Хокан Нессер - Карамболь
— Отлично, — сказал Рейнхарт. — В такое время года там, вероятно, хорошая погодка. Есть добровольцы?
— … правда, он намекнул на то, что их жилец, возможно, находится значительно ближе, — уточнил Юнг. — В кустах, в любом случае, лежал не Кодовски.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Роот. — Выражайся яснее.
— Тюрьму, — ответил Юнг. — По мнению консьержа, Кодовски далеко не святой, и вполне возможно, что истории про нефть нужны только для отвода глаз, а на самом деле он где-то сидит. Такое явно случалось и прежде.
— Хм… — произнес Рейхарт. — Уже лучше. Тебе придется проверить соответствующие учреждения… или, Краузе, займись-ка этим лучше ты. Правда, если этот Кодовски находится под арестом, то ему, пожалуй, трудно было поехать припарковаться в Диккене?
— Может, его выпустили на пару дней, — предположил Юнг. — К тому же он мог кому-нибудь одолжить машину… или ее могли угнать.
— Не исключено, — признал Рейнхарт, выпуская облако дыма. — Хотя если она старая, то риск угона невелик. Угонщики нынче привередливы. Нет, боюсь, что так мы особенно далеко не продвинемся. Или у кого-нибудь припасены еще идеи?
Больше идей не нашлось. Была суббота, часы показывали четверть шестого — для болтовни и рассуждений имелось более подходящее время.
— Тогда соберемся завтра утром на пару часов, — напомнил Рейнхарт. — К тому времени будут, по крайней мере, готовы отпечатки пальцев. Правда, похоже, что пригодных отпечатков ждать не стоит. Можно хотя бы надеяться узнать побольше от Меуссе и судмедэкспертов. Кстати…
Он снова достал фотографии из желтой папки и в течение нескольких секунд внимательно их рассматривал.
— … никому из вас он не кажется знакомым?
Юнг с Роотом посмотрели на снимки и покачали головами. Морено на секунду наморщила лоб, потом вздохнула и пожала плечами.
— Возможно, — сказала она. — Возможно, в нем и есть что-то знакомое, но я никак не соображу.
— Ладно, — кивнул Рейнхарт. — Будем надеяться, что сообразим. Если удается идентифицировать жертву, это колоссальный шаг вперед. При любом расследовании. Разрешите пожелать коллегам полноценного субботнего вечера?
— Спасибо, и тебе того же, — отозвалась Морено.
— В очередной раз, — сказал Роот.
— Нельзя ли мне угостить коллегу пивом? — спросил Роот пятнадцать минут спустя. — Обещаю не приставать и не свататься.
Эва Морено улыбнулась. Они как раз вышли из здания полиции, и их обдало леденящим ветром.
— Звучит заманчиво, — сказала она. — Но у меня назначено свидание с моей ванной и паршивым романом, и боюсь, что мне его не отменить.
— No hard feelings,[3] — заверил Роот. — У меня тоже довольно хорошие отношения с ванной. Она так же плохо танцует танго, как и я, поэтому подозреваю, что под конец мы останемся с ней вдвоем. Надо беречь то, что имеешь.
— Мудрые слова, — заметила Морено. — Идет мой автобус.
Она помахала ему рукой и поспешила к остановке через парковку для посетителей. Роот посмотрел на часы. «Можно с таким же успехом вернуться и переночевать в кабинете, — подумал он. — Какой смысл в это время года таскаться по улице взад и вперед? Чистый идиотизм».
Тем не менее он двинулся в сторону площади Хроте и трамвая, размышляя над тем, когда в последний раз по-настоящему отмывал ванну.
Пришел к выводу, что точно не вчера.
7Звонок поступил в воскресенье в 07.15 утра, у телефона оказался стажер Краузе. Поначалу он подумал, что для звонка в полицию выбрано довольно странное время — особенно потому, что сразу понял, о чем пойдет речь, и что женщина, стало быть, выжидала по крайней мере четыре дня, — но потом услышал по голосу, что она, похоже, проспала за последнее время не слишком много часов. Вероятно, вообще не спала.
Значит, это было не так уж и странно.
— Меня зовут Марлен Фрей, — начала она. — Я живу на площади Окфенер Плейн и хочу заявить о пропаже человека.
— Записываю, — сказал Краузе.
— Это произошло во вторник вечером, — объяснила Марлен Фрей. — Он собирался только съездить по делу. Обещал провести остаток вечера дома, но даже не позвонил, он никогда не… на него действительно не похоже…
— Минуточку, — прервал ее Краузе. — Будьте добры, сообщите, о ком идет речь. Его имя и внешность… как он был одет и тому подобное.
Она ненадолго умолкла, словно собираясь с силами. Потом он услышал тяжелый, отчаянный вдох.
— Конечно, извините меня, — сказала она. — Я немного устала, не смыкаю глаз… уже несколько ночей, мне страшно.
— Я вас понимаю.
Краузе получил все требуемые сведения. Это заняло не более двух минут, но после окончания разговора он просидел за письменным столом в пять раз дольше, глядя на записанные на бумаге данные и пытаясь собраться с мыслями.
Поняв, что у него ничего не получается, он взял трубку и набрал номер комиссара Рейнхарта.
Прежде чем передать трубку Мюнстеру, Сини на мгновение прикрыла ее рукой. Одними губами произнесла имя, но ему ничего не удалось разобрать. Он приподнялся и ответил:
— Это Рейнхарт. Как у тебя дела?
— Спасибо, — отозвался Мюнстер. — Вчера немного засиделись.
— Ты еще в постели? — спросил Рейнхарт.
— Сегодня же воскресенье, — подчеркнул Мюнстер. — Еще нет девяти часов. Что у тебя на уме?
— Случилось нечто ужасное, — сказал Рейнхарт. — Мне нужна твоя помощь.
Мюнстер подумал две секунды.
— У вас так не хватает народу? — спросил он. — Я ведь по-прежнему числюсь в комиссии, ты что, забыл? Вернусь к работе не раньше февраля.
— Я знаю.
— В чем же тогда дело?
В трубке ненадолго замолчали. Потом комиссар Рейнхарт откашлялся и объяснил, что произошло.
— Проклятие, — произнес Мюнстер. — Буду готов через пятнадцать минут. Конечно, я приеду.
— Давай сперва разок объедем вокруг города, — предложил Рейнхарт. — Мне необходимо немного времени.
— Мне тоже, — отозвался Мюнстер. — Как это случилось?
— Сильный удар по голове, — ответил Рейнхарт. — Непредумышленно или намеренно, последнее более вероятно.
— Когда?
— Предположительно, во вторник.
— Во вторник? Но сегодня уже воскресенье.
— Его нашли только вчера. Никаких бумаг при нем не было. Мне он показался знакомым, но я ведь видел его только раз или два… ну, а сегодня утром позвонила эта женщина и заявила о его исчезновении. Она уже съездила и опознала его. К сожалению, никаких сомнений.
Мюнстер немного посидел молча, наблюдая за тем, как двигаются по стеклу дворники.
«Дьявол! — думал он. — Почему такое должно было случиться? Какой в этом смысл?»
Он сознавал тщетность подобных вопросов, но то, что они не исчезали насовсем, возможно, все-таки о чем-то говорило. О чем-то, связанном с надеждами на лучшее, с оптимизмом, с отказом капитулировать перед темными силами? Разве нельзя посмотреть на это с такой стороны? Может, так и надо толковать это вечное почему?
— Ты много общался с ним в последнее время? — спросил Рейнхарт, когда они переехали на другую сторону реки и стали приближаться к высотным домам района Леймаар.
Мюнстер пожал плечами.
— Не особенно, — ответил он. — Где-нибудь раз в месяц. Мы иногда ходим вместе пить пиво.
— А бадминтон?
— Два раза в год.
Рейнхарт тяжело вздохнул:
— Как ему живется?
— Думаю, до сих пор жилось неплохо. У него даже появилась женщина.
Рейнхарт кивнул:
— Я тебе очень благодарен за то, что ты согласился.
Мюнстер не ответил.
— Чертовски благодарен, — повторил Рейнхарт. — Не знаю, справился ли бы я с этим в одиночку.
Мюнстер сделал глубокий вдох.
— Поехали туда, — сказал он. — Нет смысла больше оттягивать. Ты проверил, что он дома?
Рейнхарт помотал головой:
— Нет. Но я кожей чувствую, что он дома. Отступать некуда.
— Да, — согласился Мюнстер. — Ни нам, ни ему.
Припарковаться возле кондоминиума Клахенбюрх оказалось трудно. Покружив по кварталу, Рейнхарт нашел «карман» на углу Моргенстраат и аллеи Рейдер, и им пришлось пройти двести метров под дождем, прежде чем они добрались до места и смогли позвонить в дверь четвертого номера.
Поначалу изнутри не донеслось ни звука, но после нового немилосердного звонка они услышали, что кто-то спускается по лестнице. Мюнстер заметил, что у него — посреди всей этой сырости — совершенно пересохло во рту, и он вдруг испугался, что не сможет выговорить ни слова. Тут дверь приоткрылась.
— Доброе утро, — сказал Рейнхарт. — Можно нам войти?
Ван Вейтерен был одет в нечто темно-синее с красным, вероятно представляющее — или представлявшее — собой халат, и обут в нечто коричневое — несомненно, тапочки. Он выглядел уже вполне проснувшимся и держал под мышкой свернутую газету.
