Лев Гурский - Поставьте на черное
– Так себе, – коротко ответил я. Коротко и вполне искренне. Издательство «Время» исполнили президентский заказ далеко не самым лучшим образом. По крайней мере, господин Гринюк мог бы не жадничать и выпускать на финской бумаге тираж, а не только первые две тысячи. В результате как раз эти две тысячи по договору «Межкниги» ухнули куда-то за рубеж, а нам досталось все остальное – тома, отпечатанные на грязно-серой бумаге. Про скверно припрессованный целлофан я уж не говорю…
– Именно, – согласился генерал-полковник. – Говенненько вышло. И вот сейчас появилось мнение, что надо выпустить новое издание. Исправленное и дополненное, как говорится. Красивое и недорогое…
В кратких и энергичных выражениях Сухарев поведал мне, что теперь решено обратиться не к государственному, а к частному издательству. Кандидатура «Тетриса» выплыла буквально на днях. Потому-то генерал-полковник и принял решение пригласить специалиста, то есть меня. Чтобы специалист, значит, хорошенько проверил: не водится ли за издательством каких-нибудь больших и малых грехов, способных бросить тень на автора переиздающихся мемуаров. «Просмотри все их последние книги, – инструктировал меня главный президентский страж. – Проверь, что за авторы. Нет ли сомнительных. Ну, там порнографии или какого еще свинства. Если сядем в лужу накануне выборов, то сам знаешь, что будет. Понял?» Я слушал генерал-полковничьи инструкции, время от времени надувал щеки и кивал, а сам думал, что сесть-то в лужу легко даже после десятка проверок и просмотров. Кому-кому, а мне был хорошо известен прошлогодний казус с первым изданием президентских мемуаров. Гринюковкское «Время» имело права только на территории СНГ, мировые же права были закуплены крупным германским концерном «АБ-Ферлаг». В переводе, подготовленном немцами, оказалась не просто смешная, но идиотская опечатка: вместо слова «аффект» возникло слово «аффе», что по-немецки означает «обезьяна». В результате пострадал один из эпизодических персонажей президентских мемуаров – парламентарий Маслов. Бедный депутат, в состоянии аффекта рванувшийся к трибуне, превратился в разъяренную обезьяну. Сверить тексты никто не удосужился, и пошло-поехало. Вся Европа, Азия и Америка делали переводы уже с немецкого издания, а потому каждый переводчик мемуаров в каждой стране изощрялся по-своему. В датском варианте Маслов стал «атакующей обезьяной», в польском – «неистовой обезьяной», а в японском – почему-то «плешивой макакой». Больше всего фантазии проявил американский переводчик, обозвавший Маслова «яростным Кинг-Конгом», что было уж совсем далеко от правды жизни: парламентарий был плюгав и по своим кондициям напоминал в лучшем случае рядового шимпанзе. Ситуация усугубилась тем, что Маслов был членом какой-то международной комиссии парламента и довольно часто ездил за рубеж в составе наших делегаций. Во время очередного такого визита, совпавшего с выходом американского издания мемуаров, жертву опечатки и взяли в оборот штатовские журналисты. Как назло, Маслов оказался человеком без юмора, закатил истерику и, наконец, подал в суд на Президента… Об этой душераздирающей истории я знал со слов моего друга Эндрю Франкфурта – литературного агента, который имел несчастье выступать посредником между нашей стороной и немецким «Ферлагом». Ни в чем не повинного Франкфурта едва не сделали стрелочником, намереваясь повесить на него идеологическую диверсию и с позором выслать диверсанта из России. Спасла его только педантичность немцев-издателей: они разыскали-таки наборщицу и корректора, оштрафовали обеих и принесли ему извинения. Эндрю даже показывал мне номер «Шпигеля» с этими извинениями. Парламентарий Маслов мог товесить себе на стену заверенный юристами серфикат, что он, Маслов, «назван обезьяной по ошибке и на самом деле обезьяной не является». Да, наверное, повесил, дурак…
– Ну, теперь-то тебе все понятно? – закончил свое отеческое напутствие генерал-полковник. Он бы, вероятно, очень огорчился, узнав, что во время его инструктажа детектив Штерн втихомолку думал об обезьянах.
Чтобы быть до конца последовательным, я отрицательно помотал головой.
– Теперь-то что? – с тяжелым вздохом спросил Сухарев.
– Сроки, – объяснил я. – Тщательная проверка потребует не меньше недели. Это минимум. Сухарев страдальчески скривился:
– Какая еще, на хрен, неделя? Завтра к вечеру мне нужен отчет!
В принципе работы здесь было часа на три, не больше. Однако слишком быстрый результат всегда вызывает подозрения. В течение пятнадцати секунд я делал вид, что напряженно думаю.
– Конечно, если очень сильно постараться… – с сомнением в голосе проговорил я. – То, пожалуй, за три дня… Иначе будет халтура.
– Даю сроку два дня, – увесисто подвел итог Сухарев. – Послезавтра придешь сюда с результатами. Сам не придешь – привезут.
– Но это могут быть самые предварительные… – счел я нужным еще немного посопротивляться.
– Пусть предварительные, – прихлопнул по столу ладонью генерал-полковник. – Потом доработаешь все не торопясь. Будет тебе и неделя, и белка, и свисток. Короче, послезавтра являешься сюда в это же время. Пропуск будет внизу. Вот возьми телефон, на всякий пожарный. – Сухарев извлек из кармана своего модного пиджака умопомрачительный кожаный бумажник. Из бумажника генерал-полковник, порывшись, достал визитку с золотым обрезом, накорябал на ней шариковой ручкой слово «ТЕТРИС» с восклицательным знаком – в качестве напоминания, чем я, значит, должен заниматься, после чего визитка начальственным жестом была вручена мне.
Я выудил из кармана своей спецовки сантехника замызганный кошелек и торжественно упрятал в него генерал-полковничье напоминание. Визитка легла рядом с двумя жетонами и свернутой вчетверо купюрой достоинством в пять рублей. Больше ничего в кошельке не было.
– Только учти, Яков Штерн, – сурово проговорил Сухарев. – Будешь трепаться – пожалеешь. Хотя ты не болтун, я в курсе. И это плюс. И для нас, и особенно для тебя. Докладывать будешь мне лично, никому другому. Есть вопросы? – При этих словах генерал-полковник снова бросил быстрый взгляд в сторону ящика своего стола. Того самого ящика, задвинутого. Очень ему, наверное, хотелось, чтобы у меня никаких вопросов больше не было.
Увы, у меня вопрос все-таки был:
– Как насчет задатка?
Лицо генерал-полковника стало недовольным.
– Ну, ты и жук, – пробурчал он. – Тут ведь тебе не частная лавочка, не обманут.
– И тем не менее, – кротко объяснил я, поглядывая на сухаревский бумажник. – Задаток я беру всегда, из суеверия. Традиция у меня такая, видите ли.
– Суеверия… – передразнил Сухарев. – Ну, хрен с тобой. Сколько?
– Тысячу.
Лицо генерал-полковника из просто недовольного стало ОЧЕНЬ недовольным:
– Ты-ся-чу баксов задатка? А жопа не треснет? «И этот туда же», – подумал я устало. Почему-то все мои клиенты уверены, что детектив Штерн берет в качестве аванса исключительно американские деньги.
– Рублей, – уточнил я. – Всего лишь тысячу рублей. Старыми. По нынешнему – один рубль. Говорю, традиция у меня…
Выражение недовольства сразу же испарилось с генерал-полковничьего лица. На смену пришло удивление. Сухарев внимательно осмотрел меня, стараясь найти во мне еще какие-нибудь признаки тихого помешательства. Не нашел, фыркнул и стал копаться в своем бумажнике. Самыми мелкими у него оказались пятидесятирублевые банкноты, а вообще больше половины бумажника занимали пластиковые кредитные карточки.
– Может, десятку возьмешь? – поинтересовался, наконец, главный президентский страж.
– У меня сдачи нет, – сухо ответил я. Традиция есть традиция, отступать от нее нельзя.
Генерал-полковник что-то буркнул себе под нос, придавил кнопку селектора и спросил:
– Иван, у тебя мелкие деньги есть?
– Доллары? – тревожно спросил селектор.
– Рубли! – со злостью заорал генерал-полковник. – Деревянные! Железные! Понял?
Через несколько секунд в дверь кабинета проскользнул слегка обалдевший Иванушка из приемной. В одной руке он все еще сжимал отвертку, а в другой – горсть серебристой мелочи. Он боязливо приблизился к начальственному столу и сначала вознамерился оставить на столе не мелочь, а отвертку. Очевидно, причина генерал-полковничьего гнева была ему непонятна.
– Дубина, – с сердцем сказал Сухарев. – Ну, зачем мне твоя отвертка?
– Виноват! – полузадушенно прошептал парень, хватая инструмент обратно и высыпая на его место серебро. – Мне можно идти?
Генерал-полковник только махнул досадливо рукой, и Ваня-секретарь исчез из кабинета.
– Молодое пополнение, – скорбно прокомментировал Сухарев. – Раздолбай. Из всех команд знают только «вольно».
– То ли дело старая гвардия, – машинально поддакнул я. – Те-то, по крайней мере, команды не путают…
Признаюсь, про старую гвардию брякнул я безо всякой задней мысли. Просто чтобы разговор поддержать. Брякнул – и сам поразился тому эффекту, который вдруг произвела моя невиннейшая фраза. Сухарев резко отпрянул назад, глаза его округлились, челюсть отвисла. За каких-нибудь полчаса разговора с шефом ПБ я успел повидать Сухарева злого и Сухарева торжествующего, Сухарева озабоченного и даже Сухарева с улыбкой. Но вот Сухарева испуганного я видел впервые! И, клянусь, целые две секунды страх на его лице был самым натуральным. Как будто генерал-полковник вдруг увидел на месте частного детектива Штерна привидение. Или кобру в боевом положении. Или, как минимум, гранату «ф-1» с выдернутым кольцом.
