Татьяна Степанова - Black & Red
Поколение «шестидесятников» можно уже не брать в расчет, это старики. Для них эпохальным событием, неким Рубиконом всегда был ввод советских войск в Прагу. По этой шкале, как по градуснику, все и всех мерили, решая, кто свой, кто чужой.
Поколение тридцатилетних, к которому Деметриос принадлежал сам и которое, как он считал, не представляло для него особой загадки, к этому самому «вводу» относилось с полным пофигизмом. В Праге, куда можно летать каждый уик-энд, отличные пивные. Чего же больше?
К поколению пятидесятилетних принадлежал Путин. Здесь доминировало сильное мужское начало. И с этим все тоже было ясно Игорю Деметриосу.
Но сорокалетние, на кого он сам всегда смотрел как на «старших», его собственных «старших»…
Школьники семидесятых – те, кто в детстве жил на дачах, кто ездил в пионерские лагеря, в эти самые «артеки» и «орленки», где самозабвенно играли в «Зарницу» и во всякие там «слеты дружин» и «советы отрядов». Брежнев в «Артек» приезжал в летнем белом костюме – благодушный, добрый, бровастый, косноязычный… Деметриос видел это в каком-то документальном фильме про ушедшую эпоху. В школе они носили красные галстуки, а дома выжимали, вышибали из предков модные джинсы. И коллекционировали в начальных классах фантики от заграничной жвачки. Фантики хранились, как великая ценность, в альбомах для марок. И на переменах велся интенсивный обмен: за розового «Дональда Дакка» с вкладышем давались пять, а то и шесть белых и желтых «ригли спермин». Ручки шариковые американские тоже считались великим богатством, потом их заменили китайские с золотым пером. На Олимпиаду это поколение впервые попробовало финские йогурты. В седьмом классе закурило – и непременно «Союз» – «Аполлон». Примерно с девятого класса мужская часть внезапно «взялась за ум» и начала интенсивно учиться, стремясь поступить в престижные вузы и обязательно с военной кафедрой. Потому что впереди уже грозно маячил Афганистан, и попасть туда в действующую армию считалось полной катастрофой…
Они прилежно, въедливо учились – эти школьники семидесятых, а потом и студенты восьмидесятых на разных там юридических, экономических, международных, финансовых. Зубрили, долбили как проклятые, сдавали экзамены, чтобы не вылететь из вуза с военной кафедрой, только чтобы не загреметь в Афган. Они были трусами? Это поколение, как в игольное ушко просочившееся между двумя войнами – афганской и чеченской?
Да вроде нет. Трусами они не были. Вот Владимир Жуковский – типичный представитель этого поколения – разве он похож на труса?
В девяностых они грызлись с жизнью, как бойцовые псы на ринге. Выживали, зарабатывали деньги. Некоторые спивались, но процент спившихся все же был ниже, чем в поколениях старших.
И вот они сами стали «старшими». И заработали денег. И поехали за границу. И перед ними открылся мир со всеми его векторами, радостями, просторами, соблазнами, что можно себе позволить и за большие, и за средние деньги.
Новый «Фольксваген» или даже «БМВ» – непременно черного цвета…
Кредит в «Сити банке»…
Воскресные обеды семьей в хорошем ресторане…
Корпоративный пейнтбол…
Рубашки от Пол Смит и дорогие часы…
Тесная трехкомнатная квартира (две комнаты смежные) в спальном районе, где и дети, и теща, и тесть, и сам со своей половиной, и кот, и собака.
Две недели отдыха в Египте, либо две недели отдыха на Кипре…
Отель непременно пять звезд, и чтобы фен и «кондишн» работали.
А дома заплеванный подъезд, старая канализация… Ржавые батареи-радиаторы, которые нет времени покрасить…
До какого-то момента Игорь Деметриос знал, как ему представлялось, самое главное и об этом поколении. Но как же закрался, как проник во все это герой Барабанщик из старой повести Гайдара? А может быть, он жил, скрываясь в подполье подсознания, в этом поколении всегда? Школьники семидесятых открывали книгу нехотя. Но сюжет захватывал – как же, ведь про шпионов и написано классно. И как будто совсем не для детей, хотя в книжке написано «для среднего и старшего школьного возраста».
В своих фирменных джинсах с кассетными магнитофонами, в модных футболках с «принтами» «АББА» они, эти мальчики семидесятых, пионеры из фанеры, никогда бы не признались, что читали эту книгу взахлеб. Не признались бы, что им по вкусу Барабанщик. А может, он им вовсе и не был по вкусу. Может, это было что-то другое, гораздо более сильное чувство, почти ненависть, почти страсть…
Они скорее умерли бы, чем признались сверстникам, что Барабанщик играет в их жизни какую-то роль. Что это вообще их «колышет». А потом ВСЕ ЭТО осело как песок, как некая мутная взвесь куда-то вниз, вниз… Чтобы на рубеже лет, на переломе снова всплыть, подняться со дна. По крайней мере, у одного «типичного представителя» поколения так и случилось.
Так представлялось все это Игорю Деметриосу – дипломированному психологу-психотерапевту. Прежде чем работать с пациентом, он должен был понять, разобраться во всем сам. Или, по крайней мере, впасть в иллюзию, что действительно ВСЕ понимает.
– Владимир, давайте поговорим о том, что произошло в холле, когда вы приехали в фирму.
– Я не знаю, что сказать. Я принес коллегам свои извинения. На меня что-то нашло. Это было как помрачение ума. Но я не сумасшедший.
Этот тон – нервный, агрессивный: кто говорил вот так же? Деметриос вспомнил: «Я не псих», заверял его Ермаков. ОНИ ВСЕ ЭТО ТВЕРДЯТ, ПСИХИ…
– Ремонтные работы в холле проводились под вашим руководством?
– Да.
– И смету вы утверждали?
– Утверждал шеф, я просто готовил документы и договаривался.
– Но цвет плитки, этого облицовочного камня… вы же были в курсе, что холл будет облицован серым.
– Да.
– Так что же вас так испугало, так взвинтило, когда вы вошли? Вы схватили молоток, начали отбивать камень. Вы кричали…
– Дело не в цвете.
– А в чем?
– Простите, Игорь Юрьевич, я очень устал. Может, мы закончим? День был у меня тяжелый.
– Хорошо, – Деметриос кивнул. – У меня к вам одно предложение. Помните, я говорил о совместном сеансе? Это непременное условие моих консультаций. Я бы хотел, чтобы в следующий раз наш сеанс был таким. Будут еще двое моих пациентов.
– Я должен говорить при свидетелях?
– Они не свидетели. Они такие же, как вы. И вы расскажете ровно столько, сколько захотите.
– Я не знаю. Ладно, мне все равно, – Жуковский пожал плечами. – Я вообще не вижу во всем этом, простите, никакого смысла. Но моя жена настаивает. Она почему-то верит, что вы мне поможете.
– А вам нужна помощь?
– Возможно. Брат вот мне помог в этот раз, – Жуковский осклабился. – Если бы не его вмешательство, не его доброта, меня бы выкинули пинком под зад… Знаете, а я ведь и это место получил по его звонку. Кто реально мне помогает, так это он – мой добрый братец.
– Я его видел по телевизору на совещании у президента. Он производит впечатление очень умного человека. У него огромное будущее. Вы часто общаетесь?
– Он занят. А потом он… ну, он сейчас все время с охраной, все время в каких-то разъездах по стране.
– А в детстве вы были с ним дружны?
– Он старше меня. К тому же он был вундеркинд. А я… я учился так себе и вообще был такой, совсем обычный. А его все учителя чуть ли не гением считали. Он всегда держал меня за младшего, за мелкого. Когда мы жили на даче, он заступался за меня, даже дрался с местными. Там был такой сад заросший, ничейный, вот там они друг друга и тягали.
– И кто победил?
– Конечно, он. Кто же еще? – Жуковский усмехнулся. – Мой брат вообще по жизни победитель.
Глава 11
Вой
Сад заросший, ничейный начинался сразу за забором.
Елена Константиновна – жена Олега Купцова, имевшего прозвище Гай, приехала на дачу на своей машине. Старый дом из некрашеных, серых от дождей бревен стоял в глубине обширного участка в лесу. Здесь, как и везде в Подмосковье, дорого стоила земля, строение же практически предназначалось на слом. Елена мечтала о том, как они с мужем перестроят тут все, возведут коттедж под черепичной крышей и будут жить долго и счастливо.
И умрут в один день.
Но Гай был равнодушен к ее мечтам, к ее планам. Правда, он наведывался сюда, на дачу. И даже не один. И она это знала. В этот раз она приехала сюда на машине не то чтобы проверить, не то чтобы застукать его, однако…
Дача встретила ее тишиной, августовскими сумерками, которые все густели, синели, серели, угасали на глазах. Ветви старых яблонь в саду гнулись до земли от зеленых плодов. Ноги Елены, пока она шла к крыльцу, путались в некошеной траве.
В старом доме было пусто, сыро. Елена увидела свое отражение в тусклом зеркале, висевшем в простенке. Рухлядь, оставшаяся от прежних хозяев, все это нужно выкинуть на свалку, но нет времени заняться всем этим.
Елена поправила волосы. Ее отражение плыло в мутном зеркале, словно в каком-то тумане. И туман этот клубился над соседним заброшенным садом, начинавшимся сразу за забором.
