Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов
Гамаш помешал кофе и взглянул на своего наставника.
Он считал его великим человеком, таких среди его знакомых было немного. Эмиль был велик не целеустремленностью, а своим многообразием. Он научил своего молодого протеже не только работе следователя убойного отдела, но и много еще чему.
Гамаш помнил, как вошел в кабинет старшего инспектора Комо в первую свою рабочую неделю, уверенный, что его сейчас уволят за какое-нибудь неведомое ему нарушение. Но жилистый сдержанный человек несколько секунд смотрел на него, потом пригласил сесть и произнес четыре предложения, которые открывали путь к мудрости. Он произнес их только раз и никогда больше не повторял. Но одного раза Гамашу хватило.
«Прошу прощения». «Я ошибался». «Мне нужна помощь». «Я не знаю».
Он никогда не забывал их и, став старшим инспектором, делился этой мудростью со всеми агентами. Некоторые запоминали эти слова, другие тут же забывали.
Это был их выбор.
Но эти четыре предложения изменили жизнь Армана Гамаша. Эмиль Комо изменил его жизнь.
Эмиль был великий, потому что он оставался хорошим человеком, что бы ни происходило вокруг него. Гамаш видел, как рядом с его шефом разрывались снаряды, он слышал обвинения в его адрес, он знал политиков-разрушителей, которые могли бы дать фору Макиавелли. Он видел, как его шеф пять лет назад похоронил любимую жену.
Эмиль был достаточно силен, чтобы стоически выносить страдания.
А когда несколько недель назад Гамаш шел в мучительно медленной колонне за гробами, укрытыми флагами, он на каждом шагу вспоминал своих агентов и своего первого шефа. Эмиль был его наставником тогда, он остался его наставником сегодня и пребудет таким всегда.
И когда боль Гамаша стала невыносима, он с Рейн-Мари приехал сюда. Не для того, чтобы излечиться, а чтобы получить помощь.
«Мне нужна помощь».
Хозяин ресторанчика принес им завтрак – омлет, свежие фрукты и круассаны.
– Я уважаю людей, одержимых подобной страстью, – сказал Эмиль. – Сам я не из таких. У меня разнообразные интересы, некоторым я отдаюсь со страстью, но не забываю обо всем остальном. Я иногда спрашиваю себя: может быть, гениям для достижения их целей необходима вот такая страстная целеустремленность. Мы же, простые смертные, просто мешаем им. Водим знакомство бог знает с кем, отвлекаемся от главного.
– «Тот первым доскачет, кто скачет один»[48], – процитировал Гамаш.
– Ты, кажется, не веришь в это.
– Все зависит от того, куда скачешь. Но вы правы, я не верю. Я думаю, что тут можно набрать слишком большую скорость, но в конечном счете завязнешь где-нибудь. Нам нужны другие люди.
– Для чего?
– Для помощи. Разве не это нашел Шамплейн? Все остальные первопроходцы не смогли создать колонию, а ему удалось. Почему? В чем было различие? Отец Себастьян мне сказал. У Шамплейна были помощники. Почему его колония добилась процветания, почему мы сегодня сидим здесь? Да именно потому, что он не был один. Он попросил помощи у коренных американцев и добился успеха.
– Наверное, потом они пожалели об этом.
Гамаш кивнул. Это была ужасная потеря. Неверная оценка ситуации. Гуроны, алгонкины и кри слишком поздно поняли, что Новый Свет Шамплейна – это их старый.
– Да, – согласился Эмиль, медленно кивая. Его тонкие пальцы играли солонкой и перечницей. – Нам всем нужна помощь.
Он посмотрел на своего собеседника. Его радовало, что Гамаш проявляет к этому интерес. Это отвлекало его, уводило мысли в сторону от кровоточащей раны. Но вот сегодня в середине ночи, когда все кругом спят, он услышал, как Арман и Анри тихо выходят из дома. Опять.
– Это не твоя вина, ты же знаешь. Столько жизней было спасено.
– И потеряно. Я совершил слишком много ошибок, Эмиль. – Он в первый раз заговорил со своим наставником о тех событиях. – С самого начала.
– Например?
В ушах Гамаша снова зазвучал деревенский голос фермера. В этом были все ниточки, с самого начала.
– Я слишком поздно во всем разобрался.
– Никто другой даже близко не подошел к решению. Господи Исусе, Арман, это же просто ужас, когда я думаю о том, что могло произойти, если бы ты не сделал того, что сделал.
Гамаш глубоко вздохнул и посмотрел на стол, плотно сжав губы.
Эмиль помолчал.
– Хочешь поговорить об этом?
Арман Гамаш поднял на него глаза:
– Не могу. Пока. Но вам спасибо.
– Когда будешь готов. – Эмиль улыбнулся, отхлебнул крепкого, ароматного кофе и снова взял дневник Рено. – Я, конечно, прочел не все, но меня прежде всего поражает, что тут почти нет ничего нового. Все это мы слышали тысячу раз прежде. Зоны, которые он обозначил как возможные места захоронения Шамплейна, нам всем прекрасно известны. Кафе «Буад», рю Де-Трезор. Но все они были обследованы – и ничего не обнаружилось.
– Тогда почему он считал, что Шамплейн покоится там?
– Давай не будем забывать, что он еще считал, будто Шамплейн покоится под Лит-Истом. Ему повсюду мерещился Шамплейн.
Гамаш немного поразмыслил.
– По всему Квебеку находят могилы людей, похороненных сотни лет назад. Как можно быть уверенным, что найденные останки принадлежат Шамплейну?
– Это хороший вопрос. Он долгое время нас беспокоил. Будет ли на гробе надпись «Самюэль Шамплейн»? Будет ли стоять дата? Знаки различия? Может быть, его одежда многое скажет. Он носил заметный металлический шлем. Рено всегда считал, что по шлему он его и опознает.
– И что, открыв гроб и увидев скелет в шлеме, он сообщит миру, что нашел отца Квебека?
– И у гениев есть предел возможностей, – признал Эмиль. – Но ученые считают, что несколько верных знаков должны быть. Тогда все гробы изготовлялись из дерева. Было лишь несколько исключений. Специалисты утверждают, что для Шамплейна тоже было сделано исключение. Его гроб почти наверняка был освинцован. И теперь есть методы, позволяющие датировать останки.
Гамаша это не убеждало.
– Отец Себастьян сказал, что имя Шамплейна и его рождение окружают тайны. Что, возможно, он был гугенотом и шпионом французского короля. Или даже его незаконнорожденным сыном. Это просто романтические слухи или за ними что-то стоит?
– Частично романтика: ну как же, бастард королевских кровей. Но для таких слухов есть несколько оснований. Один – это его собственная маниакальная скрытность. Например, он был женат, но свою жену – а брак их длился двадцать пять лет – поминает в записках всего два раза. Да и то не по имени.
– А дети у них были?
Эмиль покачал головой.
– Но другие тоже держали рот на замке в том, что касалось Шамплейна. Два иезуита и послушник-францисканец упоминают его в своих дневниках, но и там нет никаких личных сведений. Только повседневные дела. Почему такая таинственность?
– И что вы об этом думаете? Вы почти всю жизнь изучали этого человека.
– Я думаю, отчасти дело было в особенностях времени – тогда почти не уделялось внимание личности человека. Не было той культуры «я», какая существует сегодня. Но еще я думаю, что он что-то пытался скрыть, а потому был очень закрытым человеком.
– Непризнанный сын короля?
Эмиль задумался на секунду.
– Ведь он много писал, ты знаешь? Тысячи страниц. И среди всех этих слов, этих страниц было скрыто одно предложение.
Гамаш внимательно слушал, представляя себе, как Шамплейн склонился над листом бумаги с пером в руке и чернильницей рядом. Спартанский дом, убогая обстановка, горит свеча. Четыре сотни лет назад и четыреста ярдов от того места, где они теперь сидят.
– «Своим рождением я обязан королю», – сказал Эмиль. – Историки несколько веков гадают, что это может значить.
Гамаш мысленно произнес эту фразу. «Своим рождением я обязан королю». Это наводило на всякие размышления. Потом ему пришла в голову одна мысль.
– Если тело Шамплейна будет найдено и мы наверняка будем знать, что это он, то ведь можно сделать анализ ДНК.
Произнося эти слова, он смотрел на Эмиля, но тот опустил глаза в стол. Преднамеренно? Избегал встречаться с ним взглядом? Возможно ли такое?
– Только какое это будет иметь значение? Предположим, тест покажет, что он сын Генриха Четвертого, но кому это сегодня интересно?
Эмиль поднял глаза:
– С практической точки зрения это не будет иметь никакого значения. Но символически? – Эмиль пожал плечами. – А с точки зрения пропаганды это очень мощная информация, в особенности для сепаратистов, которые уже видят в Шамплейне важный символ независимости Квебека. Это еще добавит ему блеска и романтического ореола. Он станет фигурой не только героической, но и трагической. А сепаратисты видят себя именно такими.
Гамаш несколько секунд сидел не двигаясь.
– А вы сепаратист, Эмиль?
