Донна Леон - Гибель веры
— Чао, мам! — крикнул он, удаляясь в свою комнату положить книги. — Чао, пап!
И тут же выскочил в коридор и на кухню. Наклонился, чмокнул Паолу в щеку — да он выше, что ли, стал, подумал Брунетти, который сидел.
Раффи поднял крышку сковороды и, увидев, что там шипит, снова поцеловал мать.
— Умираю с голоду, мам! Когда есть будем?
— Как только твоя сестра материализуется. — И Паола повернулась прикрутить пламя под закипевшей водой.
Раффи отвернул рукав и взглянул на часы.
— Ты же знаешь — она всегда вовремя. Еще семь минут — и войдет в дверь. Так почему бы тебе не загрузить макароны?
Он потянулся через стол, вскрыл целлофановый пакет хлебных палочек и вытащил три тонких гриссини, захватил их кончики зубами и, как кролик, жующий три длинные травинки, зажевывал, пока они не исчезли. Извлек еще три и повторил процедуру.
— Ну, давай же, мам! Прямо как зверь голоден, а мне днем к Массимо надо, физику готовить.
Паола поставила на стол блюдо жареных баклажанов, кивнула, соглашаясь, и принялась кидать мягкие полоски пасты в кипяток. Брунетти вынул листок из конверта и вручил Раффи с вопросом:
— Ты что-нибудь об этом знаешь?
Только в последнее время, когда закончился его «марксистский», по определению родителей, период, табели Раффи стали образцово-показательными, какими были у Кьяры с первых школьных дней. Но даже в самые «пофигистские» моменты он чувствовал только гордость за успехи сестры.
Парень повертел листок так и сяк, посмотрел и отдал отцу без единого слова.
— Так как же? — настаивал Брунетти.
— Подрывное, значит? — только и ответил Раффи.
Паола, мешая пасту, несколько раз тяжело звякнула по стенкам кастрюльки.
— Знаешь или нет? — повторил ему отец.
— Вообще-то, нет, — буркнул Раффи, не желая ничего объяснять.
Родители хранили молчание, и Раффи опечалился, его выдал голос:
— Мама сейчас рассердится.
— На что? — с ненатуральной беззаботностью поинтересовалась Паола.
— На… — начал Раффи и смолк: в двери повернулся ключ — это Кьяра.
— А вот и виновная явилась! — провозгласил он и налил себе стакан минеральной воды.
Все трое смотрели, как Кьяра вешает куртку на крючок в коридоре, роняет книги, подбирает, кладет в кресло. Вот прошла по коридору к ним и встала в дверях.
— Кто-нибудь умер? — осведомилась она без тени иронии в голосе.
Паола взяла из шкафчика дуршлаг, поставила в раковину, слила в него пасту. Кьяра, все еще стоя в дверях, опять вопросила:
— Что случилось?
Паола была занята смешиванием пасты и соуса в большой миске, пришлось Брунетти объяснить:
— Получили твой табель.
У Кьяры вытянулось лицо.
— О! — И ничего больше не добавив, она просочилась за отцовской спиной к столу и села на свое место.
Паола положила, начиная с тарелки Раффи, четыре высоких горки пасты, подала тертый пармезан, щедро посыпала все порции и стала есть, остальные — за ней.
Кьяра первая опустошила свою тарелку и протянула ее матери за добавкой, проговорив:
— Религия, ага?
— Да, у тебя очень низкая оценка.
— Какая?
— Тройка.
Кьяра удержалась, чтобы не поморщиться, — с заметным усилием.
— Ты знаешь, почему такая плохая отметка? — Брунетти держал руки над пустой тарелкой — это для Паолы означает «больше не хочу».
Кьяра приступила ко второй порции, а тем временем Паола еще раз наполнила тарелку Раффи — как раз все, что осталось.
— Да нет, кажется, не знаю.
— Ты что, не учила? — решила уточнить Паола.
— Там нечего учить, — пробурчала Кьяра, — только этот тупой катехизис. Его можно запомнить за полдня.
— И что же? — подхватил Брунетти.
Раффи выбрал булочку из корзинки в центре стола, разломил пополам и принялся подчищать соус.
— Это падре Лючано? — пришел он на помощь сестре.
Кьяра кивнула, опустила вилку и кинула взор на плиту — что еще на обед?
— Ты знаешь этого падре Лючано? — спросил Брунетти у Раффи.
Мальчик выразительно округлил глаза:
— Господи, да кто ж его не знает? — И повернулся к сестре: — Ты когда-нибудь ходила к нему на исповедь, Кьяра?
Та повертела головой, но не проронила ни слова.
Паола встала из-за стола и собрала верхние тарелки, оставив большие, на которых они стояли. Прошла к плите, открыла ее и вынула блюдо с отбивными, разложила по краю блюда несколько лимонных долек и поставила его на стол. Брунетти взял две отбивные, Паола положила себе баклажанов, никто ничего не говорил.
Видя, что Паола старается не вмешиваться, Брунетти опять обратился к Раффи:
— И что же это такое — сходить к нему на исповедь?
— О, он известный спец по детишкам. — Раффи тоже взял две отбивные.
— Чем известный?
Вместо ответа Раффи метнул взгляд в сторону Кьяры. И отец и мать обратили внимание — девочка чуть заметно качает головой и старательно нагибается, — мол, занята едой и больше ничем.
Брунетти положил вилку. Кьяра не поднимала глаз, а Раффи глядел на Паолу — та по-прежнему молчала.
— Ну ладно, — произнес Брунетти не так спокойно и легко, как самому хотелось бы. — Что здесь происходит и не пора ли нам узнать об этом падре Лючано?
Перевел взгляд с Раффи, который упорно избегал встречаться с ним глазами, на Кьяру, и его поразило, что лицо ее заливает густая краска. Спросил мягко:
— Кьяра, можно Раффи расскажет нам что знает?
Она кивнула не поднимая глаз. Раффи тоже, как отец, с серьезным видом положил вилку, но потом улыбнулся:
— Да ничего там особо страшного, папа.
Брунетти промолчал, Паола с тем же успехом могла быть немой.
— Дело в том, как он реагирует, когда дети исповедуются в сексуальных грешках.
— Сексуальных грешках? — повторил Брунетти.
— Ну, понимаешь, папа… они всякое делают.
Брунетти понимал.
— И как же он реагирует, этот падре Лючано?
— Он их заставляет описывать это. Понимаешь, в подробностях. — Раффи издал звук, средний между усмешкой и стоном, и умолк.
Брунетти глянул на Кьяру: сидит вся красная.
— Ясно, — сказал он.
— На самом деле довольно грустно, — возразил Раффи.
— Он когда-нибудь проделывал то же самое с тобой?
— Да нет, я перестал ходить на исповедь давным-давно. Но с маленькими мальчиками он так и поступает.
— И с девочками, — очень тихо добавила Кьяра — так тихо, что Брунетти ничего у нее не стал спрашивать.
— Это все, Раффи?
— Это все, что я знаю, папа. Он у меня вел религиозное воспитание года четыре назад. Единственное, чего он от нас требовал, — это выучить книгу и рассказывать ему наизусть. Но девочкам обычно говорил гадости. — Он повернулся к сестре. — Продолжает?
Она кивнула.
— Кто-нибудь хочет еще отбивную? — прозвучал совершенно обыденно голос Паолы.
Ей ответили два мотания головами и одно бурчание — вполне достаточная реакция, чтобы убрать блюдо. В этот день салата не было, и она хотела подать на десерт только фрукты. Но передумала: открыла на разделочном столе бумажную упаковку и вынула здоровенный пирог с начинкой из взбитых сливок, украшенный свежими фруктами. Собиралась вечером взять с собой в университет — предложить коллегам после ежемесячной встречи факультета.
— Кьяра, дорогая, не поставишь ли тарелки? — И вынула из ящика широкий серебряный нож.
Огромные куски, которые она отрезала, по мнению Брунетти, способны были отправить их всех в инсулиновую кому. Зато сладость пирога, и кофе, и потом беседа о том, что первый весенний день не хуже этого пирога, восстановили в семье некоторое спокойствие. Паола собралась вымыть посуду, а Брунетти — почитать газету. Кьяра исчезла в свою комнату, а Раффи отправился к приятелю готовить физику. Ни Брунетти, ни Паола не развивали больше неприятную тему, но оба понимали, что не в последний раз слышат о падре Лючано.
Глава 3
После обеда Брунетти прихватил с собой пальто и направился обратно в квестуру, накинув его на плечи. Наслаждаясь ласковым днем, он заставил себя выкинуть из головы мысли о том, что костюм ему тесен. Провел сам с собой переговоры и настоял: просто из-за необычно теплого дня ему неуютно в толстой шерсти. И потом, за зиму все набирают килограмм-другой, возможно, это даже полезно: повышает сопротивляемость болезням и всякому такому.
Спускаясь с моста Риальто, Брунетти увидел номер 82, причаливающий к набережной справа, и не раздумывая побежал за ним. Вскочил на него, когда тот уже отходил от пристани, развернув нос к середине Большого канала. Перешел на правый борт, но остался на палубе, радуясь ветерку и свету, танцующему на воде. Вот приближается Калле-Тьеполо: он вгляделся в узкую улочку, надеясь увидеть решетку своего балкона. Ничего не увидел и вернулся к созерцанию канала.
