Димитр Пеев - Седьмая чаша (сборник)
Первая половина беседы больше походила на монолог. Кажется, до сих пор еще глубоко обиженная супруга — еще бы, без мужа воспитала двух таких детей! — не высказала миру всех своих болей и обид. А перед незнакомым человеком плакаться еще легче — совсем как в поезде, когда знаешь, что, расставшись по прибытии, вряд ли еще встретишься со случайным попутчиком.
Жили они с Кандиларовым нормально, спокойно, как и подобает приличным людям, пока не вынырнула откуда-то эта фурия — Верджиния.
— Надо же имечко себе выдумала!
Несколько раз пожилая женщина пыталась пуститься в откровенности, но сын ее пресекал:
— Остановись, мама, довольно! Товарищу это совсем не интересно.
— Я пришел поговорить с вами и, увы, сообщить печальную новость, — сказал Бурский. — Ваш бывший супруг, а ваш, Христо, отец трагически погиб. Он был убит.
Весть о насильственной смерти Кандиларова особых эмоций, кажется, не вызвала. Мать с сыном переглянулись, и только. Покойный давно уже был, наверное, вычеркнут из их жизни… Нет, не только переглянулись: сын едва заметно кивнул матери, и она сразу же опустила глаза. Выходит, уже обсуждалась возможность подобного исхода? Нет, тут надо хорошенько расспросить: почему такую возможность они обсуждали?
— Да, убит, — повторил майор. — Я посетил вас не только для того, чтобы сообщить эту печальную весть. Поделитесь, пожалуйста, вашими соображениями. Убийство — тяжкое преступление, и чтобы на него решиться, нужны какие-то причины — из ряда вон, необычные, понимаете?
— Такие причины были! — резко сказала Мария. — Возникли они после развода, когда эта негодница…
— Вы, очевидно, ждете, что мы назовем убийцу? — спросил сын. — Не вы, а мы?
— Нет-нет, — возразил Бурский. — Убийца уже задержан.
— Как это задержан? — спросила Бончева с каким-то странным смущением. — Да я еще вчера его видела…
— Где? — воскликнул майор, хотя сейчас надо было лишь навострить уши — и слушать, слушать.
— Где? На улице…
— Кого вы встретили на улице?
— Мама! — почти прокричал сын.
Бурский посмотрел на него долгим взглядом. Тот встретил его спокойно. Он, конечно, знал, о ком идет речь.
— Кто вам дал право? — продолжал майор. — Вы почему затыкаете матери рот?
— А какого черта она ударилась в воспоминания? У нее — сплошь сентиментальные, необоснованные, голые подозрения. Тем более что убийцу уже поймали. Зачем вам второй?
— Не второй, главный! Тот, которого поймали, вероятней всего, лишь орудие, физический исполнитель.
— Интересно, кто у вас на подозрении? Почему бы вам не сказать, кто именно? Тогда и мы с мамой…
— Послушайте, товарищ Бончев… Кстати, почему вы Бончев, а не Кандиларов?
— Деликатный вопрос. Сами ответить не можете?
— Извините, могу. Но не понял, почему в телефонном справочнике у вас вместо отчества буква «М».
— Мариин. По имени матери.
— Так записывают внебрачных детей, когда отец неизвестен. Вы что, считаете себя внебрачным?
— Кем я сам себя считаю — мое личное дело. Все оформлено через суд, можете быть спокойны. Так кто же убийца?
— Только имейте в виду, что торговаться — не в наших правилах. Итак, говорит ли вам что-либо такое имя: Ангел Асенов Насуфов?
— Ничего, — и посмотрел на мать. — Впервые слышу. Выходит, он сознался, что убил Кандиларова?
— Ни в чем он не сознался, — возразил Бурский. — Пока мы до него добрались, он был уже мертв. Потому-то мы ищем человека, который распорядился убить… Кандиларова. Иначе говоря — вашего отца.
После недолгой паузы Мария Бончева задумчиво проговорила:
— Да, похоже, это почерк…
— Мама! — снова одернул ее сын.
— Послушайте, Бончев! Отдаете вы себе отчет в том, что, запрещая матери говорить, вы умышленно скрываете от следствия важные сведения? Сведения, которые помогли бы найти убийцу!
Не слушая Бурского, сын в упор смотрел на свою мать. Взгляд его был столь красноречив, что женщина окончательно смолкла.
29 октября, вторникПодчиняясь какому-то внезапному побуждению, не вполне ясному даже ему самому, капитан Консулов отправился на похороны Нанай Маро достаточно странно одетым: в потертых джинсах, стоптанных туфлях и ярко-красных носках, в сверхмодной серой куртке с бесчисленными карманами и заклепками. Вершиной маскировки была розовая майка, на которой во всю грудь пестрели громадные буквы «Полис оф Нью-Джерси». С шеи свисала позолоченная цепочка с крестом. Непокорные свои волосы капитан разлохматил, чтобы портрет «своего парня» казался подлинником, а не мазней бездарного копииста. Для того чтобы всегда быть в нужной роли, он постоянно пополнял свой гардероб, искусно добавляя детали к своей «сценической одежде». На службу он, однако, являлся в официально-коричневом или темно-сером костюме, снежно-белой сорочке и галстуке. Вообще крайние взгляды проявлял он не только по отношению к одежде, но и по отношению к людям. Одних уважал, любил и готов был жизнь за них отдать; других презирал, ненавидел и грубил им к месту и не к месту, заслуженно и незаслуженно. Вследствие этого Консулов часто терпел неприятности — как в личной жизни, так и на службе. Для одних он был человеком умным и оригинальным, другие считали его просто чокнутым. Вероятно, в каждом конкретном случае обе оценки соответствовали истине.
Похороны прошли более чем скромно, не было даже венка, зато публика собралась шумная и разномастная. Хватало тут проныр, торгашей, спекулянтов, которые приехали в личных машинах, как важные господа.
Отец покойного так и не появился. Тетка Нанай Маро, поддерживаемая мужем, с криками и руганью пыталась открыть крышку гроба, чтобы увидеть тело любимого Ангела (еще неизвестно, от чего он скончался, кто его прикончил!). Дело чуть не дошло до драки с кладбищенскими служителями. Спиридон, племянник Насуфова, безмолвно стоял рядом с родителями.
Бросив, как водится, свою горсть земли, Консулов вместе с другими скорбящими двинулся к выходу. Спиридона он старался не выпускать из вида. Симо и Цона сели в чью-то машину, а Спиридон пошел к автобусной остановке. Вскочив за ним в автобус, Консулов приблизился вплотную.
— Спиридон, — сказал он тихо, — сделай вид, что мы не знаем друг друга. Очень надо поговорить.
Парнишка обернулся, внимательно поглядел на незнакомца. Кажется, остался доволен его видом: шикарный тип!
— Про что? — спросил Спиридон.
— Про Батю. Но пока — тихо! На следующей сойдем, держись у меня в кильватере. Усек? И не спрашивай, кто я да что. Будет нужно — узнаешь.
Заинтригованный, Спиридон вышел за Консуловым на следующей остановке и прошел следом в ближайшую забегаловку. Заведение пустовало: было еще слишком рано. Капитан выбрал дальний столик в углу и сел так, чтобы видеть вход.
— Как насчет выпить? — спросил он.
— Можно.
Консулов сходил к стойке, принес две полные рюмки.
— Давай хлебнем «Преслава». Питье настоящих мужиков. Батя его любил. За Батю!
Чокнулись. Но, едва пригубив, Консулов скривился и передернулся.
— Этот скот разбавляет коньяк водкой. Но ничего, справимся.
Спиридон, как видно, пил коньяк впервые. Смело сделав второй глоток, хотел что-то сказать. Однако Консулов его опередил: хоть он и знал все, что установили коллеги, этого было недостаточно, и сейчас приходилось действовать на ощупь, руководствуясь лишь интуицией.
— Раджу, небось, знаешь? Это он меня послал.
Спиридон ничего не ответил, наклонил голову, давая понять, что знает, и знает очень хорошо. Конечно, Раджу капитан выдумал, рассчитывая на юношескую самоуверенность собеседника.
— Ему и Нанай Маро — обоим готовили удар, который достался одному Ангелу… Раджа очень переживает: закадычные они с Батей друзья были. Хочет отомстить… Только, пока легавые вынюхивают, кто кокнул Ангела, дождичек следы смоет, снежок их заметет…
Взгляд Спиридона стал острым; напряженно глядя в глаза Консулову, парень рассказал, что его родители, едва уехала милиция, принялись судачить о наследстве, о легковой машине, о том, как бы обойти при дележке этого пьяницу — отца Ангела. И вот наконец хоть кто-то в этом мире думает о мести!..
— Слушай, парень, ты только намекни, кто убил Нанай Маро. Мы эту суку сразу отправим на тот свет — лично извиниться перед Ангелом. Лично!
Спиридон, отпивая коньяк маленькими глотками, очевидно, колебался.
— Мы с Раджой знаем, что ты этого гада, может, и не видел. Но Батя — а как он тебя любил! — ведь должен он был тебе хоть сказать, кто он такой, а?
— О ком сказать?
— С кем он поедет на дачу. Тогда, в последний вечер. Где его и пришили.
— Знаю, — дрогнувшим голосом проговорил Спиридон. — Он мне сказал. Я своими глазами этого типа видел, правда, издалека. Ночью — нет, уже чуть рассвело (наутро после отъезда Бати) — слышу, мотор тарахтит. Выглянул в окно — машина под навес въезжает. Дай, думаю, Батю встречу. Пока одевался, пока двери отпирал, гляжу — он уже у калитки. Прогуляться, думаю, пошел. И не стал его окликать, чтобы наших не разбудить. А оказалось, не Батя то был, а этот… Будь он проклят, паскуда!
