Харри Нюкянен - Ариэль
Мои слова произвели на Эли впечатление, которое можно сравнить только с ударом под дых.
Он с трудом восстановил дыхание.
— Это… э-э-э… ты можешь быть уверен, что это стопроцентно честная ссуда предприятию. Гарантией по кредиту является мастерская со всем относящимся к ней оборудованием. Я не говорил тебе, поскольку не хотел понапрасну беспокоить.
— Я бы меньше беспокоился, если бы ты рассказал. Как Хамид оказался именно твоим клиентом?
— Заявление поступило через головной офис из Таллина. Выделение кредита было уже утверждено, я просто улаживал обычные формальности. Поверь мне… тут нет ничего непонятного.
— Почему же ты так испугался, что сразу прибежал и стал интересоваться убийством Хамида?
— Разве не естественно, что меня интересует смерть клиента? В особенности если ты расследуешь это дело.
— Она заинтересовала и других. У Зильберштейна ведь пикап «вольво», не так ли?
— Две мухи одним ударом, его это дело интересовало, поскольку он беспокоится за общину. Ну, надеюсь, ты все понял.
Когда мы вернулись в гостиную, я услышал, как Макс объясняет дяде:
— Это международная инвестиционная компания, которая стремится занять прочное положение в странах Северной Европы. Мы получили право представлять ее в Финляндии. Если все пойдет хорошо, то у нее появятся неограниченные возможности для роста.
Дядя ответил холодно:
— Здесь и под такой процент? Деньги теперь просто навязывают. Кто в наше время станет одалживать деньги у совершенно неизвестной компании?
Дядя засмеялся.
Беседа прервалась, когда Силья позвала нас к столу.
Хотя сама она и не приняла иудаизм, но из уважения к большинству приготовила наполовину традиционный стол.
Эли попросил дядю произнести кидуш.[33]
Я почти завидовал тому достоинству, с каким дядя читал благословение: «Борух ато адоной элохэйну мелэх хоойлом хамоци лехем мин хаарец». «Благословен Ты, Бог наш — Владыка вселенной, выращивающий хлеб из земли».
Я задержался на час после обеда и вышел одновременно с дядей. Он выглядел уставшим и сидел в такси молча. Лишь в районе Эту-Тёёлё он вдруг резко произнес:
— На месте твоего брата я бы немедленно расстался с Максом. Это только вопрос времени. Он очень здорово вляпается и может потянуть за собой Эли.
Я почти запаниковал. Знал ли дядя больше, чем рассказывал, или он действительно такой проницательный?
— Не спрашивай, что я имею в виду. Будь я все еще управляющим банком, никогда не дал бы ссуду Максу. Дело не в том, что он мне не нравится, просто я разбираюсь в людях.
Глава 20
Дома у меня была фотография Ханны, сделанная за пять лет до смерти. Ей тогда было около двадцати. На фотографии она улыбалась, улыбкой светились ее лицо и глаза.
На шее была золотая цепочка, которую я купил ей в подарок на день рождения. Эта цепочка была на ней и тогда, когда она покончила с собой, приняв транквилизаторы.
Я ничего не слышал о ней больше недели, и она не отвечала на звонки. В Йом Кипур я пошел к ней в квартиру в районе Тапиола и заставил управляющего вскрыть дверь. Ханна была мертва уже два дня. Рядом с ней лежали прощальное письмо и фотографии из детства. Она разложила их вокруг себя как рассказ в картинках о своей короткой жизни.
Помимо Ханны на карточках были я и Эли, мамы не оказалось ни на одной из них.
На новом еврейском кладбище я был единственным посетителем.
Кладбище было мрачным и строгим. Могильные камни в основном были темными и вырезанными будто по одному образцу. Вместо травы и цветов землю покрывали каменные плиты и щебенка.
Простота кладбища гармонировала с тем, что любого еврея — богача и чернорабочего — хоронят в гробу из неструганых досок как напоминание о том, что все люди равны после смерти.
Высокая каменная стена отделяла кладбище от остального мира. Звуки города доносились из-за стены равномерным гулом.
Могила Ханны находилась у ограды, под старой черемухой. Весной дерево покрывалось белыми цветами, теперь листья на нем начали желтеть. В отличие от преобладающей цветовой гаммы надгробный камень на могиле Ханны был из красного гранита. На нем были высечены золотая звезда Давида, имя, даты рождения и смерти на иврите, больше ничего.
Я положил на могилу цветок и на надгробный камень — маленький камешек, который подобрал на берегу в Хиетаниеми, где Ханна играла в детстве.
Приходя на кладбище, я всегда думал о том, кем стала бы Ханна, если бы нашла в себе силы жить. Уверен, что кем-то значительным, ведь она была исключительно одаренной во многих областях. Возможно, именно поэтому и не выдержала. Слишком отклонялась от нормы. Долгая жизнь с ее будничными неурядицами — это для таких посредственностей, как я и Эли.
Когда я нашел Ханну мертвой, рядом с ней у постели лежала написанная от руки записка. Я прочел: «Ари, не переживай, не вини себя, живи за меня. Эта маленькая звездочка рядом с Солнцем — я, любящая тебя, твоя сестренка Ханна».
Я сообразил, что вытираю слезы. Свои. Развернулся и пошел прочь под качающимися от ветра деревьями. Выйдя из ворот, я сдернул с головы кипу. Мои мысли прояснились, и я чувствовал в себе силы и уверенность.
Настало время покончить с болтовней и доделать работу.
Йом Кипур был для этого наилучшим днем.
Прежде чем я закончу, у многих появится причина покаяться.
Йозеф Мейер надевал темно-коричневую норковую шубу на вытертый до бледно-серого цвета манекен. Когда задребезжал дверной звонок, он успел бросить на меня взгляд, полный надежды: первый клиент — самый важный за день.
Он узнал меня, и оптимизм в глазах потух.
Мейер что-то пробормотал и повернулся спиной ко мне и Симолину, продолжив наряжать манекен.
— Доброе утро, господин Мейер, — произнес я официальным тоном. — Пожалуйста, оденьтесь и закройте магазин, вы арестованы по подозрению в соучастии в убийстве.
Мейер повернулся:
— Оставь в покое старого человека, Кафка.
— Что ж, решать вам. Вы сообщили, что Вейсс звонил из Израиля и просил о встрече. Мы проверили телефонные звонки. Такой звонок не обнаружен. Это означает, что вы дезинформировали полицейского, руководящего расследованием убийства. Сейчас вы расскажете все или отправитесь с нами в Пасилу.
— Ты что, меня арестуешь? Ты так ненавидишь меня?
Я не ответил. Почувствовал, как у меня потекло из носа от аллергии на мех.
Щеки у Мейера задрожали. Несколько мгновений он обдумывал ситуацию и решил смириться перед неизбежным.
— Если есть вопросы, спрашивай.
— Кто такой Бен Вейсс?
— Не знаю, но в состоянии сложить один плюс один. Агент «Моссада».
В знак того, что напряженность между нами ослабла, я перешел с «вы» на «ты»:
— В чем заключалась твоя роль?
— Вейссу нужно было прикрытие. Им хватило моего разрешения говорить, что мы вели переговоры о торговле пушниной. Если кто-нибудь спросит. Но при этом они уверяли, что никто и не спросит. Я даже не встречался с Вейссом. Мне показали его фотографию, чтобы я его узнал, если будет нужно.
— Кто обратился к тебе за помощью?
— Каплан. Еще до этого Зильберштейн позвонил и сказал, что со мной свяжутся… Он от имени общины просил меня помочь.
— Дан Каплан?
— Да. Сын Саломона.
— Как он обосновал свою просьбу? — спросил Симолин.
— Сказал, будто они выслеживают каких-то террористов, про которых знают, что те в Финляндии, и поэтому им нужна моя помощь.
— Что еще он говорил?
— Больше ничего. Эти ребята не болтливы.
— А что произошло, когда Вейсс погиб?
— Каплан позвонил снова и сказал, что мне надо говорить, если кто-нибудь спросит… Мол, Вейсс был торговцем пушниной, у него с собой было много денег, и его, возможно, ограбили. Это все, что я знаю… Я поверил и до сих пор верю, что они делали хорошее дело, хотел помочь.
— Так же, как и Оксбаум?
— Да. Он обещал организовать машину. Потом заявил, что ее угнали.
— Кто еще?
— Я не знаю.
— Где живет Каплан?
— Хоть арестуйте, я не могу больше ничего сказать.
Мейер отвернулся и принялся поправлять шубу на манекене. Он сутулился, и голова у него дрожала.
Я поблагодарил.
Успел выскочить в дверь, прежде чем чихнуть.
Я как раз включил свой компьютер, когда в дверь постучали и в кабинет вошла Стенман.
— Ари, у тебя что, мобильник выключен?
Я выключил телефон на кладбище и потом забыл его включить. В течение полутора часов я находился в полной изоляции.
— До тебя пыталась дозвониться Вивика Мэттссон. Она оставила свой номер. Сказала, что дело срочное.
Я позвонил сразу, как только Стенман вышла. Не успел толком представиться, как Мэттссон спросила:
— Вы можете сразу приехать сюда?
