Александра Маринина - Смерть как искусство. Том 2. Правосудие
А ощущение не проходило, напротив, оно становилось все отчетливее. Театр перевел внутренний взгляд на служебную лестницу и стал прощупывать путь наверх, к квартире Лесогорова. Наверное, у Артема гости, отсюда и ощущение чужеродности. Нет, это не гости, во всяком случае, никаких посторонних людей он в квартире не обнаружил.
Театр вздрогнул. В верхней части здания он почувствовал смерть. И тут же успокоился. Ну конечно, столько смертей, столько трупов в пьесе, отсюда и ощущение. Просто оно застряло где-то, не исчезло вместе с декорациями, актерами и зрителями, а притаилось, вероятнее всего, на верхней галерее, под самыми колосниками, запуталось в тросах и не может вырваться.
Он уже почти начал задремывать, избавившись от тревоги, но снова проснулся и прислушался. Нет, это не та смерть, которая у Шекспира. Она какая-то другая. Театр начал вспоминать все смерти, которые повидал на своем веку. Чаще всего он видел покойников в гробах, когда умирал кто-то из актеров или работников театра, и в фойе проходила гражданская панихида. Но смерть при этих панихидах воспринималась совсем иначе, потому что сам момент смерти наступал не здесь, не в здании, сюда привозили уже мертвое тело, которое ничего не излучало. Самое мощное излучение происходит именно в момент смерти или при артистическом изображении этого момента. Правда, два раза артисты умирали прямо в Театре, но это тоже было не то. И один раз умер зритель. Театр попытался сформулировать, что именно было «не так», и понял, что, когда умирали артисты и зритель, их довольно быстро увозили на машине «Скорой помощи», и ощущение смерти не успевало укорениться в здании, распространиться по нему, пропитать стены, полы и потолки. А то, что он чувствовал сейчас, говорило о смерти, которая уже обжилась, устроилась удобно и начала расползаться по Театру. О смерти, которая пришла сюда не только что, а как минимум часа два назад, а то и все три.
Театр волновался, проклинал собственную беспомощность и мучился догадками. Уснуть ему так и не удалось.
В пятницу, 19 ноября, на утреннюю репетицию пьесы «Правосудие» были вызваны всего четыре артиста, играющие судью, адвоката, прокурора и подсудимую, жену пресловутого Зиновьева: по графику запланирована работа над отрывком «Допрос подсудимой», и другие актеры сегодня не нужны. Помреж Александр Олегович Федотов с удовольствием поставил последнюю отметку в явочном листе после того, как в нем расписалась Людмила Наймушина, играющая подсудимую. Все на месте, все пришли вовремя, и через десять минут, как только стрелки часов покажут одиннадцать, можно давать звонок к началу репетиции.
Без пяти одиннадцать в репетиционном зале появился Семен Борисович Дудник в своем неизменном, растянутом на локтях свитере крупной вязки с низко вырезанной горловиной и с темно-синим, в серых разводах, шейным платком. Он деловито раскладывал на столе свои записи, а Федотов думал о том, как уверенно стал чувствовать себя очередной режиссер. Ну, конечно, если Лев Алексеевич в ближайшие два месяца не появится в театре, то «Правосудие» будет по праву считаться спектаклем, поставленным Дудником. И на афишах «Новой Москвы» его имя будет написано крупными буквами. Это ли не праздник! Завлит Илья Фадеевич Малащенко вчера, встретив Федотова в коридоре, сказал, что Дудник поставил вопрос о созыве худсовета якобы для решения вопроса о приеме в труппу двух молодых артистов, которые показывались Богомолову почти месяц назад. Что за спешка? Подождут артисты, никуда не денутся, для чего собирать худсовет без художественного руководителя театра? Нет, для Дудника в этом есть большой смысл, он хочет показать, что и без Богомолова театр не стоит на месте, жизнь идет, работа двигается, и работу эту вполне по силам возглавить именно ему, Семену Борисовичу. Не зря он так колотится с «Правосудием», репетирует каждый день, кроме вторника, до седьмого пота, и актеров загонял, и сам еле дышит, а Артему Лесогорову окончательно кислород перекрыл, не поощряет бесконечные переделки, все гонит, гонит, торопится, чтобы успеть собрать спектакль, пока Богомолов не вернулся. То есть кое-какие переделки он, конечно, разрешает, и на некоторых даже сам настаивает, но это уж вещи совершенно необходимые, даже он, Федотов, с ними согласен, даже ему понятно, что переделывать надо.
Кстати, о Лесогорове. Что-то его не видно, хотя обычно автор пьесы на репетиции является чуть ли не первым, садится у стеночки, достает последний вариант текста пьесы и кладет на колени свою толстую тетрадку, в которой стенографирует. Сам Федотов нет-нет да и прибегает к помощи Артема, если в ходе репетиции запутывается в бесчисленных указаниях режиссера и не успевает все фиксировать. Артем всегда пойдет навстречу, найдет нужное место и скажет слово в слово, кто что сказал, кто что возразил и на чем, как говорится, сердце успокоилось.
– Семен Борисович, автора нет, – осторожно заметил Федотов, когда прозвенел звонок и все актеры собрались в репзале. – Будем начинать без него?
– На кой он нам сдался, – проворчал Дудник. – Без него спокойнее. Он нам всю работу тормозит. А так мы, Бог даст, сегодня всю сцену пройдем и больше к ней возвращаться не будем.
Репетиция началась, однако уже минут через пятнадцать оказалось, что без Лесогорова не обойтись: на предыдущей репетиции в текст были внесены некоторые изменения, и сегодняшние реплики персонажей должны были на этих изменениях базироваться. У актеров же в руках были тексты ролей, распечатанные еще неделю назад, без учета последних изменений. Обычно таких проблем не возникало, Артем работал над своей пьесой добросовестно и оперативно, сразу после репетиций уходил к себе и вносил изменения не только в те отрывки, которые только что репетировались, но и в последующие сцены, если они этими изменениями затрагивались, а на следующий день приносил исправленные варианты.
Попробовали работать на слух, с листа, Федотов, глядя во внесенные накануне карандашные поправки, подсказывал, и актеры на ходу меняли текст роли, но толку из этого не вышло. Они путались, сбивались, не могли сразу сообразить, что сказать и как построить фразу, Федотов нервничал, потому что неподготовленная репетиция – его прямая вина, а Дудник откровенно злился: его уверенность в том, что удастся пройти сцену за одну репетицию, слабела с каждой минутой.
– Александр Олегович, найдите автора, – скомандовал он, – пусть принесет исправленный вариант для сегодняшней сцены. Перерыв десять минут.
Федотов кинулся звонить Лесогорову на мобильный, но никто не отвечал. Спит, что ли? Время к полудню, пора и встать уже. Хотя, возможно, он опять гулял до поздней ночи в «Киномании» и теперь отсыпается. Александр Олегович вышел из репетиционного зала и поспешил к лестнице, по которой можно подняться в служебную квартиру.
Телефон в кармане Сташиса звенел не переставая. Это не было похоже на звонки дочери или няни, которые в рабочее время обходились письменными сообщениями. Может, что-то случилось? Звонки были негромкими, но Настя хорошо их слышала и сердилась: они мешали разговаривать с работником радиотехнической службы.
– Простите, – сказала она собеседнику, – одну минуту. Антон, посмотрите, что там. Невозможно работать.
Сташис с виноватым видом полез в карман, посмотрел на дисплей продолжающего звонить аппарата, на котором высветились номер телефона и имя абонента, и удивленно приподнял брови.
– Это Бережной. Ответить?
– Ну, ответьте, – неохотно согласилась Настя. – Только коротко, мы работаем.
Антон нажал кнопку, и лицо его уже через несколько секунд стало сосредоточенным и строгим.
– Вы милицию вызвали? Хорошо, мы сейчас подойдем.
Настя вопросительно посмотрела на него:
– Что стряслось? Куда мы подойдем?
– В служебную квартиру. Там обнаружен труп Лесогорова.
Им вслед неслись заполошные вопросы радиотехника, но они уже неслись по коридору, не отвечая и не оборачиваясь.
Вся лестница, ведущая в служебную квартиру, оказалась заполнена работниками театра, и Насте с Антоном с трудом удалось протолкаться наверх. У дверей квартиры стоял с растопыренными руками помреж Федотов и истошно вопил, стараясь перекрыть гул голосов:
– Разойдитесь, пожалуйста, разойдитесь, сейчас приедет милиция, я уже позвонил и вызвал, ну разойдитесь же, сюда нельзя входить.
Входить, собственно говоря, никто и не пытался, желающих своими глазами посмотреть на мертвое тело что-то не находилось, но все хотели убедиться в том, что мгновенно облетевшая театр страшная весть – правда, а не выдумка, не злая шутка, не розыгрыш и не результат чьих-то галлюцинаций.
– Кто входил в квартиру? – спросил Сташис, как только им удалось приблизиться к Федотову.
– Только я. Меня Семен Борисович послал. – Федотов говорил, будто оправдываясь. – Артем не пришел на репетицию, а нам понадобился исправленный вариант, без него репетиция тормозила, и Семен Борисович велел мне найти автора. Я звонил, телефон не отвечал, ну, я и поднялся, а тут… Я сразу же в милицию позвонил, честное слово.
