Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов
Бовуар не видел Оливье вот уже несколько месяцев. Некоторых людей тюрьма меняет. Впрочем, она меняет всех, но внешне на одних она сказывается сильнее, чем на других. Некоторые словно расцветают. Они занимаются в спортивном зале, набирают вес, впервые за много лет начинают делать зарядку. Некоторые даже благоденствуют, хотя ни за что не признались бы в этом, но режим и порядок идут им на пользу.
Здесь их жизненный путь становится понятнее.
Но Бовуар знал, что большинство людей в заключении вянут.
Оливье появился в дверях, облаченный в тюремную одежду. Ему было уже под сорок, и он не отличался крепким сложением. Волосы его были подстрижены короче, чем когда-либо прежде, но это скрывало тот факт, что он лысеет. Лицо побледнело, но выглядел он здоровым. Бовуар испытал отвращение – это чувство возникало у него в присутствии всех убийц. А в глубине души он был уверен, что Оливье убийца.
«Нет, – резко напомнил он себе. – Я должен думать о нем как о человеке невиновном. Или, по меньшей мере, как о человеке, чья вина не доказана». Но как ни старался, он видел перед собой заключенного.
– Инспектор, – сказал Оливье, остановившись в дальнем конце комнаты для посетителей.
– Оливье, – сказал Бовуар и улыбнулся, хотя, судя по кислой мине Оливье, это была скорее ухмылка. – Прошу вас, называйте меня Жан Ги. Я здесь как частное лицо.
– Просто в гости заглянули? – Оливье сел за стол напротив Бовуара. – Как поживает старший инспектор?
– Он поехал на карнавал в Квебек-Сити. Надеюсь, что его в любую минуту отпустят под залог.
Оливье рассмеялся:
– Здесь много людей, которые попали сюда через карнавал. Судя по всему, линия защиты, основанная на заявлении: «Я выпил слишком много „карибу“», не очень эффективна.
– Я предупрежу шефа.
Они смеялись этой шутке дольше, чем необходимо, потом в комнате воцарилась неловкая тишина. Бовуар просто не знал, что сказать.
Оливье выжидательно смотрел на него.
– Я не был сейчас до конца откровенен с вами, – начал Бовуар. Прежде он никогда не делал ничего подобного, и ощущение у него было такое, будто он забрел в джунгли, отчего испытывал к Оливье еще бóльшую неприязнь. – Как вам, вероятно, известно, я в отпуске, так что это не официальный приезд, но…
Оливье ждал – ему ожидание давалось проще, чем Бовуару. Наконец он молча приподнял брови: «Продолжайте».
– Шеф попросил меня уточнить некоторые стороны вашего дела. Не хочу подавать вам беспочвенные надежды…
Но он видел, что его слова уже запоздали. Оливье улыбался. Жизнь возвращалась к нему.
– Нет, Оливье, вы не должны надеяться, что из этого что-нибудь получится.
– Почему?
– Потому что я по-прежнему считаю, что это сделали вы.
Бовуар с удовольствием увидел, что Оливье после этих слов сник. Но какая-то аура надежды вокруг него все еще витала. Это было жестоко? Бовуар надеялся, что да. Он облокотился на металлический стол:
– Послушайте, у меня к вам несколько вопросов. Шеф просил меня убедиться стопроцентно.
– Вы думаете, что я это сделал, но он сомневается, верно? – торжествующе спросил Оливье.
– Он не до конца уверен и хочет избавиться от всяких неопределенностей. Хочет знать наверняка, что он… мы… не совершили ошибки. Но знайте, если вы скажете об этом кому-нибудь – кому угодно, – то тема будет закрыта. Вам ясно? – Бовуар посмотрел на него жестким взглядом.
– Ясно.
– Это очень серьезно, Оливье. И в первую очередь я имею в виду Габри. Ему вы не должны говорить ни слова.
Оливье находился в нерешительности.
– Если вы скажете ему, он скажет остальным. Просто не сможет удержаться. Или, по крайней мере, его настроение улучшится, и люди это увидят. Если я задаю вопросы, пытаюсь что-то уточнить, то это должно оставаться в тайне. Если Отшельника убил кто-то другой, я не хочу, чтобы убийца насторожился.
Аргументы были резонные, и Оливье кивнул:
– Обещаю.
– Bon. Вы должны мне еще раз рассказать, что случилось в ту ночь. И мне нужна правда.
Воздух между ними словно потрескивал от насыщенности электричеством.
– Я говорил вам правду.
– Когда? – спросил Бовуар. – Во второй, в третьей версии вашей истории? Если вы оказались здесь, то винить в этом можете только себя. Вы лгали на каждом этапе.
Оливье знал, что так оно и есть. Он всю жизнь лгал по разным поводам, и в конечном счете эта привычка стала его второй натурой. Ему даже в голову не приходило говорить правду. И когда все это случилось, он, конечно же, принялся лгать.
Он слишком поздно понял, к чему это привело. За его ложью стало невозможно различить истину. И хотя ложь давалась ему легко и звучала убедительно, но и вся правда, которую он говорил, стала походить на ложь. Говоря правду, он краснел, принимался искать нужные слова, путался.
– Хорошо, – сказал он Бовуару. – Я вам расскажу, что случилось.
– Правду.
Оливье коротко, резко кивнул:
– Я познакомился с Отшельником десять лет назад, когда мы с Габри только приехали в Три Сосны и жили над магазином. Он тогда еще не был затворником. Он жил в своем лесном домике, но сам приходил за продуктами, правда вид у него был как у записного бродяги. Мы в то время ремонтировали магазин. Я тогда не думал о бистро – хотел иметь магазин по продаже старинных товаров. И вот он появился как-то раз и сказал, что хочет продать кое-что. Мне это не очень понравилось. Ему что-то было нужно от меня. Я посмотрел на него и решил, что речь идет о какой-нибудь вещице, которую он нашел где-нибудь на обочине дороги, но, когда он мне ее показал, я понял, что вещица эта незаурядная.
– И что это было?
– Миниатюра. Крохотный портрет в профиль. Кажется, какой-то польский аристократ. Вероятно, она была написана одним волоском – такая тонкая работа. Даже рамочка была великолепна. Я согласился ее купить в обмен на продукты.
Он уже столько раз рассказывал эту историю, что почти не замечал отвращения на лице слушателя. Почти.
– Продолжайте, – сказал Бовуар. – Что вы сделали с портретом?
– Отвез в Монреаль и продал на рю Нотр-Дам – там квартал магазинов, торгующих антиквариатом.
– Вы помните, какой это был магазин? – Бовуар вытащил блокнот и авторучку.
– Не уверен, что он сохранился. Там все время перемены. Он назывался «Ле тан пердю».
Бовуар сделал запись в блокноте.
– Сколько вы за нее получили?
– Полторы тысячи долларов.
– И Отшельник после этого стал приходить к вам?
– Да, стал предлагать мне всякие вещицы. Были там вещи фантастические, были не очень, но всё лучше, что я бы нашел на старых чердаках и в сараях. Поначалу я их продавал через этот магазин, а потом понял, что смогу получить больше на интернет-аукционе. Но вот как-то раз Отшельник пришел ко мне в полной прострации. Он отощал, был испуган. Он сказал мне: «Все, старичок, я больше не приду. Не могу». Для меня это была катастрофа. Я уже привык к этим доходам. Он сказал, что больше не хочет, чтобы его видели, а потом пригласил меня к нему в его лесной домик.
– И вы пошли?
Оливье кивнул:
– Я понятия не имел, что он живет в лесу. У черта на куличках. Ну, вы сами знаете.
Бовуар знал. Он провел там ночь со святым мерзавцем.
– Мы пришли туда, и я не поверил своим глазам.
На мгновение Оливье перенесся в то волшебное мгновение, когда он впервые оказался в хижине оборванца. И в мире, где из древнего хрусталя пили молоко, где королевский фарфор использовался под сэндвичи с арахисовым маслом, а бесценные шелковые гобелены висели на стенах, чтобы защитить обитателя домика от сквозняков.
– Я приходил к нему каждые две недели. К тому времени я уже переделал магазин в бистро. Каждую вторую субботу после закрытия бистро я незаметно ходил к Отшельнику. Мы разговаривали, и он давал мне что-нибудь за продукты, которые я ему приносил.
– А что означала Шарлотта? – спросил Бовуар.
На странное повторение этого имени обратил внимание старший инспектор Гамаш. Повсюду в домике Отшельника были напоминания об этом имени: от «Паутинки Шарлотты»[41] до первого издания Шарлотты Бронте и редкой скрипки. Никто не обратил на это внимания, кроме шефа.
Оливье покачал головой:
– Ничего. Ничего это не означало. По крайней мере, мне об этом не известно. Он никогда не называл этого имени.
Бовуар уставился на него:
– Осторожнее, Оливье, мне нужна правда.
– У меня больше нет оснований врать.
Это было бы справедливо для любого рационально мыслящего человека, но Оливье вел себя настолько иррационально, что Бовуар сомневался, способен ли он на что-либо другое.
– Отшельник в закодированном виде вырезал это имя на одной из сделанных им деревянных скульптурок, – сказал Бовуар.
