Александра Маринина - Смерть как искусство. Том 2. Правосудие
– Ладно, ты не плачь, – донесся до него голос Ворона, – а то я сам тоже вот-вот… Ты меня заражаешь. Кстати, о слезах. Я хотел с тобой поговорить, да все откладывал, ждал, пока эта кишка позорная уметется, при нем не хотелось… Знаешь, я, кажется, понял, почему я на «Дяде Ване» всегда слезу пускаю.
– И почему же? – всхлипнул Камень.
– Потому что эта пьеса про меня.
Слезы на глазах Камня мгновенно высохли от удивления.
– Что значит – про тебя? Что у тебя может быть общего с героями Чехова?
– А вот и может! Это… вот… насчет рабского бунта, – Ворон явно не подготовил четких формулировок и пытался выразить словами то, что только смутно ощущал. – Ну, вот эти все мои закидоны, угрозы, ультиматумы, обиды и всякое прочее. Это ведь и есть жалкая попытка рабского бунта.
– Господи! – переполошился Камень. – И против чего же ты бунтуешь? Или против кого? Против меня, что ли?
– Против себя самого. И против тебя тоже. Я… – И Ворон смущенно опустил голову.
– Ну-ну, говори, – подбодрил друга Камень. – Я тебя слушаю. Говори, не стесняйся. Я тебя чем-то обидел? Я тебя угнетаю? Помыкаю тобой? Использую тебя? Против чего ты бунтуешь?
Ворон набрал в грудь побольше воздуха и выпалил:
– Против своей зависимости от тебя. Против своей любви к тебе, старый ты пень! Я так к тебе привязан, так тебя люблю, старого дурака, что ревную ко всем подряд и страшно боюсь, что ты сможешь обходиться без меня. Вот. Я стал рабом собственных чувств. И сам себя стыжусь. Поэтому и пытаюсь бунтовать, только безуспешно. Теперь можешь смеяться.
Камень пошевелил бровями и моргнул.
– Ты сошел с ума, – тихо и ласково проговорил он. – Как же можно стесняться любви? Как можно стыдиться? Да у меня никого на свете нет ближе тебя. Я без тебя пропаду. И я очень ценю твою откровенность и искренность. И вовсе не собираюсь над тобой смеяться, наоборот, я благодарен тебе за то, что ты мне все это сказал. Твои слова – это высшее проявление доверия ко мне, именно так я к ним и отношусь. И давай больше не будем о грустном. Расскажи лучше что-нибудь веселое, а то у меня на душе как-то смутно.
– Из-за Кота? – набычился Ворон. – Не успел он уйти, а ты уже по нему скучаешь?
И тут же, услышав сам себя, опомнился и раскатисто расхохотался. Вслед за ним улыбнулся и Камень.
Театр крепко спал, утомленный и успокоенный. Все вернулось на круги своя, люди из милиции больше не приходили, актеры играли спектакли, зрители радовались, удивлялись, восхищались и аплодировали, и по-прежнему между кулисами и падугами собирались облака восторга, смеха, слез и страданий, к которым Театр так привык и которыми дышал и питался.
Люди из милиции ушли, разоблачив преступника, раскрыв два преступления, но так ничего и не поняв в этом великом, прекрасном, невероятно сложном, таком простом и в то же время непостижимом явлении под названием Театр.
По коридорам мерно звучали тяжелые шаги дежурного пожарного, делавшего обход, возле служебного входа бормотал телевизор и весело выдувал пар электрический чайник, обещая вахтерше и охраннику приятное чаепитие с булочками из театрального буфета, в одной из гримерок тихонько капала вода из не до конца закрученного крана в умывальнике.
На крыльце перед служебным входом сидел белоснежный кот с разноцветными глазами. Он сидел спокойно и терпеливо, ожидая, когда настанет утро и откроют двери. И начнется новый Театральный день.
Сентябрь 2010 – апрель 2011 г.
