Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов
– Нет-нет, я завтракаю. Чем могу помочь?
Гамаш замешкался с ответом.
– Понимаете, вы уж меня извините, но я как-то промахнулся со временем. Я стою перед Литературно-историческим обществом, но оно, конечно, закрыто.
Элизабет рассмеялась:
– У нас никогда еще не было такого нетерпеливого члена. Это что-то новенькое. У меня есть ключ…
– Не хочу отрывать вас от завтрака.
– Ну не можете же вы стоять на крыльце и ждать – замерзнете от холода.
Гамаш знал, что это не фигура речи. Каждую зиму замерзали десятки людей. Находились слишком долго на холоде, и это их убивало.
– Заходите ко мне, выпьете кофе, и через несколько минут мы отправимся в общество.
Гамаш сразу узнавал приказ, стоило только его услышать. Элизабет назвала ему адрес – дом находился за углом, на рю Д’Oтейль.
Подойдя к дому через две минуты, он остановился в восхищении. Дом, как Гамаш и предполагал, был великолепен. В Старом городе Квебек-Сити великолепие измерялось не квадратными футами, а деталями. Блоки серого камня, резьба над дверью и окнами, простые, ясные линии. Прекрасный и изящный дом в ряду таких же домов.
Гамаш не раз проходил по рю Д’Oтейль. Это была необыкновенно красивая улица в городе, где множество красивых улиц. Она шла вдоль старых каменных стен, защищавших столицу, но была чуть отодвинута от них, и между улицей и стеной образовалась лента зеленой зоны, а по другую сторону улицы стояли дома.
Здесь жили первые семьи Квебека, французы и англичане. Премьер-министры, промышленники, генералы и архиепископы. Все они жили в этих элегантных домах, смотрящих на стены, словно бросая вызов врагам.
Гамаш бывал на коктейлях в нескольких из этих домов, на нескольких приемах и по меньшей мере на одном государственном обеде. Но в том доме, перед которым стоял сейчас, он еще не бывал. Камень был красиво обработан, дерево покрашено, чугун хорошо сохранился, а где надо, был отремонтирован.
Когда он поднялся на крыльцо, дверь открылась. Гамаш быстро вошел в дом, принеся с собой уличный холод. Холод цеплялся к нему и в этой прихожей темного дерева, но постепенно сошел с него, как снятая куртка.
Элизабет повесила его куртку, а он снял ботинки. У входа ровным рядом стояли бархатные тапочки, мужские и женские.
– Выбирайте, какие нравятся.
Он выбрал пару, думая о том, на скольких ногах за много поколений они успели побывать. Тапочки вроде были эдвардианские и удобные.
Обои на стенах были яркие, замысловатые, красивые. Сверкающие панели красного дерева перекрывали треть стены снизу. На великолепных деревянных полах тут и там лежали индейские коврики.
– Прошу за мной. Я завтракаю в маленькой столовой.
Они оказались в светлой просторной комнате. В камине горел огонь, вдоль стен стояли книжные шкафы, в ящиках с землей росли папоротники и рождественский кактус. На столике перед огнем стоял поднос с завтраком. Тосты и джем и две фарфоровые чашечки.
– Вы позволите? – спросила Элизабет.
– Прошу.
Она налила ему чашку, добавила немного сливок и сахара. Гамаш сел в удобное кресло напротив дивана, на который села она, обратил внимание на книги на полу и три газеты. «Ле девуар», «Ле долель» и «Газетт».
– Что привело вас так рано в Литературно-историческое общество, старший инспектор?
– Мы уже начинаем понимать, какие книги купил у вас Огюстен Рено на распродаже.
– Неловкая ситуация. – Элизабет слабо улыбнулась. – Наши критики правы. Очень неловкая. Мы продали книги, которые не должны были покидать стены библиотеки?
Гамаш взглянул ей в глаза. Она смотрела не мигая, вероятно страшась ответа, но все равно горя желанием знать его. Краем глаза Гамаш заметил еще кое-что. Выцветшую и даже потертую обивку дивана и кресла, на котором сидел. Несколько вздыбившихся паркетин. Их легко можно было вернуть на место. На одной из дверей шкафа отсутствовала ручка.
– Боюсь, что так оно и есть. Это были дневники и записки отца Шиники.
Она закрыла глаза, но не опустила головы. Когда мгновение спустя ее глаза снова открылись, они смотрели твердо, но, возможно, немного печально.
– О боже, это плохие новости. Нужно будет сообщить совету.
– Они теперь стали вещественным доказательством, но я думаю, если вы поговорите с бывшей женой месье Рено, она продаст их вам за разумную цену.
Элизабет вздохнула с облегчением:
– Это было бы замечательно. Спасибо.
– Но один из дневников отсутствует. За тысяча восемьсот шестьдесят девятый год.
– Правда?
– А это как раз одна из книг, которые мы ищем, одна из книг, которую Огюстен Рено упоминает в своем дневнике.
– Почему тысяча восемьсот шестьдесят девятый?
– Не знаю.
И это было в какой-то степени верно. Вообще-то, он прекрасно знал почему, но пока не был готов говорить об этом.
– А другая книга?
– Она тоже отсутствует. Мы нашли коробку, в которой она была продана, но что за книга – понятия не имеем. – Гамаш осторожно поставил чашку на поднос. – Вы никогда не слышали о встрече в Литературно-историческом обществе между отцом Шиники, Джеймсом Дугласом и двумя ирландскими рабочими?
– В конце девятнадцатого века? – Элизабет удивленно посмотрела на него. – Нет. Ирландские рабочие, вы говорите?
Гамаш кивнул. Она ничего не ответила, но нахмурилась.
– Вы что-то вспомнили?
– Вряд ли в те времена сюда могли прийти ирландцы. Сегодня – да, у нас много членов-ирландцев. Слава богу, сейчас нет таких противоречий. Но боюсь, в те времена между ирландцами и англичанами существовала вражда.
Гамаш знал, что в этом состояла слабость Нового Света. Люди привозили в него старую вражду.
– Но сегодня отношения наладились?
– Да, со временем старые претензии забываются. И потом, мы слишком малы, не можем себе позволить враждовать.
– Спасательная лодка? – улыбнулся Гамаш и снова взял чашку с кофе.
– Вы не забыли эту аналогию? Да, именно так. Неужели найдутся глупцы, которые будут раскачивать спасательную лодку?
«И что должны делать пассажиры, чтобы поддержать мир?» – спросил себя старший инспектор. Он отхлебнул кофе и оглядел комнату. Она была повыцветшая и уютная, он мог бы жить в такой комнате. А Элизабет замечала эту потертую ткань, отслоившуюся краску? Маленькие поломки накапливаются. Он знал людей, которые всю жизнь прожили в одном доме и переставали видеть его таким, каким он стал, – они видели его таким, каким он был когда-то.
Но снаружи дом сохранился хорошо. Покрашен, отремонтирован.
– Если уж мы заговорили о маленьких сообществах… вы знаете семью Мюнден?
– Мюнден? Конечно. У них много лет был успешный антикварный магазин на Пти-Шамплейн. Там продавались прекрасные вещи. Я туда кое-что отнесла.
Гамаш посмотрел на нее с недоумением.
– На продажу, старший инспектор.
Сказав это, она не поморщилась, не покраснела. И стыдно ей, судя по всему, не было. Она просто констатировала факт.
И он знал почему. Она, конечно, все замечала, но использовала свой скромный доход только на ремонт фасада. Чтобы выглядело прилично. Огромное состояние Макуиртеров исчезло, стало легендой, которую она решила поддерживать.
Перед Гамашем была женщина, для которой важен был внешний вид, фасад. На какие жертвы она была готова, чтобы поддерживать его в приличном состоянии?
– Там случилась какая-то трагедия, насколько мне известно, – сказал он. – В семействе Мюнден.
– Да, очень печальная история. Он покончил с собой. Это случилось весной. Вышел на лед реки и утонул. Это объяснили несчастным случаем, но мы-то знали правду.
– Тонкий лед.
Она едва заметно улыбнулась:
– Да-да.
– И почему он это сделал, как думаете?
Элизабет ответила не сразу:
– Не могу себе представить. Он казался счастливым. Но то, что нам кажется, не всегда отвечает действительности.
Как сверкающая краска, полированный камень, идеальный фасад этого дома.
– У него было двое детей, но я видела только одного. Сына. Восхитительный мальчик со светлыми кудрявыми волосами. Повсюду ходил за отцом. У него было какое-то прозвище. Нет, не могу вспомнить.
– Старик.
– Что-что?
– Старик – такое у него прозвище.
– Да, верно, старичок – так его отец называл. Интересно, что стало с мальчиком.
– Он живет в деревне Три Сосны, изготовляет и ремонтирует мебель.
– То, чему мы учимся от своих родителей, – с улыбкой сказала Элизабет.
– Отец научил меня играть на скрипке, – сказал агент Морен. – А ваш отец не учил вас играть?
– Нет, он любил петь. Мой отец привил мне любовь к поэзии. Он брал меня на долгие прогулки по Утремону и на Мон-Руаяль и там читал стихи. А я за ним повторял. У меня это плохо получалось. Большинства слов я не понимал, но запомнил их все. Только потом я понял, что они означали.
