Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов
Гамаш несколько секунд сидел не двигаясь.
– А вы сепаратист, Эмиль?
Они никогда прежде не говорили об этом, считая, что это дело глубоко личное. Эта территория в квебекской полиции всегда считалась опасной.
Эмиль оторвался от омлета:
– Да.
Это был не вызов – просто признание факта.
– Тогда у вас, возможно, есть какие-то подозрения, – сказал Гамаш. – Могло бы сепаратистское движение использовать это убийство?
Эмиль помолчал, потом положил вилку:
– Это несколько больше, чем «движение», Арман. Это политическая сила. Более половины населения говорит, что они квебекские националисты. Сепаратисты много раз формировали правительство.
– Я не хотел преуменьшать их силу, – улыбнулся Гамаш. – Извините. И я знаю политическую ситуацию.
– Конечно знаешь. Из моих слов вовсе не вытекало, что не знаешь.
Атмосфера становилась напряженной.
– Я всю жизнь был сепаратистом, – сказал Эмиль. – С конца шестидесятых и до этого дня. Это не значит, что я не люблю Канаду. Люблю. Как можно не любить страну, которая допускает такое многообразие мысли, самовыражения? Но я хочу иметь собственную страну.
– Как вы говорите, многие с вами согласны. Но по обе стороны хватает фанатиков. Ревностные федералисты, которые боятся французских устремлений и не доверяют им…
– И ублюдочные сепаратисты, которые готовы на все, лишь бы отделиться от Канады. Включая насилие.
Оба вспомнили про октябрьский кризис несколько десятилетий назад, когда рвались бомбы, когда франкоязычные канадцы отказывались говорить по-английски, когда был похищен британский дипломат и убит член кабинета министров[49].
И все во имя независимости Квебека.
– Никто не хочет возвращения к тем дням, – сказал Эмиль, глядя прямо в глаза Гамашу.
– Вы уверены? – спросил старший инспектор.
Голос его звучал спокойно, но твердо. Воздух между ними на миг заискрился, потом Эмиль улыбнулся и взял вилку:
– Никто не знает, что скрывается под поверхностью, но я думаю, те дни – дело прошлого и никогда не вернутся.
– Je me souviens[50], – сказал Гамаш. – Как там Рене Далер называл Квебек? Общество гребцов? Двигается вперед, но оглядывается назад? Так ли уж далеко здесь прошлое?
Эмиль взглянул на него, улыбнулся и вернулся к еде, а Гамаш смотрел в тронутое инеем окно, и мысли его блуждали.
Если Самюэль Шамплейн – символ квебекского национализма, то не являются ли все члены Общества Шамплейна сепаратистами? Впрочем, имеет ли это значение? Как сказал Эмиль, в Квебеке большинство граждан – сепаратисты, в особенности среди интеллигенции. Квебекские сепаратисты снова сформировали правительство.
Потом ему в голову пришла еще одна мысль. Что, если Самюэль Шамплейн был найден и обнаружилось, что он не королевский сын? Тогда его образ несколько тускнел, становился не столь героическим, менее мощным символом.
Может быть, сепаратисты предпочитали найденному Шамплейну с изъяном Шамплейна отсутствующего. Может быть, они тоже хотели остановить Огюстена Рено.
Гамаш решил переменить тему:
– Вы обратили внимание на запись от прошлой недели? – Он открыл дневник и показал запись.
Эмиль прочел, потом поднял глаза:
– Литературно-историческое общество? Значит, прошлая пятница была не первым его посещением общества? И тут написано один-восемь-ноль-ноль. Это время встречи?
– Я тоже так думал. Но библиотека в это время уже закрыта.
Эмиль снова перевел взгляд на страницу. Четыре фамилии, нечеткие, неразборчивые цифры. 18… Он прищурился:
– Может, это и не один-восемь-ноль-ноль.
– Может, и нет. Других людей я не нашел, но зато в доме тысяча восемьсот девять по рю Де-Жарден обнаружился С. Патрик.
– Вот тебе и ответ. – Эмиль махнул, чтобы принесли счет, и встал. – Идем?
Гамаш допил кофе и тоже встал.
– Я позвонил и оставил послание на автоответчике месье Патрика, предупредив, что мы будем около полудня. Перед этим я должен успеть в Лит-Ист и спросить у них об этой записи в дневнике Рено. Не могли бы вы сделать кое-что для меня, пока я занят?
– Absolument[51].
Гамаш кивнул в окно:
– Видите это здание?
– Девять и три четверти по рю Сент-Урсюль? – сказал Эмиль, прищурившись на означенный дом. – Там действительно так написано? Как может выглядеть квартира в три четверти?
– Хотите посмотреть? Это квартира Огюстена Рено.
Они расплатились и вместе с Анри пошли по заснеженной улице в квартиру.
– Боже милостивый, – сказал Эмиль. – Тут что, бомба взорвалась?
– Мы с инспектором Ланглуа весь вечер пытались навести тут хоть какой-то порядок. Видели бы вы, что тут творилось до этого.
Гамаш прошел по извилистой дорожке между кипами бумаг и книг.
– И все это о Шамплейне? – Эмиль взял наугад лист бумаги, пробежал глазами.
– Единственное, что я пока нашел, – это его дневники. Были засунуты за книги на этой полке.
– Спрятаны?
– Похоже. Но я не уверен, что это о чем-то говорит. Он страдал жуткой подозрительностью. Вы не могли бы покопаться тут в бумагах, пока я буду в Лит-Исте?
– Ты шутишь?
У Эмиля был вид ребенка, потерявшегося на фабрике игрушек. Гамаш оставил своего наставника в тот момент, когда он уселся за обеденный стол и потянулся к кипе бумаг.
Через несколько минут старший инспектор уже стоял в пустом коридоре старой библиотеки.
– Чем вам помочить? – спросила по-французски Уинни с вершины дубовой лестницы.
– Я бы хотел поговорить с кем-нибудь, кто тут есть.
Он говорил по-английски в надежде, что библиотекарша перейдет на свой родной язык.
– Может, встретимся в книжном воссоединении? – Она явно не поняла намека.
– Хорошая мысль, – кивнул Гамаш.
– Да, прекрасная тень, – согласилась Уинни и исчезла.
Гамаш нашел мистера Блейка в библиотеке, и через несколько минут к ним присоединились Уинни, Элизабет и Портер.
– У меня всего два вопроса, – сказал Гамаш. – Мы нашли свидетельство того, что Огюстен Рено приходил сюда за неделю до смерти.
Произнося эти слова, он смотрел на них. У них, у всех до одного, был удивленный, любопытствующий, слегка взволнованный вид, но никто из них не казался виноватым. И все же кто-то один наверняка лгал ему. Кто-то из них почти наверняка видел, а возможно, даже встретил здесь Рено. Впустил его.
Но зачем? Зачем Рено нужно было сюда? Зачем он привел четверых других?
– Что он здесь делал? – спросил Гамаш.
Они посмотрели сначала на него, потом друг на друга.
– Огюстен Рено приходил в библиотеку? – удивился мистер Блейк. – Но я его не видел.
– И я тоже, – сказала Уинни, неожиданно переходя на английский.
Элизабет и Портер молча покачали головой.
– Он мог прийти после закрытия библиотеки, – сказал Гамаш. – В шесть часов.
– Тогда он не смог бы войти, – откликнулся Портер. – Дверь была бы закрыта на замок. Вы же знаете.
– Я знаю, что у вас у всех есть ключи. Я знаю, что любой из вас мог его впустить.
– Но с какой стати? – спросил мистер Блейк.
– Вам что-нибудь говорят имена Шин, ДжД, Патрик и O’Maрa?
Они снова задумались и снова покачали головами. Как гидра. Одно тело, много голов. Но думающих на один манер.
– Может быть, это кто-то из членов общества? – не отступал Гамаш.
– Не знаю насчет ДжД, но остальных среди членов нет, – сказала Уинни. – У нас их так мало, я их всех назубок знаю.
– Вы позволите мне посмотреть список членов? – спросил он.
Уинни ощетинилась, Портер вскочил на ноги:
– Это конфиденциальная информация.
– Список членов клуба? Тайна?
– Не тайна, старший инспектор. Это конфиденциальная информация.
– И все же мне необходимо его увидеть.
Портер открыл было рот, но тут вмешалась Элизабет:
– Мы его принесем. Уинни?
И Уинни без колебаний сделала то, о чем просила Элизабет.
Уходя со списком в нагрудном кармане, Гамаш остановился на верхней ступеньке, чтобы надеть теплые перчатки. Оттуда он окинул взглядом пресвитерианскую церковь Святого Андрея и дом священника, смотрящий на старую библиотеку.
Кому было бы легче всего незаметно впустить в библиотеку посторонних? А если бы свет в обществе загорелся после закрытия, то кто бы заметил это в первую очередь?
Священник Том Хэнкок.
Не найдя никого в каменном доме, Гамаш обнаружил священника в его кабинете в церкви, тесной, но уютной комнатке.
– Извините, что беспокою вас, но мне необходимо знать, видели ли вы Огюстена Рено в Лит-Исте за неделю до его смерти.
Если их впустил Том Хэнкок, то он почти наверняка будет это отрицать. Гамаш не ждал правды, он только надеялся, что у священника на миг проглянет виноватый вид.
