Даниил Лектор - Метод
– Галлюцинации?
Меглин поднялся, со светским видом произнес:
– Поболтал бы, да ехать пора.
– Значит, да, – заключил врач. – Тебе ведь кажется, что ты один против всего мира…
Меглин остановился.
– И что, если ты остановишься, случится что-то страшное, – продолжал Бергич. – Катастрофа. Ты один спасаешь мир от охватывающей его тьмы. Это парафрения, Родион. Ты переходишь в острую фазу. Скажи: ты что, идиот?
– Тебе виднее, – пробурчал сыщик.
– Судьба дала тебе шанс. Уникальный. Ты можешь вести нормальную жизнь. Годы. С ней… Все, что тебе нужно сделать – уйти с этой работы. Лечь ко мне на пару месяцев.
– А если не лягу – сколько у меня времени?
– Пара недель, не больше.
– Ну и что ты паникуешь? – с прежним шутливым выражением сказал сыщик. – Времени еще вагон, успею мир спасти.
Однако, увидев на лице Бергича разочарование, изменил тон и ответил серьезно:
– Я лягу, обязательно. Через пару дней. Сейчас просто не могу.
Из кабинета вышли вместе – врач решил проводить их до ворот. По дороге Есеня спросила:
– А как Пиночет? То есть Николай?
– Явный прогресс, – ответил Бергич. – Думаю, в следующий раз обойдемся без такого интенсива. Я его завтра выписываю. Лечение результативно, если вовремя начать, Родион.
– Да я понял, понял, – рассмеялся Меглин.
Пока он прогревал машину, Бергич тихо спросил у Есени:
– Я так понял, ты сейчас почти все время с ним?
– Ну да…
– Вот это он должен принимать. Контролируй.
И протянул листок рецепта.
– Так плохо все? – спросила она.
Бергич пожал плечами:
– Поборемся. Главное – время не упустить. И надави на него – пусть все бросит и ложится. Мы его вытащим.
– Хорошо, – пообещала она.
…По нужному адресу долго не открывали. Наконец дверь приоткрылась, выглянула бледная девушка в халате.
– Нам Корсаков нужен, – объяснил Меглин.
Она чуть отодвинулась, давая им пройти. Закрыв дверь, сказала Меглину:
– Я тебя помню, ты Витю приходил закрывать. Хреновато выглядишь.
– Не то что ты, – ответил сыщик. – Где сожитель твой?
– Витя – мой муж, – строго сказала девушка.
– А ты смелая. В курсе, что он с женами делает?
Девушка молчала, тогда Есеня спросила:
– Вы знаете, где он?
– А что случилось? Если опять повесить на него что-то хотите – не выйдет. Не знаю, что там у вас, но Витя здесь ни при чем, ясно? Он вылечился и себя контролирует.
– Вот этим? – спросил Меглин, снимая висевший на стене хлыст.
– А какая разница? Это наше дело, как мы живем. Я если вижу, что его колбасить начало, из дома не выпускаю.
– Мы ни в чем не обвиняем вашего мужа, – сказала Есеня. – Нам просто нужно знать, где он.
– Зачем? Ладно… С другом уехал.
– С каким другом?
– Не знаю, не видела, – пожала плечами девушка. – Они по Интернету познакомились. Я думала, он тоже в Теме. А Витя сказал – просто за жизнь разговаривали. В среду пришел, говорит: я с ним отъеду, не волнуйся.
– И вы ему не звонили со среды?
– У него телефон отключен. А что, что-то случилось? С ним? Что с ним?
– Мы ничего пока не знаем. Как этого друга звали?
– Не знаю… Он анонимно входил, мы его анонимом и называли.
– Нам нужен компьютер Виктора, расческа и зубная щетка, – сказала Есеня.
Вот теперь девушка окончательно поняла, что с ее любимым что-то не так.
– Скажите, что случилось! – испуганно попросила она. – Вы можете сказать?!
Но нет – они не могли.
…Придя домой, Меглин тут же схватился за ноутбук Корсакова. Есеня, не снимая плаща, вытряхнула на ладонь четыре таблетки, протянула ему. Он не взял.
– Почему? – спросила она.
– Я после них не соображаю, – объяснил сыщик. – Сейчас нельзя. Потом.
Взглянул на экран компьютера.
– Запаролен… Ты сейчас куда?
– Съезжу домой, за вещами.
– Забрось по дороге Глухому. Пусть покопается.
И, не глядя больше на Есеню, принялся расчищать стол простейшим способом – сбрасывая все на пол. Потом открыл подвальный люк, достал кучу дел, разложил их на столе и принялся изучать.
…Душ в доме Стекловых был не такой, как в меглинском ангаре; под ним хотелось стоять долго, наслаждаясь упругими струями воды. И Есеня стояла, наслаждалась… А когда вышла из ванной, увидела отца, читающего ее блокнот.
– Что ты делаешь?! – воскликнула она, отбирая свои записи.
– Здравствуй, – ответил прокурор.
– Ты что, в сумке у меня рылся?
– Мне казалось, это ты у нас ввела такую практику…
Она хотела ответить резко, но сдержалась.
– Я заехала за вещами, – сказала Есеня. – Давай хотя бы на ночь нервы друг другу не мотать, ладно? Правда, выспаться хочется…
– Я не видел тебя две недели, – сказал прокурор. – Звонки ты сбрасываешь. Я просто хочу знать, как у тебя дела. Имею на это право. Знаешь… давай попьем чаю? С травами, как ты любишь. Тебе сейчас нужно…
Есеня молча кивнула. Вскоре они сидели на кухне и, совсем как раньше, пили чай. Передав дочери чашку, прокурор заметил:
– Очень сильные препараты в рецепте. У него обострение?
Есеня кивнула. Прокурор оседлал любимого конька:
– Он вообще может работать в таком состоянии?
Вот тут Есеня не смогла отмолчаться.
– Откуда такая забота?
– Во-первых, он мой друг… – начал прокурор.
Но Есеня не дала ему развить эту мысль.
– Ты его ненавидишь, – заметила она.
– Ненависть и любовь – одно и то же, – заявил в ответ Стеклов. – Не знала? И я не за него беспокоюсь. Верней, не только за него. Ты с ним говорила о лечении?
– Он не может дело бросить.
– Не хочет, – поправил прокурор. – Ты работаешь с ним уже на равных, он просто не может признать, что ты выросла.
– Хватит! – попросила Есеня.
– Что? Ты постоянно требуешь от меня признать тебя самостоятельной. Адресуй этот упрек ему.
Есеня промолчала, и прокурор понял, что нащупал струну, на которой может сыграть.
– Быть взрослой – значит брать на себя ответственность, – заявил он. – За себя и за тех, кто от тебя зависит.
Дочь сразу поняла, куда он клонит:
– Предлагаешь его насильно лечить? Я тебя правильно понимаю?
– Если придется.
– Знаешь, в чем твоя проблема, пап? Ты всегда знаешь, что лучше для других.
Прокурор чувствовал, что задевает за больное и лучше остановиться… Но остановиться не мог.
– Он психически нестабилен… – начал он.
Есеня стукнула чашкой о стол.
– Да он здоровее тебя! Ты не думал, что это ты маньяк? С твоей страстью все контролировать?
Прокурору тоже стало не до чая:
– Я о тебе забочусь! Пытаюсь тебя вытащить из дыры, в которую ты прешь прямиком!
И тут Есеня нанесла удар ниже пояса:
– А маму ты тоже спасал? Заботился о ней, да? Тогда обо мне не надо, я жить хочу!
Не думая о том, что делает, Стеклов отвесил дочери пощечину.
– Никогда не смей так говорить! – закричал он. – Что он тебе наплел?!
Есеня молча, с ужасом и отвращением, смотрела на отца.
– Я хотел ее спасти! – заявил Стеклов.
– Здорово получилось…
– Я ее любил!
– Любовь и ненависть – одно и то же, сам сказал, – напомнила Есеня. – И я не знаю, люблю я тебя или ненавижу. Расскажи, что случилось с моей матерью? Зачем ты эту несчастную женщину держишь в психушке? Она там числится как Берестова, но я узнавала – ее настоящая фамилия Игнатович. Зачем эта подмена? Кто такая Берестова? Что узнал Огнарев? Если ты мне здесь врешь, значит, во всем врешь, и значит, я тебя не знаю совсем…
– Ты никогда ничего не узнаешь, – глухо сказал прокурор.
Есеня встала. Молча взяла сумку с вещами и направилась к выходу. Нет, он не мог так ее отпустить! Стеклов вскочил, догнал дочь и ухватился за ручки сумки. Есеня усмехнулась, разжала руку, оставив всю свою амуницию у отца. Уже взявшись за ручку двери, сказала:
– Я не хочу тебя больше видеть. Никогда в своей жизни.
И вышла.
Стеклов вернулся на кухню, налил стакан водки, сделал глоток… Нет, он не мог с этим смириться! Стакан вместе со всем содержимым полетел в стену. Прокурор достал телефон и набрал номер Седого – человека, от которого напрямую зависела судьба Меглина…
…Они встретились в парке, где Седой занимался мирным делом – кормил уток в пруду. Сели на лавочку, и Стеклов сразу заговорил:
– Его система перестает работать. Меглин был ее гарантом, а сейчас он серьезно болен. Я видел его анамнез. Кризис может случиться со дня на день. И тогда он просто начнет убивать. Он свое отработал. Надо принять решение.
Седой покивал, потом произнес:
– Что меня в этом… скажем, настораживает. Он герой. Легенда. А что убивает – так в глубине души все его одобряют. Нам не простят. Вот если бы это случилось как-то… по-другому… Я бы не возражал.
