Алексей Макеев - Восьмая горизонталь
Гданьск очищался, город смывал с себя грязь, и сносило ее в море.
Вслушиваясь в рокочущие раскаты грома, Лев Иванович представлял, как ревела под Гданьском канонада тогда, шестьдесят один год назад. Гуров думал о том, что завтра ему и Станиславу предстоят нелегкие разговоры со свидетелями тех далеких дней, участниками грозных событий. Захотят ли эти люди помочь, расскажут ли правду?
* * *… Весь следующий день ушел на поиски тех самых участников. Это оказалось непростым делом. В ветеранской организации Льва и Станислава приняли достаточно любезно. Первое, что удалось выяснить сыщикам: да, в феврале сорок пятого года под Гданьском был разгромлен один из самых крупных отрядов АК и пришедшая ему на помощь рота английской морской пехоты. Десант. Гданьск – самый крупный порт Польши – очень привлекал объединенное англо-американское командование. Мало того, оказалось, что аковцы – их отряд назывался «Серые братья» – принадлежали как раз к тому крайнему крылу, к «Национальным Вооруженным Силам», о которых рассказывал Гурову Семен Семенович.
Услышав это, сыщики понимающе переглянулись: след становился все теплее!
А кто же разгромил «Серых братьев»? Немцы?
Тут полной ясности не было. Немудрено: тогда, поздней зимой сорок пятого года, под Гданьском наблюдалось что-то вроде слоеного пирога. Наступающие советские части, отступающие немцы, десантники союзников, Армия Крайова, Армия Людова… Кто-то выходил из окружения, кто-то попадал в него. Настоящая мешанина, обильно пропитанная кровью.
Гданьское отделение Всепольского Союза ветеранов было неоднородным, как и весь Союз! Десятилетия, прошедшие после войны, не притушили до конца взаимную неприязнь между стариками, часть которых сражалась под знаменами АК, а часть воевала в АЛ. Во времена ПНР об Армии Крайовой вообще предпочитали не вспоминать, тогда ветеранскими организациями руководили бывшие аловцы, которые не слишком-то стремились разобраться в подлинной истории гибели «Серых братьев». Затем политические векторы поменяли направление почти на противоположное, но время ушло, а свидетелей тех давних событий становилось все меньше и меньше.
Сегодня Гурова и Крячко приняли два относительно молодых вежливых поляка: председатель отделения и его заместитель. Сами они, конечно же, не воевали и являлись, по сути, правительственными чиновниками, у которых хватало других проблем, кроме как копаться в давней и, без сомнения, достаточно мутной истории с разгромом одного из отрядов НВС. Тут и субсидии ветеранам, и забота об их жилищных условиях, и лечение стариков, и прочие бытовые, организационные проблемы. А со штатами во Всепольском Союзе все далеко не блестяще, денег государство выделяет не слишком много… До истории ли с «Серыми братьями» тут?
Разговаривал с поляками Станислав, а Гуров при сем присутствовал, внимательно вслушиваясь в звуки такого близкого и все же чужого языка, в интонации ответов, которые давали собеседники Стасу.
Лев Иванович чувствовал: что-то поляки недоговаривают. Нет, не врут, но… Уходят от темы, о чем-то умалчивают. Только ведь способ умалчивания, то, как человек чего-то избегает в разговоре, может сказать почти столько же, сколько правда.
Станислав подтвердил это смутное ощущение настороженной недоговоренности, возникшей у Гурова. Когда они вышли на улицу Гданьска, Крячко невесело сказал:
– Глаза-то у них бегали. Нет, я уверен, что об этой темной истории что-то известно. Хотя бы на уровне слухов. Но… Не желают они говорить на эту тему с нами. Что наводит на определенные размышления. Хорошо, что помогли хоть тем, что дали телефоны и адреса троих бойцов отряда, которые еще живы и сейчас в Гданьске. Посмотрим, что они скажут.
– Если захотят с нами разговаривать, – столь же хмуро отозвался Гуров. – А про «Свитезь» ты спрашивал?
– А как же. Утверждают, что им ничего о «Свитезе» неизвестно. В это я вполне могу поверить. О нем, вероятно, и в России мало кто располагал информацией. Что тогда, что сейчас. Зато мы узнали, кто командовал «Серыми братьями». Збигнев Невядовский, ему было сорок лет. Кадровый офицер Войска Польского. Тогда же он и погиб. Я думаю, что в разговоре с теми людьми, координаты которых мы получили, стоит упомянуть об их командире. Допустим, мы хотим написать о таком славном герое в своей книге. Кстати, давай еще раз уточним, что мы хотим узнать. Разговор-то придется вести опять-таки мне. А жаль, ты у нас признанный мастер психологической игры. К тому же обаятельный. Ты кого хочешь разговорить можешь. Как вообще мы организуем эту беседу? В гости напросимся ко всем трем по очереди? Правда, председатель отделения обещал позвонить каждому из них, предупредить о нашем визите и попросить помочь нам.
– Лучше бы пригласить всех троих в какой-нибудь ресторанчик. И устроить что-то вроде пресс-конференции. Зайдем к каждому по очереди, такие дела лучше решать при личной встрече, а не телефонным звонком. Уважительнее. И пригласим на вечер. Посидеть, немного выпить. Им – вспомнить славную молодость, нам – послушать. Ветераны обычно любят, когда ими интересуются, расспрашивают о былом. Задача у нас простейшая. На первый взгляд. Именно разговорить стариков. Узнать, что произошло с ними в феврале сорок пятого. Участвовал ли в разгроме их отряда «Свитезь». Я почти уверен, что без «Свитезя» не обошлось. О командире? Правильно, о командире их заговорить стоит. Какая, право, досада, что я не знаю польского языка!
Вскоре, однако, выяснилось, что сожаления полковника Гурова оказались преждевременными.
Одного из стариков просто не оказалось в Гданьске, он уехал к дочери в Краков. Второй, тезка Крячко, пан Станислав Черемский, узнав, что пришедшие к нему с визитом люди из России, отнесся к ним крайне нелюбезно, чуть ли не с лестницы спустил. Да, он сражался в рядах «Серых братьев». И до сей поры жалеет, что в те годы положил мало немцев и русских, которые стоили друг друга. Старчески бесцветные глаза Черемского посверкивали недоверчиво и ожесточенно, говорил он сквозь зубы, точно выплевывая презрительные слова в лица Гурову и Крячко. Какие уж тут расспросы!
– Что ж это вы так злопамятны, пан Станислав? – с грустью спросил старика Крячко.
– Поляки злопамятны, потому что ничего кроме зла они от русских не видели за всю свою историю! – напыщенно заявил ветеран НВС. – Тем более я не хочу говорить с вами о нашем командире, о Збышике. Командир, может быть, и не погиб, если бы не предательство. Не один я говорил тогда Невядовскому, что нельзя верить русскому и связываться с ними. А Збышек… Командир всегда был излишне доверчив. Да, мне звонили из отделения Союза, и сейчас повторю вам то, что уже сказал этим молокососам: я не желаю разговаривать с вами. А теперь немедленно покиньте мой дом! – Под конец его глаза буквально кипели от с трудом сдерживаемого бешенства.
Пришлось покинуть. Настораживали, однако, слова Черемского о некоем «предательстве», да еще и с упоминанием в этом контексте «русского». Это кого же?
По дороге к третьему и последнему из возможных собеседников, пану Яцеку Петецкому, Лев Иванович думал о словах старого поляка, о почти фанатичной ненависти, прозвучавшей в тоне Черемского. Что это: маниакальная неприязнь к России, сохранившаяся с тех еще лет и, возможно, даже возросшая?
Давно известно: когда не слишком умные, но честолюбивые и амбициозные люди терпят поражение в любой борьбе, они зачастую стараются убедить себя и других в том, что их предали. Появляется своего рода психологический сдвиг, измена приписывается всем и каждому. И если такая установка прогрессирует… Недалеко до подлинного помешательства. Особенно в пожилом возрасте.
Вовсе не обязательно искать причину любого провала и поражения в предательстве. Бывает, конечно… Вон, из двенадцати апостолов и то один оказался сволочью, а ведь отбирал их не кто-нибудь, а… Но все же гораздо чаще всему виной становится недостаток опыта, некомпетентность, самоуверенность и переоценка собственных сил, обычная дурость. И, не в последнюю очередь, невезение. А вопрос «Что такое не везет и как с ним бороться?» относится к категории вечных и неразрешимых.
Все так. Но Гуров чувствовал, что в данном случае за грубыми и даже злобными словами Черемского стоит нечто большее, чем предельно обострившаяся с возрастом подозрительность и застарелая русофобия, которая в Польше – увы! – не редкость.
Да, Черемский отнесся к ним с ярко выраженной неприязнью, но и сам показался Льву Ивановичу человеком очень неприятным. Крячко шел рядом с Гуровым и мрачно бормотал что-то себе под нос. Ему встреча с Черемским тоже подпортила настроение. Последний из троих ветеранов проживал совсем неподалеку, только за угол с Варшавского проспекта повернуть.
«Что будем делать, если и пан Петецкий пошлет нас куда подальше? Двинемся в Краков?» – невесело размышлял Гуров.
