Коди Макфейден - Лик смерти
— Почему?
— Да у мальчишки, Майкла, или как там его, на компе установлена суперсложная защита. Мне давали кое-какие инструкции, но это выше моего понимания. Вот ввести неправильный пароль, который начисто сотрет весь жесткий диск, — всегда пожалуйста.
«Эй, попробуй-ка „Раз2трислезыу3“. Чем черт не шутит!» — подумала я и произнесла не моргнув глазом:
— Интересно.
— Вроде у них получается. Говорят, это заказная работа, такую абы кто не сделает, только настоящий хакер. И представляешь, они считают, не мальчишка установил пароль.
— Почему?
— Слишком сложно. Что-то вроде криптографической защиты. Как у военных.
— Дело рук преступника?
— Не исключено.
— В ней может быть определенный смысл. Убийца что-то хочет нам сказать. Вот почему он исписал стены и сообщил о Варгасе.
— Обожаю, когда ребята так ловко работают. Значит, они вот-вот взломают чертову защиту.
— Еще что-нибудь нашли?
— У нас только следы от его ног и компьютер. Ни отпечатков, ни волос, ничего. Хотя следы вполне четкие. Мы настигнем его и обязательно поймаем. Как я уже сказал — порвем к чертовой матери. Трупы отправили к судмедэксперту, посмотрим, что там случилось. От Келли новости есть?
— Я с ней еще не разговаривала. Позвоню после встречи с Сарой.
— Может, здесь он тоже сглупил? — Барри еще раз глубоко затянулся. — Кстати о девочке. Я пока знаю немного. В семье Кингсли она появилась чуть больше года назад, ее настоящее имя Сара Лэнгстром.
«Сара Лэнгстром, — подумала я. — Не поевши, не выговоришь».
— Я навел справки, — продолжал Барри. — В пятнадцать лет ее арестовали за хранение наркотиков — курила марихуану прямо на автобусной остановке, средь бела дня. Больше на нее ничего нет. Утром я взял личное дело Сары в учреждении социальной защиты.
— Она сказала, что ее родителей убили, когда ей было шесть лет.
— Великолепно! Страсть люблю счастливые развязки. — Барри вздохнул. — Как ты собираешься с ней разговаривать?
— Совершенно искренне и прямо. — Я тряхнула головой. — Если девочка почувствует, что мы с ней лукавим, не принимаем ее всерьез, она перестанет нам доверять. Впрочем, вряд ли она сейчас нам доверяет.
— Логично.
Барри сделал последнюю затяжку и бросил окурок на асфальт.
Сара лежала в отдельной палате в детском отделении. У дверей Барри поставил охранника — все того же молоденького Томпсона.
— К ней никто не приходил? — спросил Барри.
— Нет, сэр, никто.
— Пусти-ка нас.
Внутри оказалось довольно мило для больничной палаты, хотя даже о самой распрекрасной из них я не могу думать без содрогания. Стены окрашены в мягкий бежевый цвет, а на полу нечто вроде ламината. «Лучше, чем неизбежный белый линолеум с зеленоватыми стенами», — призналась я сама себе. В большое окно лился солнечный свет (шторы были отдернуты). Кровать Сары стояла у окна. На звук наших шагов девочка повернула голову.
— О Господи, — еле слышно пробормотал Барри.
Сара выглядела маленькой, бледной и уставшей. Барри был явно потрясен — еще одно качество, которое мне в нем импонировало. Он, несмотря на службу, не сделался черствым циником.
Я подошла к кровати. Сара не улыбнулась, зато и прежнего равнодушия в ее глазах я не увидела. Уже хорошо.
— Здравствуй! Как ты себя чувствуешь? — спросила я.
— Устала, — произнесла девочка, пожав плечами.
— Это Барри Франклин. — Я кивнула на Барри. — Следователь, который занимается твоим делом. Он мой друг, и я попросила его взяться, потому что доверяю ему.
— Здравствуйте, — безразлично произнесла Сара, взглянув на Барри, а затем повернулась ко мне. — Я поняла, — печально вздохнула она, будто смирилась со своей судьбой. — Вы мне не поможете.
Я удивленно взглянула на нее:
— Сара, милая, следствие всегда ведет полиция. Так положено. Это не значит, что я осталась не у дел.
— Вы не врете?
— Нет.
Прищурившись, она подозрительно посмотрела мне в глаза, словно пыталась найти в них подтверждение сказанному.
— Ну ладно… я вам верю.
— Вот и славно.
Надежда пополам с отчаянием отразились на ее лице.
— Вы забрали мой дневник?
— Я не могла забрать сам дневник, — сказала я, тщательно подбирая слова. — У нас существуют определенные правила обращения с вещами, найденными на месте преступления. Но, — сказала я, чуть повысив голос, когда увидела ее поникшее лицо, — у меня есть фотоснимки каждой странички. Мне их распечатают сегодня, и тогда я смогу все прочесть. Как если бы читала сам дневник.
— Сегодня?
— Обещаю.
Сара еще раз окинула меня долгим подозрительным взглядом.
«Она мне не верит, — подумала я, — уже никому не верит. Кто в этом виноват? А ты действительно хочешь знать?»
— Сара, — произнесла я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и ласково, — нам нужно задать тебе несколько вопросов. О том, что вчера случилось. Ты готова ответить?
И вновь этот взгляд, опустошенный и безразличный, взгляд много повидавшего человека. Так смотрят жертвы.
Ведь легче быть безразличным, чем жить в постоянной тревоге.
— Наверное, — ответила она безжизненным голосом.
— Ты не против, если Барри останется с нами? Все вопросы буду задавать я. А он просто сядет в сторонке и послушает.
— Мне все равно. — Сара махнула рукой.
Я пододвинула стул к кровати. Барри сел возле двери. Так, не навязываясь, он мог слышать каждое наше слово и дать возможность Саре забыть о его присутствии. Для жертвы вспоминать — процесс очень личный, все равно что делиться тайной. И Барри это знает. А еще он знает, что Сара должна быть совершенно спокойной, чтобы разделить свою тайну со мной.
Девочка отвернулась к окну и подставила лицо солнцу. Руки лежали поверх одеяла, и я обратила внимание на ее ногти, покрытые черным лаком.
— Сара, ты знаешь, кто это сделал? — задала я главный вопрос. — Знаешь ли ты, что за человек убил семью Кингсли?
— Нет, я не знаю, кто он, не знаю, как его зовут и как он выглядит, — произнесла девочка, продолжая смотреть в окно, — но он и раньше был в моей жизни.
— Когда убил твоих родителей?
Она кивнула.
— Ты говорила, тебе тогда было шесть.
— Это случилось шестого июня, — сказала Сара. — В мой день рождения, в мой самый счастливый день рождения…
У меня перехватило горло от такого откровения, и даже на секунду пропал дар речи.
— Где это произошло?
— В Малибу.
Я взглянула на Барри. Он кивнул и сделал пометку в блокноте, чтобы мы смогли выяснить все подробности этого старого преступления, если оно действительно было совершено.
— Ты помнишь, что именно тогда случилось? Когда тебе исполнилось шесть?
Я ожидала, что она задумается, но…
— Я все помню.
— Как ты поняла, что человек, убивший вчера семью Кингсли, является тем же человеком, который убил твоих родителей десять лет назад?
Она посмотрела на меня обреченно, но с выражением приглушенного гнева.
— Глупый вопрос!
— А какой же вопрос не будет глупым?
— Почему это тот же человек?
Ну конечно. Она права. Самый подходящий вопрос.
— Так ты знаешь почему?
Она кивнула.
— Хочешь мне рассказать?
— Я расскажу, только немного, обо всем остальном вы прочитаете.
— Договорились.
— Он, — произнесла Сара, преодолевая себя, словно пыталась найти подходящие слова, — он сказал мне однажды: «Я переделаю тебя по моему собственному образу и подобию!» Однако не объяснил, что это значит. Вот его слова: на меня и на мою жизнь он смотрит как скульптор на глину; я — его скульптура. Он даже придумал для нее имя… название.
— Какое же?
Сара закрыла глаза.
— «Загубленная жизнь».
Барри прекратил писать, а я уставилась на Сару, пытаясь переварить услышанное. «И все-таки он организованный. Организованный, но одержимый особенным, всепоглощающим желанием. Месть — это мотив, а разрушение жизни Сары — ее неотъемлемая часть, причем немалая».
Сара продолжала рассказ, голос ее стал слабее и звучал будто издалека.
— Он многое предпринял, чтобы изменить мою жизнь, сделать меня несчастной и заставить жить в ненависти, чтобы я всегда оставалась одна. Чтобы меня изменить.
— Он когда-нибудь говорил почему?
— Говорил, в самом начале: «И хотя ты ни в чем не виновата, твоя боль — это мое правосудие». Я не поняла тогда. Не понимаю и сейчас. А вы? — Сара посмотрела на меня проницательным, испытующим взглядом.
— Не совсем. Мы считаем, что это своего рода месть.
— За что?
— Пока не знаем. Ты говорила, этот человек предпринимал некие действия с целью изменить твою жизнь, изменить тебя. Какие?
Сара долго, долго молчала. Не могу объяснить, что проскользнуло в ее глазах, только знаю: в них затаилось огромное горе, горе, к которому она привыкла.
