Татьяна Степанова - Black & Red
А ЧЕГО НЕ СПЕШИТЬ, ДОЖИДАТЬСЯ, КОГДА ЕЩЕ КОГО-ТО УБЬЮТ?
Катя не задала вслух и этот чисто риторический вопрос. Вернулась к себе. Вот вам и выходные, последний день лета сегодня. На что она потратила, убила этот день?
Звонок. Она взяла мобильный, не глядя на номер: была уверена, что это Драгоценный. Желала, чтобы это был он – услышать родной голос, и сразу легче станет, и усталость, ночная усталость, улетучится, пропадет.
– Привет, как хорошо, что ты позвонил!
– Правда?
Катя едва не уронила телефон. Голос был не Драгоценного.
– Это кто?
– Я.
Похоронный тон. Совершенно загробный.
– Простите, но я…
– Не узнаете, конечно. Ну что ж, видно, и вторая встреча не в счет. Заново представлюсь: Ермаков Евгений.
– Женя? Это вы?
– Это я. Я хочу тебя видеть.
– А вы… ты где?
– Был на сеансе. Скажи мне свой адрес, я приеду.
– Я на работе, странно – снова мы на одной улице…
– В воскресенье на работе? А, я забыл, такая работа… Скоро освободишься?
– Практически уже.
– Тогда я сейчас подъеду.
Катя, выйдя из главка, увидела его на той стороне улицы возле машины. Отчего-то ей вообразилось, что он будет с букетом роз. Но у него не было букета.
– Привет.
– Привет.
– Прекрасная погода.
– Да, Женя.
Она не знала, что всего час назад, сидя в кабинете Деметриоса после прослушивания записи сеанса гипноза, Ермаков и его доктор не замечали «прекрасной погоды» за окном.
– Женя, что-то случилось? – спросила Катя, пристально вглядываясь в его лицо.
– Да нет.
– Ты выпил?
– Немножко. В баре после сеанса. Знаешь, какой сегодня день?
– 31 августа, последний день лета.
– Бывают дни, их хочешь забыть, а помнишь. У меня сегодня как раз такой. Почти что день рождения.
– Что-то было не так на сеансе? – спросила Катя.
– Поедем куда-нибудь, подальше отсюда, а?
Странно, но это самое «подальше» оказалось очень даже близким. Они просто обогнули Лубянку, свернули на Варварку и остановились у Москворецкого моста.
Василий Блаженный…
Вид на Кремль…
Красная площадь…
– Сто лет здесь не гуляла. – Катя, выйдя из машины, подошла к гранитному парапету.
Обернулась, Ермаков был сзади. Она не успела ничего – он обнял ее, крепко обнял и поцеловал.
– Не сходи с ума, – сказала она после паузы, которая длилась дольше, чем ей бы хотелось.
– Красивый вид… Торжественный. Почти как Невская перспектива.
– Ты жил в Питере?
– Ага, – он предложил ей руку, и они тихим шагом спустились с моста и двинулись вверх по Васильевскому спуску.
Куранты на Спасской башне пробили несколько раз.
– Так у тебя сегодня почти что день рождения? – Кате хотелось как-то развеселить, растормошить его. После этого поцелуя, горького, в общем-то, поцелуя, в котором были страсть, желание, было еще что-то – только не радость…
– Предлагаешь вместе отметить? Наши мысли сходятся. Я сразу понял, мы в чем-то похожи. А чего ты в воскресенье и вдруг на работе?
Катя смотрела на него. Ответить «в общих чертах»? То, что происходит вокруг доктора Деметриоса, касается и Ермакова. Он тоже фигурант, раз ходит в пациентах доктора-психолога, в окружении которого убивают.
– У нас убийства, какие-то странные убийства.
– Ты же не ловишь бандитов – сама сказала.
– По таким происшествиям у нас все сотрудники в ружье ставятся.
– Так не говорят по-русски, – он вел ее по Красной площади церемонно. – Говоришь, сто лет тут не гуляла? Кстати, а кто твой муж?
– Я же не спрашиваю, кто твоя жена.
– Женщина. Простая и славная. Мы полтора года женаты.
– Слушай, я не…
– «И она повернулась и помахала рукой под башней с часами…»
– Что?
– Стихи. Между прочим, мои, только что сочинил.
– Женя, я люблю своего мужа. Очень люблю.
Он созерцал Минина и Пожарского.
– Мой как бы день рождения, – сказал он, – можно отметить в баре, во-он на той улице.
– Ты слышишь, что я сказала?
– Я не глухой. Это значит, нам незачем больше встречаться. Понял.
Говоря все это, он все так же ненавязчиво вел Катю за собой – на Никольскую, запруженную туристами и шопоголиками.
В уютном баре в тесном переулке, примыкавшем к Никольской, было, однако, почти пусто. Над стойкой работал телевизор. Катя вспомнила: всего неделю назад они сидели вот так с Драгоценным. Темная дубовая стойка, бокалы над ней, телевизор, футбол дурацкий.
Она была со своим мужем, а сейчас…
Ермаков – совершенно посторонний, неделю назад она и не знала о его существовании. Поцелуй там, на мосту…
«Принцесса Диана и ее любовник Доди Аль-Файед погибли 31 августа 1997 года в автокатастрофе в Париже. Процесс закрыт – присяжные английского суда решили, что виноват пьяный водитель, но есть и другая версия: Диана и Доди были убиты британской секретной службой „МИ-6“».
Телевизор над стойкой показывал новости. И новостью дня была годовщина смерти принцессы Дианы.
«Версия заключается в следующем: мотоциклист – агент „МИ-6“ обогнал в туннеле их „Мерседес“ и ослепил водителя с помощью стробирующего источника света. Потеряв управление, машина ударилась о столб. Сценарий убийства Дианы основывается на свидетельствах бывшего агента „МИ-6“ Ричарда Томлинсона, порвавшего с секретной службой, которому этот план напомнил план „МИ-6“ по несостоявшемуся покушению на жизнь Слободана Милошевича во время первого югославского кризиса, впоследствии Томлинсон был найден мертвым в своей квартире…»
– Катя. – Ермаков поднял бокал с коньяком.
И ТАМ ТОЖЕ БЫЛ МОТОЦИКЛИСТ…
Из всего, что бормотали новости, Катя вряд ли слышала и половину, но упоминание о мотоциклисте словно ужалило ее мозг.
«И там тоже был мотоциклист. А мы своего мотоциклиста не ищем. Как же это старший лейтенант Должиков оплошал – говорит, что не разбирается в марках мотоциклов…»
– Женя, а ты умеешь ездить на мотоцикле? – спросила Катя.
ОН ВЕДЬ ТОЖЕ ФИГУРАНТ ПО ЭТОМУ ДЕЛУ, РАЗ ЗАТЕСАЛСЯ В ПАЦИЕНТЫ ДОКТОРА, В ОКРУЖЕНИИ КОТОРОГО УБИВАЮТ…
– Умею, мальчишкой гонял. Эй, – Ермаков окликнул бармена, – сделайте потише, а?
– Жаль принцессу Диану.
– Поедем сейчас к тебе.
– Нет, ко мне мы не поедем.
– Предпочитаешь, чтобы нас вот так стол разделял? А если я скажу, что мне плохо?
– Я не лекарство.
– Ты мне нравишься.
– Я не лекарство… Ты не хочешь со мной просто поговорить?..
– Через столик в баре? О чем?
– О том, что произошло. Ведь что-то случилось, я же чувствую. А вдруг я смогу тебе помочь?
На мгновение Кате показалось, что он готов открыться, поделиться с ней. Но – лишь на мгновение.
– Ты не сможешь мне помочь.
– Но я…
– Не захочешь. – Ермаков залпом выпил свой коньяк.
Глава 24
Недолгое счастье секретарши
– Я вам говорю: у него НОВАЯ! Елена Константиновна, вы не видели их лица. Я только взглянула, сразу поняла: новая пассия. И какая, видели бы вы ее – дылда длинная. В совершенно невозможной красной панаме какой-то, улыбается как кукла – вроде смущена, а сама… И возраст, она старше его. А он, Гай, господи, как он может, что он делает с нами!
Надежда Петровна Лайкина, секретарша и страж спортклуба на Павелецкой, крепче прижала к уху мобильный. Понедельник начался для нее нерадостно, неудачно. Она явилась на работу как обычно. Гай приехал ближе к обеду. Был он молчалив, в зал едва заглянул. Ему кто-то позвонил, и он заметно заволновался. Сказал, что должен срочно уехать. Верная Надежда Петровна ждала его улыбки, как ждут солнышка в ясный день. После того, что «было между ними» в пятницу… После того, как она там, в зале, перевязывала ему, полуобнаженному, рану, полученную в ходе поединка… Все выходные, все ночи Надежда Петровна маялась от неразделенной любви к своему прекрасному хозяину. Ездила на рынок – маялась, готовила нехитрый обед – пылала, читала «Джен Эйр» – хлюпала носом… Прекрасный хозяин… Гай… пусть бы даже в этом чертовом поединке клинком ему отсекли ухо, выбили глаз – она бы любила его и такого. Пусть бы он загремел в аварию на своем мотоцикле и лежал бы потом в ЦИТО – бледный, страждущий, она бы заменила ему и жену, и сиделку, и друга, и «утку»…
Как он улыбнулся ей там, в зале для фехтования в пятницу, когда она бинтовала его руку, вспыхивала, краснела как девочка. Как он улыбнулся и сказал: «Спасибо, Надя, у вас чудные духи». Это было польское лавандовое мыло, которое Надежда Петровна купила в «Пятерочке». Но его улыбка, в которой читалось нечто большее, чем просто мужская благодарность… Дьявольская нежность…
Правда, при всем при этом присутствовала как бельмо на глазу эта дура в красной шляпе, которую Гай называл Оксаной. Новая пассия хозяина (куда вот только старая – Лолка-проститутка подевалась?). Этого Надежда Петровна не знала. И незнание заставляло ее сходить с ума от ревности вдвойне.
После того как Гай уехал – неизвестно куда, – Надежда Петровна оседлала телефон. Ее доклад жене Гая Елене Константиновне был, как бы это сказать поточнее… Нет, нет, она не получала за свои доносы мзду от жены хозяина. Она никогда бы не опустилась до того, чтобы рассказывать ВСЕ ЭТО про Гая за деньги. Доклад был чем-то вроде жертвы, чем-то вроде мазохистской пытки. Отчаянно ревнуя Гая к жене, Надежда Петровна делилась с ней своей ревностью, своей ненавистью ко всем остальным особам – любовницам, пассиям и просто женщинам, которым хозяин, ее прекрасный неуемный хозяин оказывал внимание.
