Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов
– Я надеялся, что он сможет меня принять без предварительной договоренности.
Он улыбнулся ей. После небольшой паузы она улыбнулась ему в ответ:
– Вообще-то, он на месте. Я загляну к нему, узнаю, есть ли у него минутка.
И вот несколько минут спустя он оказался в великолепном кабинете, окна которого выходили на Плас-Рояль и Эглиз Нотр-Дам-де-Виктуар. Церковь, построенную для увековечения двух великих побед над англичанами.
Гамашу потребовалось несколько секунд, чтобы оценить безысходность ситуации. Дело было не в том, что он не понимал слов Кена Хэслама, – он просто не слышал их. Наконец, когда и чтение по губам не помогло, старший инспектор поднял руку:
– Désolé.
Губы Хэслама замерли.
– Не могли бы мы сесть поближе друг к другу? Я вас почти не слышу.
Хэслам посмотрел на него встревоженным взглядом, но встал и пересел на стул рядом с Гамашем.
– Мне очень нужно знать, что случилось на заседании совета Лит-Иста, когда пришел Огюстен Рено.
Бур-бур-бур, нахальный, бур-бур, никак не мог, мур-бур.
У Хэслама был довольно суровый вид. Перед Гамашем сидел красивый седоволосый человек, чисто выбритый, с красноватым лицом, обязанным своим цветом скорее солнцу, чем бутылке. Теперь, когда они сидели рядом, Гамаш лучше понимал его слова. И хотя Хэслам по-прежнему говорил шепотом, тот стал почти разборчивым, да и другие сигналы стали яснее.
Хэслам был раздражен.
Гамаш понимал, что причиной раздражения был не его визит, а то, что случилось. Кто-то, знакомый с планом Литературно-исторического общества, убил Огюстена Рено. И тот факт, что сумасшедший археолог хотел встретиться с советом в день своей смерти и получил отказ, нельзя было рассматривать как совпадение.
Но Хэслам продолжил говорить.
Бур-бур-мум, Шамплейн, мур-бур идиотство, бур-бур, гонки на каноэ.
– Да, насколько мне известно от мистера Хэнкока, вы с ним ушли пораньше на тренировку. Вы участвуете в гонках на каноэ в это воскресенье.
Хэслам улыбнулся и кивнул:
– Это мечта всей моей жизни.
Слова были произнесены тихо, но четко. Мрачным шепотом. Голос прозвучал тепло, и Гамаш подумал, почему он не говорит так чаще, в особенности на работе. Безусловно, это была финансовая катастрофа – гид, который не может говорить.
– А почему вы решили участвовать в гонках? – не смог удержаться от вопроса Гамаш.
Ему было ужасно интересно, почему кто-то, в особенности человек на седьмом десятке, делает такие вещи.
Ответ Хэслама удивил его. Он ожидал чего-то пафосного, чего-нибудь про историю, которую этот человек явно любил, а гонки на каноэ воссоздавали гонки почтовиков в те времена, когда ледоколов еще не было.
Мур-бур, нравится, мур-мур, народ.
– Вам нравится народ? – спросил Гамаш.
Мур-мур. Хэслам кивнул и улыбнулся.
– А в хор записаться вы что, не могли?
Хэслам улыбнулся:
– Это ведь не одно и то же, старший инспектор, правда?
Глаза у Хэслама были теплые, внимательные, умные.
«Он знает, – подумал Гамаш. – Этот человек знает цену не только дружбы, но и духа братства. Того, что происходит с людьми в экстремальных ситуациях».
Правая рука Гамаша начала дрожать, и он очень медленно сжал ее в кулак, но прежде эти задумчивые глаза успели опуститься и заметили тремор.
Однако Хэслам не произвел ни звука.
Арман Гамаш медленно поднялся по склону небольшого холма назад к Пти-Шамплейн и фуникулеру. На ходу он обдумывал разговор с Хэсламом и секретаршей, которая сообщила ему не меньше, а то и больше, чем сам хозяин фирмы.
Нет, мистер Хэслам лично не водит экскурсии, он организует их по электронной почте. По большей части это элитные частные туры по Квебеку для приезжающих знаменитостей и высокопоставленных персон. Он в некотором роде кто-то вроде консьержа. Он так давно этим занимается, что люди стали просить его о довольно странных вещах, и он почти всегда удовлетворяет их просьбы. Никогда ничего противозаконного или безнравственного, поспешила она заверить Гамаша. Мистер Хэслам – человек в высшей степени порядочный. Но необычный, да.
Говорила она на идеальном французском, а Хэслам, когда его было слышно, на еще лучшем. Если бы у него было другое имя – не Кен Хэслам, Гамаш решил бы, что перед ним франкоязычный канадец. Как сказала секретарша, мистер Хэслам потерял своего единственного ребенка, девочку, когда той было одиннадцать. Она умерла от лейкемии, а его жена умерла шесть лет назад. Обе похоронены на англиканском кладбище в старом городе.
Его корни уходили глубоко в историю Квебека.
В фуникулере Гамаш заставил себя обозреть открывающийся великолепный вид, но при этом упирался спиной в стену. Поднявшись наверх, он вышел на обжигающе холодный ветер. Он знал, куда должен отправиться теперь, но сначала хотел осмыслить то, что узнал. Он прошел по небольшой улочке рю Де-Трезор, где даже в лютый февральский мороз художники продавали красочные изображения Квебека. В стороне от переулка стояли бары, сложенные из ледяных глыб, здесь продавался «карибу» для туристов, которые очень скоро могли в полной мере оценить его убойную силу. Выйдя из улочки, Гамаш увидел кафе «Буад» и зашел, чтобы согреться и подумать.
Сидя на диванчике с чашкой какао, он вытащил блокнот с авторучкой. Он неторопливо попивал какао, иногда ненадолго задумывался, сделал несколько записей. Наконец он почувствовал, что готов к следующему визиту.
Путь от кафе был недалекий. По другую сторону улицы находилась громада базилики Нотр-Дам, великолепной церкви, позолоченной внутри. Тут венчали, крестили, наказывали, наставляли и хоронили как сильных мира сего, так и последних нищих.
Квебек никогда не испытывал недостатка в церквях, но все они были спутниками на орбите вокруг солнца – базилики Нотр-Дам.
Гамаш прошел через ворота, поднялся по ступенькам и остановился у доски, на которой перечислялись воскресные службы. Одна только что закончилась, а следующая ожидалась в шесть вечера. Открыв тяжелые двери, он вошел внутрь и ощутил тепло и запах свечей и благовоний, впитавшийся в эти стены за долгие годы церковных ритуалов. Услышал гулкие шаги по плиточному полу.
В церкви стоял полумрак, люстры и настенные светильники лишь слегка освещали огромное пространство. Но в дальнем конце за почти пустыми скамьями было светлее. Весь алтарь был словно погружен в золото. Он светился и манил, резвились ангелы, стояли строгие святые. В самом центре, словно кукольный домик избалованного ребенка, находилась маленькая копия собора Святого Петра в Риме.
Это пышное великолепие одновременно вызывало трепет и отвращение. Гамаш перекрестился – никак не мог отделаться от этой привычки – и несколько минут посидел без движения.
– Знаете, моя семья хотела, чтобы я стал священником, – произнес молодой голос.
– Вероятно, привыкли к праху и дыму, – сказал Гамаш.
– Именно. И они думают, что любой, кто сумел привыкнуть к моей бабушке, либо святой, либо умственно отсталый. И то и другое подходящий материал для жизни с иезуитами.
– Но ты сделал другой выбор.
– Я к этому никогда серьезно не относился, – сказал в ухо Гамашу агент Морен. – Я влюбился в Сюзанну, когда ей было шесть, а мне – семь. Решил, что таков умысел Господа.
– Вы так давно знаете друг друга?
– Кажется, всю жизнь. Мы познакомились в церковной школе.
Перед мысленным взором Гамаша возник Морен, и старший инспектор попытался представить его семилетним. Это было нетрудно. Он выглядел гораздо моложе своих двадцати пяти. Он ловко умел прикидываться недоразвитым. Не то чтобы он очень старался, просто ему это легко давалось. Он нередко держал рот слегка приоткрытым, а его широкие губы были влажны – ощущение такое, что вот-вот с них потянется ниточка слюны. Это могло настораживать, но могло и обезоруживать. Но никогда не выглядело отталкивающим.
Не сразу Гамаш и его команда поняли: то, что происходит с лицом Морена, никак не связано с его головой или сердцем.
– Я люблю сидеть в нашей деревенской церкви, когда все уже ушли. Иногда я хожу туда по вечерам.
– Разговариваешь со священником?
– С отцом Мишелем? Иногда. Но в основном просто сижу. Я теперь представляю себе нашу свадьбу в следующем июле. Я вижу убранство и воображаю всех моих друзей и родителей. Некоторых коллег. – Он помолчал. – Вы придете?
– Если пригласишь, обязательно приду.
– Правда?
– Непременно.
– Подождите, я скажу об этом Сюзанне. Когда я сижу в церкви, то вижу в первую очередь, как она идет ко мне по проходу. Это как чудо.
