Лучший исторический детектив – 2 - Балашов Александр
— Не выражайся!
— Я так ярче выражаю свою мысль. Идеи кормят идеалистов, но сыт ими не будешь. Этот шизойдный пунктик — во что бы то ни стало найти эти проклятые камни из прошлого — доведёт его до сумасшедшего дома… Легенда, даже очень романтичная, Маша, не накормит! Были денежки, теперь — тю-тю…Теперь папа с мамой будут реанимировать свои старые связи, давно находящиеся в состоянии клинической смерти, кому-то звонить, просить, унижаться — короче, будем в «Интеко» топ-менеджером устраивать нашего несостоявшегося Канта.
Лаврищев перевёл дух, незаметно для жены сунул таблетку валидола под язык.
— Видно, припёрло, — продолжил он свой обличительный монолог, — раз тебя, мать свою, — в этом месте интонация приобрела едва заметное ироничное звучание, но, судя по походке жены, та уловила иронию мужа, — свою мать…взыскательного, но справедливого судью, с кем столько лет наш Кант не общался, снизошёл!.. И, укоротив гордыню свою, попросил помощи пролезть в богатенькое «Интеко». Кем возьмут? Теперь ему, пустившему бабкины деньги на ветер, наверно, уже неважно — переводчиком, советником, секретарём-референтом… Кушать хочется! И сразу же все работы стали хороши, выбирай на вкус… А деньги, они ни в «Интеко», ни в «Роснефте» — цементом или бензином не пахнут…
— Замолчи! — перебила его жена. — Ты его всегда ненавидел. Молча и тайно не-на-ви-дел! Я — любила. Да, справедливо обижалась… за его подлог с завещанием моих родителей. Ошибся, погорячился… С кем не бывает? Но всё равно: я своего мальчика любила и люблю! А ты ему завидуешь… Да-да, именно так: ненавидишь в глубине души и завидуешь.
Лаврищев в ответ только саркастически гримасничал — благо, что экссудья, советник юстиции, заслуженный работник юстиции, шагавшая впереди, не видела этих клоунских выходок своего муженька. Лаврищева-Семионова была увлекающейся натурой. Если её вдохновила тема, то заключительное слово на процессе могло звучать более часа. Мария Сигизмундовна села на своего конька, который уже, не слушаясь уздечки, понёс по кочкам и рытвинам:
— Я люблю, ты — тихо презираешь…Вот в чём наша разница по отношению к гениальному мальчику. А если разобраться, то это ты виноват, что у него такая судьба. Ты совершенно не занимался Юликом. Он рос, по сути, сиротой при живом отце, то есть отчиме… Вот он и стал философом. Разве это профессия для жизни — философ? Что-то я никогда не видела объявлений в газетах или на сайтах: «Требуется философ. Зарплата высокая».
— Он не философ. Философ — Диоген в бочке из-под селёдки, — возразил Лаврищев, улыбаясь одними глазами. — Просто закончил философский факультет Берлинского университета. Такие «философы» в «Интеко», «Росатоме», «Роснефте» и прочих корпорациях со звучными названиями неплохие денежки зашибают. Сейчас у всех одна философия, Маша, — деньги. Даже у Всевышнего в церкви не любви, не радости, не здоровья, а прежде всего денег просят… И ведь даёт! Стучите на своего ближнего — и вам откроют! Но не Он, не Он даёт этот симулятор радости и счастья — деньги… Христос был бессребреник, симулятор счастья — это, Маша, проделки Дьявола-искусителя…
— Хотя бы ты, Ильич, не философствовал! — вернула мужа на землю супруга. — И твои нападки на Юлиана не имеют под собой никакого основания. Ты ошибаешься, Ильич, что он живёт какими-то фантазиями по поводу коллекции Пауля Эссена, как ты говоришь, иллюзиями. Я хоть и не общалась эти годы с сыном, но внимательно отслеживала все аукционы на лондонском аукционе «Сотбис». В конце прошлого года продавец, пожелавший остаться неизвестным, выставил на торги знак ордена святой Анны с бриллиантовыми украшениями и звезду ордена святого Станислава первой степени… В тот же день раритеты были проданы за очень кругленькую сумму, которая тебе, Ильич, с твоим кодексом чести и не снилась.
Лаврищев, услышав эту информацию, остановился, как вкопанный, глотая настоянный на сосновой хвое воздух открытым ртом. Он уже не ёрничал. Загорелая лысина покрылась испариной.
— Ты чего? — спросила жена, думая, что муж со своей стенокардией напряжения не выдержал заданного ею темпа ходьбы.
— Это он был продавцом, — тихо сказал Игорь Ильич, массируя левую сторону груди. — Мне, дураку, об этом ещё после сна в его чёртовых воротах нужно было догадаться… Он продавец. Больным сердцем это чувствую…
— Да кто — он?
— Юлик…
— Не факт, — покачала головой Мария Сигизмундовна. — С чего ты взял? Коллекционеров, и весьма состоятельных джентльменов, на Западе хватает. А такие музейные раритеты для них мечта, а не экземпляр коллекции. Денег не жалеют на сверкающие цацки.
— Нет, я точно знаю — это он!
— Что, думаешь, напал-таки на след пропавшей коллекции?
Лаврищев залез пальцами под марлю, вытащил горсть ягод и отправил их себе в рот, выкрасив соком руки и рот.
— Теперь я понимаю, как он через свой временной портал, ворота в другое время раз в год, в свой день рождения проходит… И находит по частям коллекцию. — сказал он, вытирая рот белым платком, окрашивая его красным соком спелой клубники.
— Что ты несёшь?
— Клубнику в ведре…
— Что та несёшь, какие ворота? Какой портал?
Лаврищев присел на пень у дороги, промокнул вспотевшую лысину большим клетчатым платком.
— Квартира в элитном доме на Набережной, сказал он, — это не просто, Маша, квартира его бабушки с дедушкой… Это — ты только не падай ни в обморок, ни в истерику! — это, действительно, ворота в другие времена. Представь себе: в центре Москвы — и тако-о-о-е!.. Ни в какие ворота не лезет!
Теперь пришёл черёд удивляться супруге. Мария Сигизмундовна замедлила шаг, потом остановилась, обернулась, прикусив нижнюю губу и выражая тем самым высшую степень своего недоумения.
— Что за бред, Ильич? — спросила она. — Я, можно сказать, родилась в этой квартире, ты столько лет сам в ней прожил… Какие, к чертям собачьим, порталы с воротами?!.
— Спокойствие, только спокойствие…
— Нет, ты сказал «А», говори и «Б»! Через какой такой портал он находит ордена с камушками? Через морской порт, что ли?
Лаврищев рассеяно улыбался, ругая себя последними словами за свой несдержанный язык. Он ответил не сразу, напряжённо думая о чём-то своём.
— Эй, Ильич! Спускайся на землю! Или снова в своих «воротах в прошлое» заснул? — вывела мужа из ступора супруга. — Так ты поможешь нашему мальчику с «Интеко»?
Лаврищев снова приложил платок к лысине, грузно поднялся, взял в руки ведро с дачным урожаем клубники, казалось, обрёл второе дыхание. Лаврищев даже прибавил ходу и забежал шага на два вперёд, чтобы заглянуть в глаза супруге.
— А вы, мадам, уже просили Юлиана?
Мать Юлиана вздохнула:
— Для полного прощения нужно время. Но чувствую, что это время на подходе.
Информация жены о продаже неизвестным двух редких царских орденов первой половины 19 века неожиданно возбудили мужа, будто он, позабыв о пройденных километрах, обрёл второе дыхание. Лаврищев повеселел и даже изобразил какой-то странный танец — смешно сплясал не то «барыню», не то кавказскую лезгинку. И всё это проделал с глуповато-счастливым выражением лица, не выпуская из рук ведра с клубникой.
Мария присела на какую-то корягу, глядя смеющимися глазами на развеселившегося мужа:
— Ну что тебе сказать? Был ты клоуном, клоуном и остался…
— Прости, душа моя, — задыхаясь после ритмичного танца, бросил Лаврищев. — Мы ведь из простых, не августейших кровей будем… Слушаюсь безоговорочно и повинуюсь. Будет ему и «Интеко» и пиво с раками. Я ведь, душенька, всегда тебя во всём слушаюсь. И даже на рекомендованную тобой диету с великой радостью сел.
— С радостью? — подняла брови Лаврищева-Семионова. — То-то у тебя, Ильич, первую неделю лицо было такое грустное… Вставай. На одну электричку уже опоздали, теперь бы на часовую поспеть.
Лаврищев, всё ещё ёрничая, отдал честь, приложив руку к виску.
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
— К пустой голове руку не прикладывают.
— Так точно, ваше высокопревосходительство!
