Донна Леон - Гибель веры
— Вы правда думаете, что вода настолько грязная, синьор? — продолжал сержант.
— Да.
— Но некоторые до сих пор плавают в канале Джудекка, — настаивал тот.
— Когда?
— На Redentore [13].
— Так это они спьяну, — небрежно бросил Брунетти.
Вьянелло пожал плечами и остановился вслед за ним.
— Думаю, это здесь. — Брунетти извлек из кармана бумагу. — Да Пре. — Он глядел на имена, выгравированные на двух ровных рядах медных табличек слева от двери.
— Кто это?
— Людовико, наследник синьорины да Пре. Может оказаться кем угодно: двоюродным братом. Просто братом. Племянником.
— Сколько ей было лет?
— Семьдесят два. — Брунетти вспомнил столбики из списка Марии Тесты.
— От чего она умерла?
— От сердечного приступа.
— Есть ли подозрения, что этот человек, — Вьянелло указал подбородком на медную табличку у двери, — имеет к ее смерти какое-то отношение?
— Она оставила ему эту квартиру и больше пятисот миллионов лир.
— Значит ли это, что все возможно?
Брунетти, совсем недавно обнаруживший, что дом, в котором они живут, нуждается в новой крыше, а их доля в ней составит девять миллионов лир, сказал:
— За хорошую квартиру кого-нибудь убил бы, — проговорил он.
Вьянелло о крыше ничего не знал и посмотрел на своего комиссара несколько ошарашенно.
Брунетти нажал звонок. Долгое время ничего не происходило, и он нажал снова, на этот раз не отпуская значительно дольше. Они с Вьянелло переглянулись, и комиссар достал список, чтобы найти следующий адрес. Только когда он развернулся лицом к Академии, из динамика над табличками раздался высокий голос, какой-то бестелесный:
— Кто там?
В нем слышалась плаксивость человека очень старого, и непонятно было, мужской он или женский.
— Это семья да Пре? — задал вопрос Брунетти.
— Да. Что вам угодно?
— Есть проблемы в связи с имуществом синьорины да Пре — нам надо с вами поговорить.
Дальнейших расспросов не последовало — замок щелкнул, отпираясь, и они вошли в просторный внутренний дворик с колодцем, увитым виноградной лозой, посредине. Единственная лестница — за дверью слева. На площадке второго этажа, в открытой двери стоял самый маленький человечек, какого Брунетти видел в жизни.
Они с Вьянелло отнюдь не были богатырями, но высились над этим человечком, а он как будто становился все меньше по мере их приближения.
— Синьор да Пре? — спросил Брунетти.
— Да. — Тот шагнул им навстречу и протянул руку, маленькую, как у ребенка.
Он ее поднял почти на уровень своего плеча, и Брунетти не пришлось наклоняться, чтобы взять ее, иначе непременно надо было бы согнуться. Рукопожатие да Пре оказалось твердым, а взгляд, который он метнул вверх на Брунетти, — ясным и прямым. Лицо было узкое, как осколочек, из-за худобы. Возраст или длительные боли прочертили глубокие борозды по обе стороны рта и навели темные круги под глазами. Маленький рост не позволял определить возраст человечка — ему могло быть от пятидесяти до семидесяти.
Синьор да Пре не стал протягивать руку Вьянелло, приняв во внимание форму, а лишь кивнул в его направлении. Он отступил к двери, открыл ее пошире и пригласил их в квартиру. Бормоча «Permesso» [14] они прошли за ним в холл и подождали, пока он закроет дверь.
— Сюда, пожалуйста! — И да Пре пустился в путь по коридору.
Брунетти увидел у него на спине смещенный влево острый горб, торчавший под пиджаком, как куриная грудная кость. Да Пре, собственно, не хромал, но тело его перекашивалось при ходьбе на левый бок, как будто в стене был заключен магнит, а сам он — мешок железных опилок, которые туда притягиваются. Он привел их в гостиную с окнами на две стороны. С левой виднелись крыши, с другой — закрытые ставнями окна другого здания.
Вся мебель в комнате не уступала размерами двум монументальным буфетам, полностью закрывавшим заднюю стену: диван с высокой спинкой, на котором уместились бы шестеро, четыре резных кресла, судя по орнаменту на подлокотниках, испанские, и огромный флорентийский сервант, уставленный бесчисленными мелкими предметами — Брунетти на них едва глянул. Да Пре вскарабкался на одно из кресел и махнул посетителям на два других.
Комиссар сел и заметил, что ступни его едва достают до пола, а ноги да Пре болтаются посередине между сиденьем и полом. Каким-то образом невероятная мрачность лица этого человечка не позволяла усмотреть нечто забавное в этом диком расхождении масштабов.
— Вы сказали, с завещанием моей сестры что-то не так? — хладнокровно начал да Пре.
— Нет, синьор да Пре, — ответил Брунетти, — я не хочу запутывать дело или вводить вас в заблуждение. Наш интерес не имеет ничего общего с завещанием вашей сестры или его условиями. Он вызван смертью, вернее, причиной ее смерти.
— Что же вы сразу так и не сказали? — Голос человечка потеплел.
Что-то в этом потеплении Брунетти не понравилось.
— А это там табакерки, синьор да Пре? — вмешался Вьянелло, вставая с кресла и направляясь к серванту.
— Что?! — резко откликнулся хозяин.
— Вот это — табакерки? — Вьянелло нагнулся над полкой, приблизив лицо к мелким предметам, почти ее закрывавшим.
— Почему вы спрашиваете? — В обычном теперь голосе да Пре слышалось любопытство.
— Мой дядя Луиджи, из Триеста, собирает их. Мальчишкой я обожал ходить к нему в гости, потому что он мне их показывал и разрешал трогать.
Дабы исключить подобную кошмарную возможность и не дать подозрению внедриться в сознание да Пре, Вьянелло сцепил руки за спиной и всего лишь склонялся к коробочкам. Разняв руки, он указал на одну табакерку, стараясь держать палец на расстоянии ладони от нее.
— Вот эта — голландская?
— Какая? — Да Пре спустился с кресла и направился к полке и сержанту.
Голова человечка еле-еле доходила до края полки, и ему пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть туда, где стояла коробочка, привлекшая внимание Вьянелло.
— Да, это Дельфт. Восемнадцатый век.
— А эта? — Вьянелло опять указал, не доходя в самонадеянности до того, чтобы потрогать. — Баварская?
— Отлично! — Да Пре ухватил маленькую коробочку и вручил ее сержанту, который с величайшей осторожностью взял ее, перевернул и посмотрел на донце.
— Да, вот маркировка. — И наклонил ее к да Пре. — Настоящая красота, правда? — произнес он с энтузиазмом. — Моему дяде безумно понравилась бы вот эта, особенно — как она разграничена на два отделения.
Пока увлеченная парочка, голова к голове, изучала крохотные коробочки, Брунетти оглядел комнату. Три картины — семнадцатого века, очень плохие картины и очень дурной семнадцатый век: умирающие олени, вепри и снова олени. Слишком много крови и искусно изображенной смерти, чтобы его заинтересовать. На других картинах явлены библейские сцены, но и на них тоже льется огромное количество крови, на сей раз человеческой. Брунетти перенес свое внимание на потолок: изящная лепная розетка посредине, а из центра ее свисает люстра муранского стекла из сотен пастельных цветочков с мелкими лепестками.
А чем заняты двое энтузиастов? Оба сидели на корточках перед открытой правой дверцей серванта. На внутренних его полках, похоже, хранились еще сотни коробочек. На миг комиссару почудилось, что он задыхается в этой странной великаньей гостиной, где живет затворником этот лилипутик, и только эти яркие эмалевые фрагменты забытой эпохи служат ему напоминанием об истинном масштабе вещей.
Пока Брунетти смотрел на двух одержимых, они поднялись на ноги. Да Пре закрыл дверцу серванта, вернулся к креслу и хорошо отработанным легким прыжком занял свое место. Вьянелло задержался слегка, окинув восхищенным взором ряды коробочек на полке, но потом тоже вернулся в кресло. Первый раз комиссар решился улыбнуться, и да Пре, улыбаясь в ответ и устремив взгляд на Вьянелло, проговорил:
— Я и не знал, что в полиции работают такие люди.
Брунетти тоже не знал, но это ничуть не помешало ему важно молвить:
— Да, сержант хорошо известен в управлении своим интересом к табакеркам.
Услышав в его тоне иронию, с какой непросвещенные всегда взирают на истинного знатока, да Пре не преминул разъяснить:
— Они — важная часть европейской культуры, эти табакерки. Самые искусные мастера континента посвящали годы своей жизни — даже десятилетия — их изготовлению. Не было лучше способа показать хорошее отношение к человеку, чем подарить ему табакерку. Моцарт, Гайдн…
Энтузиазм да Пре превзошел его словарный запас, и он завершил речь до ужаса причудливым, витиеватым жестом маленькой руки в сторону перегруженного серванта.
Вьянелло — он молчал, только согласно кивал на протяжении всей речи — обратился к Брунетти:
— Боюсь, вы не поймете, комиссар.
