Татьяна Степанова - Black & Red
– Нет, все в порядке.
– Но я же вижу, вы чем-то расстроены с самого утра.
– Вы заметили? У меня… так, ничего особенного. Просто я беспокоюсь о своей подруге.
– О подруге?
– О Веронике, она сюда ко мне приходила, помните? Неужели не помните? Она…
– Почему же, помню.
– Я не могу с ней связаться. Дома ее нет, телефон не отвечает. И сотовый ее не отвечает.
– Зайдите к ней в гости.
– Она далеко живет. Я у нее никогда не бывала. Правда далеко. Ничего такого, наверное, она просто уехала куда-то отдыхать. Но могла бы и позвонить перед отъездом.
– Может, у нее роман? – усмехнулся Деметриос. – Не принимайте так близко к сердцу. Завтра приходите к одиннадцати. Я раньше часа все равно не появлюсь. И посмотрите мои записи в компьютере, скопируйте на диск. Как там у нас с картотекой?
– Я все привела в порядок. Я давно это сделала, еще до вашего отпуска. Вероника мне помогла, кстати. Ей было нечего делать, она зашла за мной – мы хотели в театр… Ну, она и помогла, чтобы побыстрее. Так я пойду?
Деметриос остался в приемной один. В воздухе еще плыл аромат духов Ираиды: «Ангелы и демоны» – обалдеть! А еще Ираида ходила на аршинных каблуках, впечатывая их всем своим немалым весом в пол приемной.
Она хотела ему нравиться.
Она не нравилась ему. Увы.
Деметриос неожиданно без всякой связи вспомнил Лондон. В привокзальном пабе, набитом местными, куда его занесло уже после инцидента в Британском музее, – в тот дождливый вечер ему тоже понравился один тип. И они даже перекинулись парой-тройкой фраз, хотя Деметриос не был свободен в своем институтском английском. Но слов хватило. Они поняли друг о друге самое главное. И где-то внутри зажглось, но…
Мужик, разливавший за стойкой пиво, проорал «Time, gentleman!», а это значило, что уже поздний час, бар закрывается и всем дается минут десять, чтобы дойти до кондиции. Англичанин начал вливать и вливать в себя, как в бездонную бочку. За пять минут он надрался до такой степени, что мог только мычать. Деметриос смотрел, как он вышел, шатаясь. Объект его особой симпатии, его лондонское приключение нажралось.
Дождик лил, точно издеваясь…
Где-то в недрах Британского музея маячило мраморное привидение – голый император с отполированным веками каменным членом. И была такая тоска ночная и такое заграничное, забугорное одиночество, что ему, Деметриосу, стало…
В этой тоске был кто-то повинен. Повинен по-крупному. И кто-то должен был поплатиться. Та девица из милиции что-то там лепетала ему на одном из сеансов о своем желании убить какого-то хмыря, какого-то безбашенного маньяка… А он бодро заверил ее, что желание «кого-то убить» испытывает хоть раз в жизни почти каждый третий. Сейчас он мог подтвердить эти свои выводы собственным примером. Там, ночью, под дождем, он тоже испытал это чувство. Оно было настолько сильным, что он двинулся следом за английским пьянчугой.
А потом он испугался.
Испытал ни с чем не сравнимый, не изведанный доселе страх. Почти священный мистический ужас.
И дальше все было – КАК В ТЕМНОТЕ.
Глава 10
Барабанщик
ТАМ, В ТЕМНОТЕ, как в быстрой реке, они и встретились. Отыскали друг друга.
– «Мать моя утонула, купаясь на реке Волге, когда мне было восемь лет. От большого горя мы переехали в Москву. И здесь отец женился…»
– А на самом деле что было с вашими родителями?
Они сидели лицом к лицу. Владимир Жуковский был точен, явившись ровно в девять вечера, не заставив ждать Игоря Деметриоса лишней минуты. Сеанс начался. Никакой пресловутой кушетки «откровений» в кабинете не было. Они сидели, беседовали за чашкой зеленого чая. Только вот чай этот пока никто из них не пригубил.
– На самом деле они просто жили – мать и отец. Мы ниоткуда не приезжали в Москву, и мать и отец – оба москвичи, – голос Владимира Жуковского был тих и безучастен.
– Почему же вам нравится отвечать на вопрос о родителях ВОТ ТАК? – спросил Деметриос.
– Мне не нравится. Вы сказали: говорите первое, что приходит в голову. Я и сказал.
– Вы процитировали Аркадия Гайдара.
– Мой отец тоже работал в торговле, был директором райторга, все мог достать.
– Значит, он работал в торговле? Как и отец того мальчика – героя книги? Его тоже посадили за растрату?
– Нет. Мой отец никогда не судился, не привлекался. Разве мой брат Алексей смог бы… смог бы стать тем, кем он стал, если бы наш отец был судимый? У него просто была вторая семья. И мы об этом знали. И мать тоже знала. От нас он не уходил, ему бы влетело по партийной линии. Просто жил на два дома.
– Ваша мать с этим мирилась? Вы осуждали ее за это?
– Нет, никогда.
– Почему же вам хотелось, чтобы «она утонула в Волге»?
Владимир Жуковский не ответил.
Игорь Деметриос был к этому готов. Пауза в разговоре… По мере продвижения вдаль, вглубь этих пауз становилось все больше, больше, больше. Это была их уже четвертая по счету встреча. И каждый раз в их разговорах словно призрак всплывал этот самый БАРАБАНЩИК, который постепенно становился для Игоря Деметриоса все более интригующим и одновременно знаковым символом. Прежние встречи с Жуковским происходили до поездки в Лондон, до отпуска. На первый взгляд все было в рамках, в том числе и поведение его пациента – на вид вполне обычного, усталого, сорокадвухлетнего хорошо оплачиваемого офисного служащего. Таких тысячи в Москве и в Петербурге. И визит к психоаналитику для них – нечто вроде похода в фитнес-центр или дорогой спортклуб: модно, престижно, потом в разговоре с коллегами в офисе можно небрежно козырнуть: мол, вчера был… так там одна консультация стоит…
И все же с самой первой встречи что-то во Владимире Жуковском Игоря Деметриоса как профессионала сильно настораживало. А затем случился инцидент с облицовочным камнем – вандализм, за который Жуковский едва не поплатился увольнением из компании. Если бы не заступничество его старшего брата Алексея Жуковского.
– В прошлый раз вы рассказывали о вашей жене.
– Об Оксане? Я уже не помню, – Жуковский отвечал равнодушно.
– О том, как вы познакомились студентами.
– А, это… Была вечеринка у кого-то из сокурсников. Я вышел в коридор, дверь в ванную была открыта. Она, Оксана, поправляла там колготки, подтягивала. Увидела меня и заметалась как белка, щеки стали пунцовые. Мне тоже стало неудобно. И я начал извиняться, как болван. А до этого мы даже и не глядели друг на друга, не замечали – курс был большой.
– Это какой был год?
– Кажется, восемьдесят пятый.
– А в школе вы учились с семьдесят третьего. А в каком возрасте прочли эту повесть Гайдара?
– В десять лет. Мы жили на даче. На лето задали много читать по внеклассному чтению. И я просто не знал, что делать. Мой брат сказал: брось, вот классная книжка про шпионов. И дал мне книгу.
Игорю Деметриосу тоже пришлось взять эту книгу. В тридцать четыре года читать впервые «Судьбу барабанщика» Аркадия Гайдара… Странно, но Деметриос был поражен. И не только неким совпадением фактов и деталей. Например, эпизод с «подтягиванием, поправлением» там, в этой повести, был. Герой повести мальчик Сергей, именовавший себя «барабанщиком», увидел в парке на маскараде, как девочка, которая ему нравилась, поправляла чулки с резинкой. Для подростка это, видимо, было яркое переживание.
Владимир Жуковский тоже, видимо, испытал нечто подобное на той студенческой вечеринке. Раз та девица стала впоследствии его женой…
Однако слушать все это сейчас от зрелого сорокадвухлетнего мужчины было необычно. Во все их предыдущие встречи разговор практически сразу начинал вращаться вокруг барабанщика и его книжной судьбы. Как только Деметриос просил: говорите не задумываясь первое, что приходит в голову, свою ассоциацию, так почти сразу Жуковский безучастным тоном, каким повторяют однажды в детстве заученные стихи, выдавал что-то вроде «моя мать утонула в реке Волге» или «и отец женился» – то есть практически прямые цитаты из книги, которую он читал много, много лет назад еще мальчишкой.
– Вы в школе были социально активны? – спросил Деметриос.
– Как это понять?
– Ну были пионером, участвовали в каких-нибудь слетах, советах дружины?
– А… это, да… Мой брат был мне в этом примером. Он стал комсоргом курса, хотя был моложе всех. Он поступил в университет на физический факультет после восьмого класса. Его приняли, он был вундеркинд.
– Ваш брат известный ученый и государственный деятель.
Жуковский глянул на Деметриоса. И снова умолк.
Деметриос не торопился с новым вопросом. Итак, этот сорокалетний яппи в дорогих ботинках, в костюме от Хьюго Босс в детстве был примерным пионером. Что ж, это как раз норма, полная норма. Эти школьники семидесятых, к поколению которых он принадлежит, сейчас выходят на авансцену жизни. Теперь начинается их время, их эпоха в бизнесе, в политике, в искусстве. Они определяют все вектора. Но что они собой представляют, эти нынешние сорокалетние, эти бывшие школьники семидесятых?
