Донна Леон - Гибель веры
— Боюсь, вы не поймете, комиссар.
О, и за какие заслуги ему послан этот мудрец, который так легко обезоруживает даже самого настороженного свидетеля! И он кивнул, смиренно соглашаясь.
— А сестра разделяла ваше увлечение? — Вопрос сержанта прозвучал естественно.
Человечек пнул ножкой кресло.
— Нет, моя сестра относилась к ним без интереса.
Сержант сокрушенно покачал головой, и ободренный да Пре добавил:
— Да и ко всему остальному тоже.
— Вообще ко всему? — Судя по голосу, Вьянелло проявил подлинное участие.
— Да, — подтвердил да Пре, — если не считать священников. — Последнее слово он произнес так, что стало ясно: единственное, что от души сделал бы со священниками, — приказал бы их всех казнить.
Сержант покачал головой, как будто не представлял более страшной участи, особенно для женщины, чем попасть в лапы священников. Исполненным ужаса голосом он вопросил:
— Она ведь ничего им не оставила? — И тут же добавил: — Простите, не мое дело об этом спрашивать.
— Да все нормально, сержант, — успокоил его да Пре. — Они пытались, но не получили ни лиры. — Самодовольная ухмылка расплылась по его лицу. — Не преуспел никто, хоть они и пытались урвать что-нибудь из ее состояния.
Вьянелло широко улыбнулся — уж как он рад, что удалось избежать близкой опасности. Оперся локтем на ручку кресла, подбородком на ладонь — устроился поудобнее, приготовившись выслушать историю триумфа синьора да Пре.
Человечек задвинулся в глубину своего кресла, так что ноги его оказались практически параллельны сиденью.
— У нее всегда была слабость к религии, — начал он. — Наши родители посылали ее в монастырские школы. Думаю, поэтому она так и не вышла замуж.
Брунетти поглядел на пальцы да Пре, державшиеся сверху за ручки кресла: никаких признаков обручального кольца.
— Мы не уживались, — просто молвил да Пре. — У нее все интересы — в религии. А мои — в искусстве.
Для него, заключил комиссар, это табакерки.
— Родители наши умерли, эту квартиру они оставили нам в совместную собственность. Но мы не могли жить вместе.
Вьянелло кивнул, — да, так трудно жить с женщиной.
— И я продал ей свою долю — двадцать три года назад. И купил квартирку поменьше. Мне нужны были деньги, чтобы пополнять коллекцию.
И снова Вьянелло кивнул в знак понимания того, какие требования предъявляет искусство.
— Три года назад она упала и сломала шейку бедра: срослось плохо, так что ничего не оставалось, как поместить ее в casa di cura. — Здесь старик прервал речь и задумался: вот после таких штук и попадаешь неизбежно в дом престарелых. — Она просила меня переехать сюда, чтобы присматривать за ее вещами, — продолжал он, — но я отказался. Побоялся: вдруг вернется, и тогда мне снова придется переезжать. Я не хотел перемещать сюда свою коллекцию — а без нее жизнь для меня немыслима, — чтобы потом опять увозить, если сестра поправится. Слишком рискованно, очень большая опасность что-нибудь разбить. — От одной мысли о такой возможности руки да Пре крепче сжались в неосознанном ужасе.
Брунетти поймал себя на том, что по ходу рассказа тоже начал согласно кивать синьору да Пре, погружаясь в безумный мир, где разбитая крышка — более страшная трагедия, чем сломанное бедро.
— Потом, когда сестра умерла, оказалось, что она завещала мне свое имущество, но пыталась отдать им сотню миллионов. Добавила это к завещанию, пока была там.
— И что вы сделали? — осведомился Вьянелло.
— Пошел к своему адвокату, — незамедлительно дал ответ да Пре. — Он велел мне заявить, что в последние месяцы жизни она была не в своем уме, то есть когда подписала эту штуку.
— И что? — подал реплику Вьянелло.
— Эту часть выкинули из завещания, конечно! — чрезвычайно гордо заявил человечек. — Судьи прислушались ко мне — это проявление безумия Августы.
— И вы унаследовали все? — уточнил Брунетти.
— Конечно. Больше близких родственников нет.
— А она действительно выжила из ума? — поинтересовался Вьянелло.
Да Пре взглянул на сержанта и немедленно удовлетворил его интерес:
— Нет, конечно. Она рассуждала как всегда здраво, до самого последнего раза, когда я ее видел, за день до ее смерти. Но завещание сумасшедшее.
Брунетти не очень уловил разницу, но не стал ничего выяснять, просто спросил:
— А в доме престарелых знали о завещании?
— Что вы имеете в виду? — с подозрением произнес да Пре.
— Кто-нибудь из руководства спрашивал вас о завещании или, может быть, они оспаривали ваше решение его опротестовать?
— Один из них позвонил мне перед похоронами и попросил разрешения прочитать проповедь во время службы. Я сказал ему, что никакой проповеди не будет. Августа в завещании оставила распоряжения относительно похорон: она хотела заупокойную мессу, и это я никак не мог обойти. Но ничего такого, насчет проповеди, не говорила, так что я хотя бы удержал их от болтовни о мире ином, где встретятся все счастливые души. — Тут да Пре улыбнулся — нехорошая получилась улыбка.
— Один явился на похороны, — продолжал он, — большой такой, жирный. Подошел ко мне после и сказал, что смерть Августы величайшая потеря для «христианского сообщества». — Да Пре выговорил эти слова с таким сарказмом, что воздух вокруг него будто накалился. — И что-то вещал о том, как она всегда была щедра и каким хорошим другом была ордену.
Тут да Пре перестал рассказывать, сознание его, как видно, отвлеклось на приятные воспоминания об этой сцене.
— Что же вы на это ответили? — наконец подал голос Вьянелло.
— Что щедрость легла в могилу вместе с ней. — Еще одна недобрая улыбка.
Вьянелло и Брунетти какое-то время молчали, но потом Брунетти задал вопрос:
— Предпринимали они какие-то правовые действия?
— Вы имеете в виду — против меня? — спросил да Пре.
Комиссар кивнул.
— Нет, ничего. — И после небольшой паузы добавил: — То, что они наложили лапу на нее, не значит, что они дотянулись до ее денег.
— Ваша сестра когда-нибудь говорила о том, что вы назвали «наложили лапу на нее»?
— Что вы имеете в виду?
— Не говорила ли вам, что они нацелились на ее деньги?
— Мне?…
— Да, когда находилась в casa di cura, — что они вынуждают ее завещать им деньги?
— Не знаю, — ответил да Пре.
Комиссар решил не подталкивать его к объяснению: пусть сам все расскажет. Да Пре так и сделал.
— Я обязан был посещать ее раз в месяц — больше времени я уделять ей не мог, — но нам нечего было сказать друг другу. Я приносил ей всю поступавшую почту, все по части религии: журналы, просьбы о деньгах. Спрашивал, как она там. Но поговорить было не о чем, и я уходил.
— Понятно. — Брунетти встал.
Она находилась в доме престарелых три года и оставила все этому брату, который был слишком занят — наверняка своими коробками, — чтобы навещать ее чаще чем раз в месяц.
— К чему все это? — спросил да Пре у комиссара, прежде чем тот успел отойти. — Они что, собираются опротестовать завещание? — Хотел сказать еще что-то, но остановился. Брунетти почудилось — назревает очередная улыбка, но человечек прикрыл рот рукой и она исчезла.
— Нет, ничего подобного, синьор. Мы просто заинтересовались кое-кем из обслуги.
— В этом не смогу вам помочь. Из обслуги никого не знаю.
Вьянелло поднялся, подошел и встал рядом с Брунетти. Его доверительная беседа с да Пре в начале визита помогла нейтрализовать плохо замаскированное негодование начальника.
Да Пре больше не задавал вопросов, тоже встал и провел их по коридору до входной двери. Там Вьянелло взял его воздетую руку и потряс — в благодарность за то, что ему показали такие чудесные табакерки. Брунетти тоже пожал поднятую руку, но не благодарил и первым вышел в дверь.
Глава 4
— Ужасный карлик, жуткий карлик, — слышал Брунетти бормотание Вьянелло, спускавшегося за ним по ступенькам.
Снаружи похолодало, как будто да Пре похитил тепло дня.
— Отвратительный карлик! Считает себя хозяином этих коробочек. Глупец! — бубнил Вьянелло.
— Что-что, сержант? — Брунетти не уследил за потоком его мыслей.
— Считает себя хозяином этих финтифлюшек, этих дурацких коробочек, — уже вполне явственно проговорил тот.
— А мне казалось, они тебе по нраву.
— Господи, да нет же! По-моему, они омерзительны. У моего дяди их было множество, и каждый раз, когда мы к нему ходили, он заставлял меня на них смотреть. Такой же был — приобретал всякие штучки. И считал себя их хозяином.
— А разве не был? — Брунетти приостановился на углу, чтобы лучше его слышать.
— Ну, был, конечно. — Вьянелло встал перед ним. — Он платил за них, имел квитанции, делал с ними что хотел. Но ведь на самом деле нам ничто не принадлежит. — Он глядел прямо на комиссара.
