Жан-Люк Банналек - Курортное убийство
– Да, это мне известно.
– Все наши блистательные приобретения были сделаны таким же образом. Но вы наверняка слышали и об этом.
Бовуа пытливо посмотрел в глаза Дюпену.
– Я бы хотел узнать, какие взносы – и на что конкретно – делал лично Пьер-Луи Пеннек, – произнес вместо ответа Дюпен. Его уже начало раздражать самовосхваление Бовуа.
По лицу Бовуа скользнула тень разочарования.
– Суммы были разными. Иногда речь шла об очень небольших взносах – например, на выставочные плакаты. Иногда суммы были и большими.
– Вы не могли бы сказать, насколько большими?
– Речь, собственно, может идти о двух пожертвованиях. Например, три тысячи евро на организацию радиорекламы нашей выставки. Мы будем…
– Насколько велика была вторая сумма?
– Ну, она была существенно больше. Речь шла о деньгах для музея. Нам нужны были новые кондиционеры для выставочных залов. Понимаете, мы не могли без них выставлять самые ценные картины.
– Что значит «существенно больше»? – Дюпен начал терять терпение.
– Восемьдесят тысяч евро.
– Восемьдесят тысяч евро?
– Современные кондиционеры и их установка стоят очень дорого. Требовалось даже кое-что перестроить. Недостающие деньги нам великодушно выделила фирма «Армор-Люкс» – вы, наверное, знаете эту бретонскую текстильную фирму, с их фирменными полосатыми джемперами.
Естественно, Дюпен знал эту фирму – ее знала вся Франция.
– Пьер-Луи Пеннек был знаком с владельцем «Армор-Люкс» и помог в получении средств от этой фирмы. Она заплатила недостающую для выполнения реконструкции сумму.
– Вероятно, это была еще бо́льшая сумма. Вы можете сказать, какие суммы в последние годы, или даже десятилетия, тратил Пеннек? Я имею в виду только траты на музей.
– О, это трудно сказать, надо подумать.
Бовуа почесал нос и задумался. Эта тема была ему явно неприятна.
– Вероятно, за последние пятнадцать лет он пожертвовал в общей сложности триста тысяч евро. Наше художественное объединение как раз и существует пятнадцать лет. Собственно, до этого существовало еще одно объединение, но им из рук вон плохо руководили. Господин Обер…
– Вы сказали – триста тысяч евро?
– Ну, я не могу назвать точную сумму. Это приблизительная цифра.
– Но это вполне ощутимые пожертвования.
– В сумме – да. Все отдельные пожертвования складываются. Но восемьдесят тысяч евро – это, если мне не изменяет память, было самое большое единовременное пожертвование.
– На какие цели были израсходованы другие взносы?
– О, на все расходы у нас есть очень подробная документация. Можете посмотреть сами, если заглянете в нашу бухгалтерию.
В тоне Бовуа прозвучало легкое негодование.
– Я хочу знать, на какие проекты пошли эти деньги?
– На ремонт отеля «Жюли», перестройку этого здания под музей. Если бы вы знали, сколько стоит переоборудование и ремонт старинных домов. Одни только новые полы в трех помещениях, теплоизоляция, шумоизоляция, я мог бы…
– Мне думается, смерть Пьера-Луи Пеннека станет тяжелым ударом для Общества любителей живописи. У вас наверняка не так много поклонников, готовых столь щедро вас поддерживать.
– Да, это действительно так – их немного. Однако, с другой стороны, нам не на что жаловаться. Мы можем обратиться за помощью к ряду региональных предприятий, а не только к частным лицам. Но вы правы, это большая потеря для нашего общества. Пьер-Луи Пеннек был очень щедрым человеком!
– Я уверен, что господин Пеннек и после своей смерти будет поддерживать вас.
Дюпен понимал, что довольно неуклюже сформулировал свою мысль. Но его очень интересовало, знал ли Бовуа о возможном изменении завещания Пеннека. Он не мог задать этот вопрос прямо, и поэтому такая формулировка была как раз очень кстати.
– Вы хотите сказать, господин комиссар, что он упомянул нас в своем завещании?
Дюпен не предполагал, что Бовуа окажется способным на такую прямоту.
– Да, по сути, я имел в виду именно это.
– Об этом, господин комиссар, мне ничего не известно. Сам господин Пеннек ничего мне об этом не говорил. Ни разу. Мы никогда с ним об этом не говорили.
Раздалась причудливая мелодия мобильного телефона. Бовуа порылся в кармане своего просторного пиджака.
– Алло?
Он заговорщически подмигнул Дюпену.
– А-а, я понял. Поезжайте.
Некоторое время Бовуа внимательно слушал своего телефонного собеседника, потом внезапно заговорил довольно резким тоном:
– Нет, мне так не кажется. Абсолютно не кажется. Я не стану этого говорить. До свидания.
Он нажал кнопку отбоя и как ни в чем не бывало продолжил:
– Это было бы, конечно, большой удачей – если можно так говорить в этой ситуации. Однако для нашего дела это было бы очень большой удачей. Но я об этом ничего не знаю. Ничего не знаю о содержании его завещания.
Он несколько раз моргнул.
– Поэтому я на это не надеюсь – хотя и ничего не знаю.
Бовуа мастерски разыграл эту карту. Хотя кто знает, подумал Дюпен, может быть, он говорит правду.
– Что еще вы можете о нем сказать?
Бовуа изобразил искреннее недоумение.
– Я хочу сказать, не заметили ли вы чего-то необычного в поведении господина Пеннека во время вашей встречи во вторник. Может быть, он выглядел не так, как всегда? В таком деле любая мелочь может оказаться важной.
– Нет.
Ответ последовал без задержки.
– Может быть, он неважно выглядел, может быть, ему нездоровилось?
– Нездоровилось?
– Да.
– Нет. Я хочу сказать, что не заметил в его облике ничего особенного. Но вы же понимаете, что он был очень стар. Он сильно сдал за последние два года. Однако рассудок его оставался ясным, и мыслил он очень здраво. Вы имеете в виду что-то определенное?
Дюпен не рассчитывал на иной ответ.
– Вы знакомы со сводным братом Пьера-Луи Пеннека?
– С Андре Пеннеком? Нет, не знаком. Я знаю только, что он существует. Бывал он здесь очень редко. Я сам живу в Понт-Авене тридцать лет, переехал сюда из Лориента и поэтому не знаю всей истории. Когда я приехал в Понт-Авен, Андре Пеннек уже покинул Финистер. Я знаю только, что у братьев были не безоблачные отношения, что-то очень личное, как мне кажется.
– Вы знаете, как он относился к своему сыну?
– Об этом я тоже не могу судить. Видите ли, Пьер-Луи Пеннек был очень сдержанным человеком, порядочным, с твердыми принципами. Он никогда не рассказывал о своих отношениях с людьми, если эти отношения были плохими. О его отношениях с сыном люди говорили много, как это всегда бывает в деревнях.
– Да? И что же говорили люди?
– Не стоит обращать внимания на сплетни.
– Я не собираюсь обращать на них внимание, но мне было бы очень полезно знать, что о них говорили, разве не так?
В глазах Бовуа вдруг мелькнуло веселое одобрение.
– Говорили, что он был несчастлив из-за своего сына.
– Вот как?
– На самом деле я могу себе представить, что… Ах, знаете, ясно было одно, и ясно сразу, при первом взгляде – это то, что в Луаке Пеннеке не было ни грана достоинств семейства Пеннеков. Он не стремился ни к чему великому, не хотел творить великое. Оказывается, достойные черты наследует не каждое следующее поколение.
– И вы говорите, что это было ясно всем?
– О да, это было ясно и понятно всем, у кого есть глаза. Это очень печально, но в деревне все с этим примирились, в том числе и я.
– Здесь, в деревне?
– Да. Деревня – это очень узкое сообщество. Вам этого не понять. Не надо думать о тех немногих летних неделях, когда здесь полно чужих, незнакомых людей. Подумайте об остальных временах года. Мы остаемся наедине с собой. Мы все здесь – против воли – очень близки друг другу. Все очень многое знают друг о друге. Это накладывает на жизнь свой неизгладимый отпечаток.
– Он ссорился с сыном, у них были какие-то разногласия, конфликты?
– О нет, такого между ними никогда не было. Никогда, насколько я знаю.
Бовуа досадливо поморщился.
– Люди много говорили о его сыне?
– Раньше да. Но постепенно сплетни стихли. Мнение устоялось.
– Какое мнение?
– Что он не настоящий Пеннек.
– Он знал, что о нем говорят земляки?
– Косвенно, конечно, он это чувствовал. У него разваливалось все, за что бы он ни брался.
– Но почему тогда Пьер-Луи Пеннек завещал отель ему?
– Он это сделал? В самом деле?
– Вы этого не допускали?
– Нет, конечно, допускал. Более того, я был в этом уверен.
На лице Бовуа отразилось нечто вроде ужаса.
– Думаю, иной возможности у старика Пеннека, собственно говоря, и не было. Пьер-Луи Пеннек никогда, ни в какой ситуации не пошел бы на скандал, а это был бы жуткий скандал – жуткий во всех отношениях. Я имею в виду, если бы он завещал отель кому-то другому.
– Кто еще мог бы, по-вашему, руководить отелем?
– Никто. Вот что я скажу: отель «Сентраль» носит одну фамилию и эта фамилия – Пеннек. Для Пьера-Луи семья, традиция были святыми понятиями. Хозяин «Сентраля» – не Пеннек? Это было бы просто немыслимо. Пьер-Луи Пеннек был очень умным человеком. Он привлек к руководству мадам Мендю, которой было предназначено стать преемницей мадам Лажу в управлении отелем, естественно, под руководством сына Пьера-Луи и в его духе.
