Лучший исторический детектив – 2 - Балашов Александр

Второе дыхание снова превратилось в первое. Лаврищев отстал от супруги на пару шагов и сказал жалобным голосом:

— Диета, ваше сиятельство, — или лучше так, свет дальнозорких очей моих, — со мной творит чудеса, коль я ещё жив… Я и сам, душа моя, давно заметил, что если не кушать жирное мясо, бутерброды с икрой, не пить пиво с рыбкой — морда, ты права, становится меньше… Но — грустнее.

Жена невольно улыбнулась удачной шутке мужа. Вслух же сказала:

— Я всегда говорила, что ты не ту профессию в жизни выбрал. Колун так и не умер в душе твой, Ильич… Но запомни, дружок: я, наконец, возьмусь за твоё здоровье самым серьёзным образом.

— Только запомни, подруга, — задыхаясь от быстрой ходьбы, ответил тучный Лаврищев. — Из всех овощей больше всего я шашлык люблю.

— Вот, блин, гурман доморощенный!

— Блины я, Машенька, тоже обожаю. Только вот каждый первый блин у меня в коме…

— Иди молча, Петросян недоделанный!

Игорь Ильич промолчал. Знал, что властная жена, засунувшая его за годы совместного проживания под свой каблучок, не терпела никаких возражений.

РАЗОЗЛЁННЫЙ КАБЛУК — ЭТО КОПЫТО

Мария Сигизмундовна, женщина из семьи потомственных интеллигентов, московских снобов Семионовых-Эссенов в третьем (или даже четвёртом!) поколении, терпеливо сидевшая на «диете Малышевой», всегда заботилась о состоянии своего опорно-двигательного аппарата — руки её были свободны от любой поклажи. После очередной передачи «Здорово жить», где говорилось, что для долгой и здоровой жизни нужно ежедневно проходить не менее пяти километров пешком, она настояла, чтобы на дачу пенсионера Лаврищевы ездили не на машине, а на электричке. Путь от платформы до дачного домика (с учётом обратной дороги) составлял более семи километров. Несмотря на то, что этот марш-бросок отнимал у неё последние силы, оставшиеся после дачного отдыха, на автомобиле, как «совершенно вредном, опасном и экологически нечистом изобретении человечества», она решительно поставила жирный крест.

Бывший судья суда одного из столичных районов не терпела апелляций. Да тому и не к кому было апеллировать: в семейной иерархии над Марией Сигизмундовной никто не стоял. В семье с неё начиналась вертикаль власти, ей она и заканчивалась.

Игорю Ильичу оставалось только привычно играть роль мужа-подкаблучника. Все мы, как утверждал ещё великий Шекспир, в театре под названием «Жизнь» играем ту или иную роль. Какая достанется при их распределении ролей от Главного Режиссёра, ту и играем. По-разному играем — талантливо, «так себе» или вовсе бездарно. Но — играем. Либо, как Игорь Ильич, через силу доигрываем.

Роль мужа-подкаблучника не было амплуа Лаврищева. Играл он её вяло, шаблонно. Можно сказать, не играл, а уже доигрывал… Как тот актёр, уставший всю жизнь говорить на сцене одну и ту же фразу: «Кушать подано». А других слов (даже в массовке) строптивый режиссёр ему не предлагал. Игорь Ильич, отслуживший когда-то срочную в артиллерии, любил говорить, что слушает жену с открытым ртом по старой привычке артиллериста.

Но когда семейный режиссёр терял бдительность, способный актёр, ставший докой в навязанном ему амплуа, легко обводил постановщика спектакля вокруг пальца и становился «тихим бунтарём». Тихим, потому что не терпел семейных скандалов. Правда, часто его внутренний бунт имел странную форму: он украдкой брал ключи от машины, хранившиеся в старом фамильном серванте, и на цыпочках, будто цыган, уводивший из конюшни коня, шёл к недавно приобретённой семейной железной лошадке — автомобилю «Вольво». А, выбравшись на МКАД, давил на газ, испытывая… нет, даже не радость, а то, что его любимый внук Максим называл одним коротеньким и не до конца понятным Лаврищеву словом — «кайф».

Ещё великий Гоголь задолго до наступления эры автомобилизма в России, назвал не только две главные наших беды, но и указал на основную причину высокой аварийности на дорогах. Правда, это никак не сказалось на снижении грустной статистики. Ведь какой русский и сегодня, когда на каждом километре по три камеры, не любит быстрой езды! Особенно когда под капотом больше сотни «лошадок». Скорость верного автомобиля создавала иллюзию побега из его невыносимого семейного ига длинною в одну человеческую жизнь.

Оставаясь один на один с любимой и верной «лошадкой», которая напоминала ему годы его стремительно пролетевшей молодости, он невольно вспоминал волевое, будто вырубленное из холодного белого мрамора лицо супруги. Нет, лицо Марии Сигизмундовны было ещё по-своему прекрасно. Оно было по-своему красиво именно в своей монументальности. Лишённое малейшего отпечатка любой живой эмоции («экологически чистое», как про себя говорил Лаврищев о «высоком челе» супруги), полное горделивой значимости (отпечаток судейской профессии остался на внешнем облике и после выхода «заслуженного работника юстиции» на «заслуженный отдых») — это лицо, стоило ему оглянуться, вдруг пугающе всплывало в зеркале заднего вида. И тогда глаза его тухли, и он невольно кривился, будто откусил кусок кислого яблока. Он вдавливал педаль газа в пол автомобиля, будто хотел оторваться на сумасшедшей скорости от этого фантомного преследования.

Лицо мраморной «Галатеи» давно уже было нелюбимым и даже постылым. Но даже бешеная скорость не помогала освободиться от чувства постоянного присутствия Марии Сигизмундовны в каждом его шаге. Скорость, за которой неизменно прилетали по почте немалые штрафы, давала только иллюзию отрыва. Убежать от самого себя и судьбы, казалось Лаврищеву, ему уже было невозможно. Да, если говорить начистоту, и не очень-то хотелось… К любому положению (даже под каблуком) человек со временем привыкает. А привычка — это наша вторая натура.

Хотя несколько раз за всю свою брачную жизнь Игорь Ильич всерьёз задумывался: а не развестись ли ему с Марией Сигизмундовной? Собраться с духом и разрубить одним махом этот гордиев узел. Что тут героического? Тысячи, миллионы людей по всему свету это уже проделали, некоторые не по одному разу… И ничего. То-то и оно, что н и ч е г о: живут, работают, платят алименты… Но потом сам себе говорил: нет, брат, Мария — женщина властная, привыкла обвинительные приговоры выносить. Судья, как пить дать, тогда отберёт у него дочь Ирину, в которой Лаврищев, пока дочка не отпочковалась, души не чаял. «Ладно, подожду, пока Иринка окончит школу, и уж тогда…» — успокаивал он сам себя.

Потом Ирина поступила в вуз. Тоже решил подождать — вот закончит свой мединститут, потом ординатуру, начнёт самостоятельно работать врачом… Всё так и случилось. Ирину Игоревну оставили работать в крупном столичном кардиоцентре, дочь нашла своё призвание в медицине. Всем было ясно, медицина — это её путь. И Игорь Ильич понимал: врач из неё получится. И, судя по доброму сердцу, очень даже неплохой врач.

Но ничего в жизни следователя Лаврищева от этих провалившихся от удручающего бездействия переворотов (как незабвенное ГКЧП) не изменилось. Так и не решился он топором, с одного маху, разрубить давно поржавевшие цепи Гименея или — как его? — этот чёртов гордиев узел. Банально, но это именно так: ко всему человек привыкает — к славе, к холуйству, к власти. К цепям — тоже.

Видно, не рождён Игорь Лаврищев был узлорубом, как его более молодые, успешные и послушные любым приказам начальства коллеги. Конформистам во все времена жилось гораздо лучше, а главное — легче, чем нонконформистам. Это Лаврищев за годы работы в следственных органов испытал на собственной шкуре. Конформисты обладают гибким умом и сообразительностью. Возбудить уголовное дело против предпринимателя N? Да никаких проблем, пожалуйста, уважаемый Иван Иванович! Ваше слово — закон, ваша благосклонность — лучшая награда.