Раскаянье дьявола - Гранхус Фруде

— Я постараюсь быть максимально деликатным, но похищена девочка, и у нас мало времени.

Женщина зажала ладонью рот.

— О господи, так речь о той бедной девочке. Но Ярле… Ярле ведь умер.

— Вы его знали?

Женщина покачала головой.

— Гюнлауг постоянно о нем говорит — что его посадили в тюрьму за то, чего он не совершал, и что вы… ну, полиция… лишили его жизни.

— Она думает, ее сын умер?

— А разве нет?

Рино глубоко вздохнул.

— Скорее всего.

Женщина снова покачала головой.

— Гюнлауг будет настаивать на своем. Что Ярле умер и что в этом виновата полиция.

Это изначально был выстрел вслепую. А теперь даже и не выстрел. Единственное, чем в состоянии поделиться мать Утне, — это многолетняя ненависть к людям в полицейской форме.

— Она жила надеждой на его возвращение.

— Как это?

— Его комната. Это святыня. Она никого туда не пускает. Конечно, я заходила, чтобы вытереть пыль, но она об этом не знает.

— Покажете мне комнату?

Женщина бросила взгляд на кухонную дверь.

— Только тихо.

Она сняла сандалии и на цыпочках поднялась по лестнице на второй этаж. Она явно побаивалась старуху. Рино последовал за ней в темный коридор и остановился возле одной из дверей, женщина беззвучно открыла ее.

— Я скажу, что вы уехали, — прошептала она и добавила: — Но поторопитесь.

— Пять минут.

— Не больше.

Она включила свет в комнате и поспешила вниз.

Комната напомнила ему студенческое общежитие. Кровать, письменный стол и пара книжных полок. Никаких картинок на стенах, но более яркие в некоторых местах обои намекали на то, что раньше там висели плакаты. Рино знал о Ярле Утне только то, что прочитал в документах по делу, но тот, кто живет с матерью до двадцати пяти лет и удовлетворяет страсть, насилуя маленьких девочек, — определенно ущербный безумец.

Какие у них были отношения? У матери с сыном. Как она отреагировала на приговор? Ярле Утне отрицал свою причастность как к похищениям, так и к нападению, за которое был осужден. Как это переживает мать? Чувствует ли она свою вину, пытаясь понять, что именно упустила в воспитании ребенка? Что-то говорило ему о том, что мать поступает так же, как сын, — все отрицает, сохраняя в своих глазах образ невинной жертвы системы.

Рино посмотрел на названия на корешках книг. Явный перекос в сторону ковбойской литературы в мягких обложках. Он присел за письменный стол и выдвинул один из ящиков. Копии старых налоговых деклараций, стопка газетных вырезок, свидетельствующих об интересе к машинам и двигателям, а также несколько сложенных плакатов. В глубине ящика лежала коробка, доверху набитая карточками размером с лотерейный билет. Некоторые были пустыми, некоторые изрисованы каракулями, на некоторых были написаны имена и номера телефонов. Видимо, в этой коробке Ярле Утне хранил свой каталог клиентов. О ней ничего не было в протоколе, вероятно, следователям эти бумаги не показались важными. Рино еще раз взглянул на книжную полку и достал случайную книгу. Пара закладок, и ничего больше. Он оглянулся, потом забрал с собой коробку и открыл дверь.

В этот момент его пронзила мысль. Рино присел на край кровати и отодвинул покрывало. Простыня была аккуратно заправлена, белье ничем не пахло. Крадясь на цыпочках мимо кухни, Рино заметил, что настроение старухи ничуть не улучшилось. На крыльце его обдало душным жаром, Рино подумал о том, как же ему хочется вернуться в привычное лето Северной Норвегии с его прохладой и ветрами.

Примерно в половине одиннадцатого Гюру остановила машину возле дома семьи Халворсен. И в этот раз входная дверь была распахнута настежь. Видимо, Ребекка Халворсен оставила ее открытой на всю ночь, опасаясь, что запертая дверь не позволит ее дочери вернуться.

Как только Гюру поднялась на крыльцо, у двери по­явился он — мужчина, при мысли о котором она уже сутки ощущала приступы тревоги. Она даже не пыталась его себе представить, но сейчас приходилось признать, что любые ее ожидания были бы обмануты. Эйнар Халворсен ростом был не выше ее самой, другими словами, не выше среднестатистической норвежки. Лицо осунувшееся, худое. Он начал лысеть, отчего впалые глаза стали еще более выразительными. Голову он держал чуть наклоненной, словно ему продуло шею. Протянутая для рукопожатия рука оказалась меньше руки Гюру.

— Гюру Хаммер, — констатировал он еще до того, как она представилась. Его рука была потной и расслабленной. — Я Эйнар Халворсен, отец Иды.

Голос был слабым и тихим, говорил он медленно. Ничто в движениях его тела не выдавало той паники, в которой она сама была бы в подобной ситуации. Он пропустил ее в дом перед собой, и от этого Гюру почему-то почувствовала себя уязвленной. Она остановилась у двери, ведущей на кухню, и выжидательно посмотрела на Эйнара.

— Давайте сядем в гостиной, — сказал он. Голову он держал все так же, чуть наклонив набок. Ребекка Халворсен сидела на диване, на самом краешке на подушке. Она поприветствовала Гюру осторожной улыбкой и приподняла чайник, предлагая угоститься. Гюру согласилась исключительно из вежливости и села рядом с женщиной.

Они не задавали вопросов ни о следах, ни о находках, вели себя абсолютно спокойно. Гюру это показалось немного странным.

— Боюсь, мы ищем вслепую.

Эйнар Халворсен с тревогой посмотрел на нее, садясь в кресло.

— Мы связались со всеми аэропортами, вокзалами и паромами. Но, скорее всего, прошло около двух часов с момента исчезновения Иды до того, как мы взяли под контроль все транспортные пути. Мы опасаемся, что похититель уехал на автомобиле. Отсюда можно добраться довольно далеко, прежде чем возникнет необходимость воспользоваться паромом.

Зазвенели чашки и поднос. У Ребекки Халворсен задрожали руки.

— На данный момент мы не располагаем никакими существенными зацепками. — Гюру отпила чай. Он и в этот раз был абсолютно безвкусным. — Но мы исходим из того, что Ида не была случайной жертвой.

Раздалось приглушенное всхлипывание с другого конца дивана.

— Как нам рассказали, Ида обычно играла… играет недалеко от дома. — Гюру мысленно отругала себя за оговорку. Меньше всего родителям нужно, чтобы полиция говорила об их дочери как о погибшей.

— Да, это так, — судорожно подтвердила Ребекка Халворсен.

— То есть маловероятно, что она поднялась к шоссе?

— Она бы никогда этого не сделала. Она всегда играет здесь, так, чтобы я видела ее из окна. — Ребекка Халворсен взглянула на супруга. Она на мгновение выпустила дочь из-под надзора, и ее мучили угрызения совести.

— Это означает, что тот, кто ее забрал, подвергал себя опасности быть замеченным. Тот, кто выбрал случайную жертву, действовал бы иначе. Так мы считаем.

Эйнар Халворсен наклонился вперед, оставаясь в кресле, из-за чего его узкие плечи стали казаться еще уже, а рубашка повисла, словно на вешалке.

— Не хочу мешать вам работать. Но я думаю, вы ошибаетесь.

Он говорил все с той же нейтральной интонацией.

— Мы прожили здесь не больше полугода и ни с кем особо не подружились. Мы не знаем никого, кто желал бы Иде зла.

Гюру рассматривала сидящего перед ней человека. Физически не представляя собой ничего особенного, он заполнял собой всю комнату.

— По телефону вы сказали мне, что верите, что Ида вернется…

Эйнар Халворсен широко улыбнулся. В его улыбке не было ни триумфа, ни злобы, лишь признание того, что он уверен в своем предсказании.

— …через три дня…

Сидящий перед Гюру мужчина вздохнул, но не разочарованно и не надменно.

— Я наделен даром! — сказал он.

Гюру снова удивилась тому, что у родителей впереди была будто бы целая вечность. Они словно жили в замедленной видеосъемке, даже говорили так. Ей же казалось, что с каждой уходящей минутой все они приближаются к смертельному исходу.

— Я вижу, — продолжил Эйнар Халворсен. — И я читаю людей. Ида вернется домой, теперь уже через два дня.

— Почему вы так уверены? — Гюру услышала в своем голосе нотки зарождающегося раздражения.