Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов
– Да, в хорошей, – подтвердил Гамаш. – Он священник в пресвитерианской церкви Святого Андрея.
– Мужественное христианство, – хохотнул Рене.
– Тут есть пресвитерианская церковь? – спросил Жан.
– А с ней и приход, – ответил Гамаш. – Он сказал, что на пару с ним в гонке участвует человек, которому перевалило за шестьдесят.
– За шестьдесят чего? – спросил Рене. – Фунтов?
– Наверное, ай-кью, – сказал Эмиль.
– Надеюсь встретиться с ним сегодня днем. Его зовут Кен Хэслам. Вы его не знаете?
Они переглянулись, но ответ был очевиден: нет, не знают.
После ланча за чашечкой эспрессо Гамаш повернул разговор к теме, которая и привела их всех сюда:
– Вам известно, что Огюстен Рено был убит в пятницу вечером или в субботу рано утром?
Они кивнули, их хорошее настроение поубавилось. Три проницательных взгляда устремились на Гамаша. Они все были люди пожилые, под восемьдесят, все успешные в своей области, все на пенсии. Но никто не утратил острого ума. Гамаш это ясно видел.
– Вот что я хотел бы узнать от вас. Мог ли Шамплейн быть похоронен под нынешним Литературно-историческим обществом?
Они переглянулись, и наконец без слов было решено, что слово возьмет Рене Далер, крупный, похожий на Харди человек. Со стола все убрали, остались только их demi-tasses[39].
– Когда Эмиль сказал, о чем вы хотите поговорить, я взял с собой вот это. – Рене разложил на столе карту, прижав ее по краям чашками. – Виноват, но я понятия не имею, где находится Литературно-историческое общество.
– Это не совсем верно, – сказал Жан своему другу. – Нам знакомо это здание. Оно очень старое. Построено было как редут, в тысяча семисотые стало казармами. Во второй половине восемнадцатого века там размещались военнопленные. Потом где-то была построена другая тюрьма, и здание, вероятно, попало в частные руки.
– А теперь вы говорите, что оно называется Литературно-историческим обществом. – Английские слова давались Рене с трудом.
– Великолепное сооружение, – сказал Гамаш.
Рене ткнул своим толстым пальцем в место, где располагалось здание на рю Сен-Станисла:
– Это оно?
Гамаш, как и все остальные, подался к карте – они едва не стукнулись головами. Приглядевшись, Гамаш кивнул.
– Тогда сомнений нет. Согласны? – Рене посмотрел на Жана, потом на Эмиля. Они были согласны. – Я могу вам гарантировать, что останков Самюэля Шамплейна там нет.
– Почему вы так уверены?
– Вы видели статую Шамплейна на подходе к «Шато»?
– Видел. Ее трудно не заметить.
– C’est vrai[40]. Это не просто памятник человеку. Он установлен на том самом месте, где Шамплейн умер.
– По крайней мере, насколько мы это можем установить, – вмешался Жан.
Рене бросил на него недовольный взгляд.
– А откуда вы знаете, что он там умер? – спросил Гамаш.
Теперь настал черед отвечать Эмилю.
– Есть доклады, написанные священниками и его лейтенантами. Он умер после короткой болезни на Рождество тысяча шестьсот тридцать пятого года, во время бури. Это один из немногих фактов про Шамплейна, точно установленных. Крепость была на том самом месте, где стоит памятник.
– Но ведь его не стали бы хоронить на том месте, где он умер? – возразил Гамаш.
Рене развернул еще одну карту, судя по всему, копию, и положил ее на современную карту города. Фактически это была не карта, а иллюстрация.
– Это было нарисовано в тысяча шестьсот тридцать девятом, через четыре года после смерти Шамплейна. Практически мало что изменилось после его смерти.
На карте был изображен стилизованный форт, плац перед ним и несколько зданий вокруг.
– Вот где он умер. – Указательный палец Рене опустился на форт. – И вот где теперь стоит статуя. И тут они и похоронили Шамплейна. – Толстый палец показал на маленькое здание в нескольких сотнях ярдов от форта. – Часовня. Тогда единственная в Квебеке. Официальных документов не осталось, но представляется очевидным, что Шамплейна похоронили там. Либо прямо в часовне, либо на кладбище рядом с ней.
Гамаш недоуменно спросил:
– Но если мы знаем, где он похоронен, то в чем же тайна? Где он? И почему нет официальных документов о похоронах самого важного человека в колонии?
– Никогда не бывает ничего такого уж очевидного, – ответил Жан. – Часовня сгорела несколько лет спустя, а вместе с ней и все документы.
Гамаш обдумал его слова:
– Пожар мог уничтожить документы, но не тело. За это время мы уже могли бы его отыскать. Разве нет?
Рене пожал плечами:
– Да, могли бы. Есть несколько теорий, но наиболее вероятная гласит, что его похоронили на кладбище, а не в часовне. Так что огонь его и вовсе не коснулся. Шло время, колония росла…
Рене замолчал, но руки договорили за него. Он широко их развел. Остальные двое тоже молчали, опустив глаза.
– Вы хотите сказать, что дом могли построить прямо на могиле Шамплейна? – спросил Гамаш.
У троих стариков был несчастный вид, но никто из них не возразил Гамашу. Наконец заговорил Жан:
– Есть и другая теория.
Эмиль вздохнул:
– Что, опять? Она не имеет никаких доказательств.
– Доказательств нет и для других теорий, – заметил Жан. – Я согласен: это догадка. Просто вы не хотите в нее верить.
Эмиль промолчал. Похоже, Жан затронул больное место. Невысокий старик обратился к Гамашу:
– Другая теория гласит, что Квебек-Сити рос, строилось огромное число домов, как говорит Рене. Но параллельно шли и земляные работы, рытье котлованов под фундамент ниже глубины промерзания. Город переживал бум, все делалось в спешке. У них не было времени беспокоиться о мертвецах.
Гамаш начал понимать, о чем идет речь.
– Значит, согласно этой теории, дом построили не на костях Шамплейна?
Жан покачал головой:
– Нет, его выкопали вместе с сотнями других и бросили где-то на свалке. У них не было злого умысла. Просто они не знали.
Гамаш, пораженный, лишился дара речи. Могли бы американцы сделать такое с Джорджем Вашингтоном? Или англичане – с Генрихом VIII?
– Неужели это возможно? – Он посмотрел на Эмиля Комо.
Тот пожал плечами, потом кивнул:
– Да, если Жан прав. Никто из нас не хочет признавать это.
– Но чтобы уж быть справедливым, – сказал Жан, – это самая маловероятная из теорий.
– Суть в том, – заговорил Рене, снова глядя на карту, – что это границы первоначального поселения в тысяча шестьсот тридцать пятом году. – Он провел пальцем по старой карте, потом отодвинул ее в сторону и нашел то же место на новой карте. – Это практически окружность радиусом в несколько сотен ярдов с центром в том месте, где мы сейчас сидим в «Шато». Площадь небольшая, чтобы было легче защищать.
– А что остальное пространство? – спросил Гамаш, начиная понимать, что они имеют в виду.
– А ничего, – ответил Жан. – Лес. Скалы.
– А то место, где сейчас находится Литературно-историческое общество?
– Лес.
Рене снова вернул на стол старую карту и ткнул пальцем в никак не обозначенное место вдали от жилья.
Ничего.
Они не могли похоронить Шамплейна в такой дали от цивилизации.
Следовательно, основатель Квебека просто не мог оказаться в подвалах Лит-Иста.
– Итак, – Гамаш откинулся на спинку стула, – почему же Огюстен Рено оказался в подвале?
– Потому что сошел с ума? – предположил Жан.
– Ну, это ни для кого не секрет, – сказал Эмиль. – Шамплейн любил Квебек больше всего на свете. Он не знал ничего другого, жил ради Квебека. А Рено любил Шамплейна такой же любовью. Любовью, которая граничит с безумием.
– Граничит? – переспросил Рене. – Да он был психом в последней стадии! Огюстен Рено был королем сумасшедших. Какое тут «граничит»… – пробормотал он.
– Может быть… – начал Эмиль, снова взглянув на старую карту. – Может быть, была и другая причина.
– Какая, например?
– Ну, это ведь литературное общество. – Наставник Гамаша посмотрел на него. – Может, он искал какую-то книгу.
Гамаш улыбнулся. Может быть. Он встал, дождался, когда официант принесет его куртку. Кинул взгляд на современную карту, и тут ему в голову пришла одна мысль.
– Старая часовня. Та, которая сгорела. Где она была бы на этой карте?
Рене показал. Его палец уперся в базилику Нотр-Дам, громадную церковь, где прежде молились сильные мира сего. Пока официант помогал Гамашу надеть куртку, Рене подался к нему и прошептал:
– Поговорите с отцом Себастьяном.
Жан Ги Бовуар ждал.
Он не любил ждать. Поначалу он делал вид, что ему все равно, потом стал делать вид, будто ему некуда торопиться. Это продолжалось секунд двадцать. Затем на его лице появилось раздраженное выражение. Это произвело больший эффект, и он сохранял это выражение до тех пор, пока пятнадцать минут спустя не привели Оливье Брюле.
