Алексей Макеев - Восьмая горизонталь
Обзор книги Алексей Макеев - Восьмая горизонталь
Николай Леонов, Алексей Макеев
Восьмая горизонталь
Пролог
Трофим Иванович достал из кармана пачку облегченной «Явы», повертел ее в руках, тяжело вздохнул и вернул сигареты на место.
Как ни хотелось Таганцеву закурить, но самодисциплина важнее. Сегодня он уже выкурил три сигареты, суточная норма, назначенная самому себе, – пять штук, а до сна еще далеко. Уже лет пять он не мог заснуть раньше двух, а то и трех часов ночи. Это возрастное, ничего не поделаешь!
Пусть врачи вовсе запретили ему курить, но у него и своя голова на плечах имеется. Мало ли что в январе ему исполнилось восемьдесят шесть! Он еще крепок и на вопросы о здоровье и самочувствии может ехидно отвечать: «Не дождетесь!»
К собственной старости можно относиться по-разному. В том числе и как к привилегии, которая дается, увы, далеко не каждому.
Нет, все же шевельнулась при мысли о возрасте в душе Трофима Ивановича Таганцева легкая такая заноза. Он раздраженно засопел, поднялся со скамейки, неспешно зашагал по аллее Ботанического сада.
Внешность у Трофима Ивановича была запоминающаяся. Высокий, под два метра, и тощий, но худоба его не выглядела болезненной. Притом Таганцев совсем не сутулился, его отличала прямо-таки кавалергардская осанка, точно оглоблю проглотил. Он был лыс, лишь над ушами виднелись кустики седых волос. Под косматыми, как у мопса, бровями прятались маленькие водянистые глазки блекло-голубого цвета. Губы тонкие, плотно сжатые, подбородок резко выдается вперед.
Чем-то напоминал он портреты суровых испанских кондотьеров времен поздней Реконкисты.
Походка у Таганцева была… характерная. Строевая. Каждый шаг он будто бы вколачивал в землю. Он едва заметно прихрамывал на левую ногу: сказывались последствия старого ранения. В правой руке Таганцев сжимал набалдашник длинной и тяжелой трости красного дерева, но практически не опирался на нее при ходьбе.
Просто Таганцеву нравилась эта красивая вещь, с которой у него к тому же были связаны воспоминания о днях войны и победы. Трость была трофеем, когда-то она принадлежала одному из врагов. Фигурный набалдашник трости – голова оскалившейся рыси – был выполнен из серебра.
Тонкая работа: даже кисточки на ушах лесной кошки видны. Серебро старое, потемневшее от времени. А сколько человеческой кровушки серебряная рысь перевидала! Реки… Да и перепробовала, кстати, немало: вон, как язычок высунула… Сразу видно – замечательный мастер отлил серебряную рысь.
Одет Трофим Иванович был в темный костюм классического покроя и светло-серую рубашку, галстук подобран в тон и завязан строгим «виндзорским» узлом, отлично начищенные полуботинки сверкали.
Таганцев любил прохаживаться здесь, в Ботаническом саду Российской академии наук, особенно вечерами, когда народу на аллейках становилось совсем немного. Погода сегодня благоприятствовала прогулке: вся первая декада мая выдалась в столице довольно прохладной, но не пасмурной.
Вечерняя заря над Москвой рассыпалась брызгами ало-янтарного цвета и понемногу угасала. На восточной стороне горизонта загорались первые робкие звезды.
«Сколько помню, всегда на День Победы в Москве отличная погода, – думал Трофим Иванович, медленно шагая мимо темно-зеленой стены канадских елей. – Да… Завтра в шестьдесят первый раз буду отмечать великий праздник. Сколько же нас осталось, бойцов «Свитезя»? Хорошо, если человек пять… Считая меня. А ведь как помнится все, словно вчера было…»
Мысленно Таганцев вернулся туда, в Польшу сорок пятого года. Обычно Трофим Иванович не слишком любил вспоминать гданьские леса, но этим вечером, накануне Дня Победы, он, к своему удивлению, понял, что вспоминает о тех временах без привычной душевной боли, чуть ли не как о «золотых денечках»! Тогда, в мае сорок пятого, пережитое не казалось ему развлекательной прогулкой, но вот сегодня, издалека, оно приобрело даже некий блеск…
Все правильно… У памяти есть интересное свойство: мы лучше помним хорошее, чем плохое, и это прекрасно, иначе жизнь стала бы невыносимо тяжела.
Пройдясь по аллейке, Таганцев повернул назад, к своей излюбленной лавочке, стоящей рядом с небольшим павильоном шахматного клуба. Клуб этот был неформальным, нигде не зарегистрированным, но шахматисты в ботсаду собирались весьма – по любительским меркам – сильные. Такие, как Трофим Иванович Таганцев. Ну, может, чуток послабее. Все же Таганцев по праву считался одним из лучших непрофессиональных шахматистов Москвы. Да-да, и возраст не помеха!
Сам Трофим Иванович пребывал в твердом убеждении: если у человека хорошие мозги, то они такими и останутся, проживи он хоть полтораста лет. А все разговоры про старческий маразм и возрастное слабоумие – глупые сказки. Страшилки для слабых духом трусов и неврастеников.
Мысли Таганцева приняли новый оборот. Он вспоминал последнюю партию, сыгранную позавчера с Сергеем Гараниным. Здесь, в ботсаду.
Недурственная получилась партия. Такую не стыдно записать в свой актив.
Таганцев играл черными свою излюбленную французскую защиту. Подорвав центр Гаранина кинжальным выпадом f7 – f6, он создал опасную инициативу на ферзевом фланге. Противник контратаковал на королевском фланге, серьезно, остро контратаковал, – от Трофима Ивановича потребовалась очень точная и аккуратная защита. Многим из болельщиков, обступивших сражавшуюся пару, показалось, что крепость черного короля не удержать…
Однако здесь, в сложном миттельшпиле, когда на доске кружится вихревой хоровод пешек и фигур, когда все «висит», когда решающей становится не голая техника, а интуиция, азарт и вдохновение, Сергею Гаранину было не совладать с ним.
Таганцев всегда питал пристрастие к многофигурному миттельшпилю за многообразие возможностей, динамичность и остроту этой серединной стадии шахматного поединка. Он любил сложную боевую игру, старался избегать разменов и упрощений, ему нравилась острая тактическая борьба, в которой фигуры соперников порой причудливо переплетаются и подолгу стоят под боем.
Трофим Иванович с некоторой иронией относился к тем из своих партнеров, кто пытался запоминать толстенные дебютные руководства, надеясь играть «как учит теория» чуть ли не до двадцатого хода. Солидные учебники и монографии, написанные знатоками эндшпиля – финальной стадии игры, – тоже не привлекали его внимания. Скучно! Но, к счастью, есть центральный, средний этап шахматной баталии, по которому руководства не напишешь… Здесь Таганцев чувствовал себя как рыба в воде. Хищная такая рыба, вроде щуки.
Вот уже полуоткрытая линия превратилась в открытую, и сдвоенные ладьи Таганцева прочно взяли ее под контроль, насквозь пробивая все пространство шахматной доски, а две висячие пешки Гаранина превратились из сомнительного позиционного преимущества в неустранимый дефект!
Трофим Иванович любил не просто выигрывать, а побеждать красиво. Говорят, что шахматы – это своеобразный синтез спорта, науки и искусства. Третий компонент этого сплава привлекал Трофима Ивановича больше всего, находил в душе Таганцева самый живой отклик.
Понятие прекрасного в шахматах многогранно. Специалисты с пониманием будут говорить о красоте, например, позиционных маневров или изяществе строгой эндшпильной техники. Но для Трофима Ивановича, как и для большинства шахматистов-любителей, ничто не в состоянии было в этом смысле конкурировать с красотой шахматных комбинаций. Таганцев обладал превосходным комбинационным зрением! Кроме того, он виртуозно владел искусством накапливать с виду мелкие позиционные преимущества, чтобы реализовать их ослепительным комбинационным ударом.
В последней партии с Гараниным ему в полной мере удалось блеснуть тактическим оружием. Партнер Трофима Ивановича потерял бдительность, допустил несколько незначительных просчетов. Наказание не замедлило последовать: Таганцев эффектно пожертвовал качество, а затем, переводя игру в русло форсированного варианта, еще и коня! Знатоки, собравшиеся около шахматного столика, восторженно загудели, зацокали языками.
Теперь у его противника стало на целую ладью больше. Только ему это материальное преимущество ничуть не помогло!
Нет, прямой атаки на белого короля не было, непосредственных матовых угроз не просматривалось. Вот только вскоре выяснилось, что следующий ход белым делать нечем и незачем. Белое войско задыхалось в безжалостных тисках цугцванга: нужно ходить, их очередь, но любой ход приведет к дальнейшему ухудшению и без того отвратной позиции.
От самой сильной фигуры Сергея Гаранина осталась лишь бледная тень: его ферзь уныло стоял в углу доски, на поле а1, вглухую заблокированный собственными пешками.
Недолго посопротивлявшись – для приличия, – Гаранин остановил часы. Сдался. Ничего другого ему в такой ситуации не оставалось.
И сейчас, спустя два дня, Трофим Иванович, вспомнив о недавней победе, не смог сдержать довольный смешок. Вот вам и возраст, хорошие мои, Гаранин-то почти на сорок лет младше!
