Донна Леон - Гибель веры
— Вы на диете, Вьянелло?
— Нет, синьор, — Сержант не ожидал, что Брунетти заметит. — Тренировки.
— Что-что? — Брунетти, стеснявшийся даже помыслить о подобном, не пытался скрыть, что поражен.
— Тренировки, — повторил Вьянелло. — Хожу после работы в зал и провожу там полчаса или около того.
— И чем занимаетесь?
— Тренируюсь, синьор.
— Часто?
— Так часто, как могу, — с неожиданной уклончивостью ответил Вьянелло.
— И как часто вы можете?
— Ну, три-четыре раза в неделю.
Мьотти сидел молча, только вертел головой от одного к другому: ну и чудной разговор. И это борьба с преступностью?
— И что же именно вы делаете?
— Тренируюсь, синьор.
Ударение на глаголе возымело свое действие. Брунетти заинтересовался — явно не ко времени, — наклонился вперед, поставил локти на стол и оперся ладонью на подбородок.
— Но как? Бегаете на месте? Подтягиваетесь?
— Нет, синьор, тренируюсь на аппаратах, — объяснил Вьянелло без улыбки.
— Каких аппаратах?
— Тренажерных.
Брунетти перевел взгляд на Мьотти: парень молодой, он-то понимает, о чем речь. Да нет, тот явно ни о чем таком не заботится — за него пока юность, знай себе головой крутит туда-сюда.
— Ну ладно, — заключил Брунетти, когда стало ясно, что Вьянелло больше ничего не собирается выкладывать, — вы очень хорошо выглядите.
— Спасибо, синьор. Вы, может быть, тоже хотите попробовать?
Но Брунетти только втянул живот, сел попрямее в кресле и перешел к делу.
— Мьотти, — начал он, — ваш брат священник, так ведь?
— Да, синьор, — подтвердил Мьотти, явно удивленный, что начальству это известно.
— Какого ордена?
— Доминиканец, синьор.
— Он здесь, в Венеции?
— Нет, синьор. Был здесь четыре года, но потом, три года назад, его отправили в Новару — преподавать в школе для мальчиков.
— Вы с ним поддерживаете отношения?
— Да, синьор. Каждую неделю разговариваю с ним, три-четыре раза в год вижусь.
— Так. Когда в следующий раз будете с ним разговаривать, хотел бы, чтобы вы кое о чем его расспросили.
— О чем, синьор? — Мьотти достал из кармана тужурки блокнот и ручку.
Не полюбопытствовал зачем — комиссару это понравилось.
— А вот о чем: не знает ли он чего-нибудь о падре Пио Кавалетти. Этот падре — член здешнего ордена Святого Креста.
Сержант Вьянелло только брови вздернул.
— Есть ли что-нибудь особенное, о чем мне надо спросить, синьор?
— Нет, ничего такого, — все, что думает, помнит.
Мьотти открыл было рот, поколебался, но все-таки уточнил:
— Не сочтете ли возможным что-нибудь еще о нем сообщить, синьор? Что я мог бы рассказать брату?
— Он капеллан в доме престарелых, что за больницей Джустиниани, — это все, что я о нем знаю.
Мьотти, опустив голову, записывал.
— Нет ли у вас насчет него каких-либо мыслей, Мьотти?
Молодой полицейский поднял глаза:
— Нет, синьор. Я никогда не имел близких контактов с церковными друзьями брата.
Брунетти отреагировал больше на его интонацию, чем на слова:
— Для этого есть какая-то причина?
Вместо ответа Мьотти деловито помотал головой, глядя на страницы своего блокнота и добавляя что-то к написанному. Брунетти поверх его склоненной головы глянул на Вьянелло, но сержант лишь чуть-чуть пожал плечами, и тогда начальник, бросив на него молниеносный взгляд, неприметно кивнул в сторону Мьотти. Вьянелло понял — это сигнал вызнать о причинах такой сдержанности молодого коллеги, пока они будут спускаться к себе, и кивнул в ответ.
— Что-нибудь еще, синьор? — вслух произнес Вьянелло.
— После обеда, — ответил Брунетти, размышляя о копиях завещаний, которые обещала ему синьорина Элеттра. — Я должен получить несколько имен — с этими людьми мне надо пойти и побеседовать.
— Мне тоже с вами, синьор?
Брунетти кивнул.
— В четыре, — решил он: как раз достаточно времени, чтобы вернуться с обеда. — Пока это всё. Спасибо вам обоим.
— Я за вами зайду, — сказал Вьянелло.
Когда его младший товарищ двинулся к двери, Вьянелло повернулся, указал на исчезающего Мьотти и кивнул начальнику. Пусть он будет уверен: если есть что выяснить относительно нежелания Мьотти проводить время с церковными друзьями брата — Вьянелло вытащит это наружу в течение дня.
Оставшись один, Брунетти открыл ящик и вынул «Желтые страницы». Просмотрел перечень докторов: в Венеции ни одного Мессини. Проверил «белые страницы» — нашел троих, один из них доктор Фабио, адрес в Дорсодуро. Отметил его телефон и адрес, потом взял трубку и набрал другой номер, который знал на память. Трубку взяли после третьего гудка, откликнулся мужской голос:
— Алло!
— Чао, Леле. — Брунетти узнал хриплый басок художника. — Я звоню по поводу одного из твоих соседей, доктора Фабио Мессини.
Леле Бортолуцци, чьи предки осели в Венеции еще во время крестовых походов, знал всех, кто жил в Дорсодуро.
— Это у которого афганка?
— Собака или жена? — переспросил со смехом Брунетти.
— Если тот, о ком я думаю, жена — римлянка, а вот собака — афганка. Прекрасное, изящное существо. И жена тоже, если ты о ней подумал. Выгуливает ее под окнами моей мастерской по крайней мере раз в день.
— Мессини, которого я ищу, держит дом престарелых неподалеку от Джустиниани.
Леле знал все:
— И он же управляет тем, где Регина?
— Да.
— Как она, Гвидо?
Леле был лишь на несколько лет моложе его матери, знал всю ее жизнь и дружил с ее мужем.
— По-прежнему, Леле.
— Спаси ее Господь, Гвидо. Извини.
— Спасибо. — Больше сказать было нечего. — Так что насчет Мессини?
— Насколько я помню, он начинал с амбулатории лет двадцать назад. Но потом, когда он женился на этой римлянке, Клаудии, деньги ее семьи помогли ему основать casa di cura. После этого он перестал практиковать. Ну, думаю, что перестал. А теперь, кажется, у него четыре или пять таких заведений.
— Ты его знаешь?
— Нет, иногда случайно встречаюсь — не часто. Уж точно не так часто, как вижу его жену.
— Откуда ты знаешь, кто она?
— Купила у меня несколько картин за эти годы. Она мне нравится. Интеллигентная женщина.
— И с хорошим художественным вкусом?
Смех Леле вырвался из трубки.
— Скромность не позволяет мне ответить на этот вопрос.
— О нем что-нибудь говорят? Или о них?
Последовала долгая пауза, наконец Леле ответил:
— Я ничего не слышал. Но могу поспрашивать, если хочешь.
— Только чтобы никто не догадался, что ты что-то выведываешь.
Брунетти знал, что это излишне, но все-таки.
— Не бойся, комар носу не подточит, — пообещал тот.
— Буду очень признателен, Леле.
— Что-нибудь связанное с Региной?
— Нет, совсем нет.
— Вот и славно. Она была чудесной женщиной, Гвидо. — И, будто внезапно осознав, что употребил прошедшее время, он быстро добавил: — Позвоню тебе, если что-нибудь выясню.
— Благодарю, Леле. — Брунетти чуть не напомнил о деликатности дела, но ограничился лаконичным прощанием: чтобы процветать, как Леле, в мире венецианского искусства и антиквариата, надо иметь в характере шелка столько же, сколько и стали.
Еще не было двенадцати, но запах весны, ведшей осаду города всю последнюю неделю, так и манил его из кабинета. Да и вообще, он начальник, так почему бы просто не встать и не уйти, раз вздумалось? Комиссар не счел себя обязанным остановиться и оповестить синьорину Элеттру, куда идет. Вероятно, она увлеклась компьютерным взломом, и он не собирался быть ей ни помощником, ни, по правде говоря, помехой. Вот и оставил ее за этим делом и направил свои стопы к Риальто и к дому.
Выходил он из дома холодным, сырым утром, а сейчас сияющий день, тепло… Брунетти расстегнул пиджак и пальто, размотал шарф и засунул в карман, но все равно ему было жарко — аж спина взмокла, ознаменовав открытие сезона. Шерстяной костюм превратился в вериги, и комиссара посетила предательская мысль, что брюки и пиджак стали теснее, чем были в начале зимы, когда он начал их носить. Добравшись до моста Риальто, он рванулся вперед с внезапно нахлынувшей бодростью и побежал по ступенькам. Через дюжину скачков запыхался, пришлось перейти на шаг. Наверху сделал передышку — остановился и посмотрел налево, в сторону излучины, где Большой канал поворачивал в сторону Сан-Марко и Дворца дожей. Солнце ослепительно сверкало на воде, на которой качались первые черноголовые чайки.
Дыхание выровнялось, и он начал спускаться вниз. Умиротворенный ласковым деньком, Брунетти не чувствовал обычного раздражения из-за того, что улицы запружены народом и повсюду топчутся туристы. Проходя между рядами фруктовых и овощных лавок, он обнаружил, что привезли первую спаржу. Удастся ли подбить Паолу, чтобы купила? Взгляд на ценник — и все ясно: надежды нет, по крайней мере до следующей недели, когда спаржа наводнит рынок и цена упадет вдвое. Прогуливаясь, комиссар разглядывал овощи, изучал цены, время от времени кивая и раскланиваясь. Вот в последней лавочке справа знакомые розетки молодых листьев — надо зайти, взглянуть поближе, спросить.
