились случаи преступлений на улицах, люди были еще несчастнее, чем раньше. Стефан снял комнату в коммунальной квартире с пятью соседями — людьми, которых он едва знал. Поэтому теперь, когда ему хотелось вкусно пообедать, он шел к отцу. Соня, любовница отца, — другого слова не подберешь, ведь они жили нерасписанными, — всегда готовила отличную еду. Обычно это была курица с картошкой и очень вкусная горячая солянка.
Стефан никогда не мог понять Соню до конца. Сейчас ей было немногим больше пятидесяти. У нее было очень доброе лицо со следами былой красоты. Стефан считал ее своей матерью, ведь его родная мать умерла, когда он был еще совсем ребенком.
Что-то в этой женщине — должно быть, достоинство, серьезность и спокойствие — отличало ее от смертельно усталых русских женщин ее поколения. Она ничего не требовала от жизни, казалось, она черпает жизненные силы от помощи другим людям. Ее робость и застенчивость порой разрывали Стефану сердце.
И все же временами она казалась какой-то отстраненной, совершенно замыкалась в себе и была невероятно далекой. В такие минуты Соня становилась очень невнимательной, мысли ее витали где-то далеко, она могла вдруг взглянуть на Стефана так проницательно и настороженно, будто не имея понятия, кто это и что она сама делает здесь.
Однажды, через несколько дней после выхода из тюрьмы, Стефан пришел к отцу пообедать. Соня поставила перед ним тарелку с супом и вдруг положила свои руки на его.
— Арестовали твоего брата, — сказала она, бросив взгляд на Якова, который сидел, погрузившись в нерадостные думы.
— Абрама? За что?! — Стефан не мог поверить. Тихий, усердный и законопослушный исследователь НИИ полиомиелита и вирусных энцефалитов… Да он и подумать никогда не мог ни о чем, за что можно было арестовать человека.
Стефан взглянул на отца. Яков, казалось, сейчас разрыдается.
— Они говорят, что Абрам написал в Кремль письмо с протестом по поводу их отказа выпустить нас из страны, — сказал он. — Они говорят, что это письмо явно антисоветского содержания.
— Что?! Но это безумие! Это же полнейшая ерунда!
— Знаю, — печально ответил отец.
— Это ложь, — тихо произнесла Соня. — Они все подстроили… Подстроили, чтобы не дать вам уехать.
— Где он сидит? — спросил Стефан.
Соня взглянула на Якова. Отец вдруг склонил голову и приложил к глазам, в которых блестели слезы, скомканную салфетку. Он не смог произнести ни слова.
— Абрам в психушке, — сказала Соня, обняв Стефана за плечи. Психушка — советская психиатрическая больница-тюрьма. Это ужасное, страшное место, откуда мало кто выходит, не повредившись рассудком. — Они запихнули его туда только вчера.
— Я всегда думал, что политзаключенных в психушки не сажают, — сказал Стефан.
— Сажают, — ответил отец.
— Но надо же что-нибудь делать! — вдруг закричал Стефан.
— Ничего мы не можем сделать, — ответил Яков, печально глядя на сына.
Соня скорбно покачала головой, подтверждая его слова. Ей хотелось бы возразить ему, но возразить было нечего.
Через несколько недель Стефан пошел за продуктами для Сони и отца. Стоя в очереди за минеральной водой в «Елисеевском» на улице Горького, с 1917 года известном как Гастроном № 1, он вдруг заметил Федорова. Тот в этой обстановке смотрелся как-то нелепо, не на своем месте.
— А ты что здесь делаешь, черт побери? — похлопав автослесаря по плечу, спросил Стефан.
— Тебя жду, друг, — ответил Федоров. — Ну куда еще может пойти такой замечательный представитель советской интеллигенции купить себе осетринки? Вообще-то я видел тебя здесь на прошлой неделе и запросто вычислил, когда у тебя выходной. — Он быстро огляделся, как бы прикидывая, чего еще купить, и тихо добавил: — Я тут узнавал о тебе и слышал о твоем брате.
Когда кого-то сажали в психушку, об этом узнавали все вокруг. А вот как на это реагировать, не знал никто. Должно ли человеку быть стыдно за то, что его родственник стал жертвой государственной тирании? Стефан был тронут вниманием бывшего сокамерника к несчастьям и горестям его семьи.
— Вот такие дела, — грустно ответил он на замечание Федорова.
Тот так же тихо сказал:
— Этих сволочей ничего не остановит. Мне страшно жаль, что это случилось.
— Спасибо тебе. Ну…
— Слушай, друг, я твой должник.
— Да брось ты.
— У тебя есть машина?
— Нет, а что?
— А достать мог бы?
— Думаю, да. У отца могу взять.
— Приезжай сегодня вечером в одно место. Я хочу доказать тебе, что ты мне и вправду нравишься. И отплатить за твою помощь в тюряге.
Федоров назначил Крамеру встречу в заброшенном гараже на южной окраине Москвы, пропахшем бензином и машинным маслом. Он сказал, что этот гараж принадлежит его другу, а он там работает, ремонтирует машины клиентам. Четыре месяца тюрьмы не уничтожили в нем страсти к спекуляции запчастями.
Анатолий вылез из-под разбитых «Жигулей», приподнятых домкратом. Он был весь перепачкан мазутом.
