Томас Росс - Детектив США. Книга 4
— Почему? — спросил Триппет, и по тону я понял, что он действительно хочет знать ответ.
— Почему? Я вам скажу. Потому что в 1937 году я поступал в колледж и был беден. Вы, должно быть, знаете, каково быть бедным?
— В общем-то, нет, — ответил Триппет. — Я никогда не был беден.
Не могу сказать, почему, но я сразу ему поверил.
— Вам повезло, приятель, — доктор-то, похоже, полагал, что человек, не имеющий автомобиля в Лос-Анджелесе, не просто беден, но нищ. — А я вот был тогда беден, как церковная мышь. Так беден, что меня однажды выгнали из моей комнаты, потому что я не мог уплатить ренту. Я бродил по кампусу и увидел эту машину, «плимут» тридцать седьмого года, принадлежащий моему богатому сокурснику. Мы встречались на лекциях по биологии. Я забрался в кабину и устроился там на ночь. Должен же я был где-то спать. Но этот подонок, простите меня за грубое слово, заявился в одиннадцать вечера, чтобы запереть дверцы, и обнаружил меня в кабине. И вы думаете, этот сукин сын позволил мне провести ночь в его машине? Черта с два. Он меня выгнал. Он, видите ли, боялся, что я испачкаю ему сидение. И знаете, что я пообещал себе в ту ночь?
— Что придет день, — подала голос Барбара Триппет, — когда вы накопите достаточно денег, чтобы купить точно такой же, как у вашего друга, автомобиль, — она широко улыбнулась. — У богатого подонка, с которым вы изучали биологию.
Доктор радостно покивал.
— Верно. Именно это я и пообещал себе.
— Почему? — спросил Триппет.
— Что почему?
— Почему вы пообещали себе именно это?
— О господи! Мистер, я же вам только что все объяснил.
— Но что вы собираетесь с ним делать? Я говорю о «плимуте».
— Делать? А что я должен с ним делать? Это будет мой «плимут».
— Но у вас уже есть четыре машины, — не унимался Триппет. — В чем заключается практическая польза вашего нового приобретения?
Лысина доктора порозовела еще больше.
— Не нужно мне никакой пользы, черт побери! Он просто должен стоять у моего дома, чтобы я мог смотреть на него. О господи, как же трудно с вами говорить. Пойду-ка лучше выпью.
Триппет наблюдал за доктором, пока тот не исчез в толпе гостей.
— Восхитительно, — пробормотал он, взглянув на жену, — Просто восхитительно, — потом повернулся ко мне. — У вас действительно есть мотороллер?
Ответить я не успел, потому что на мое плечо опустилась мясистая рука Джека Конклина, первого лос-анджелесского соблазнителя.
— Эдди, дружище! Рад тебя видеть. Как дела?
Прежде чем я раскрыл рот, он уже говорил с Триппетами.
— Кажется, мы не знакомы. Я — Джек Конклин, тот самый, что платит за все, съеденное и выпитое сегодня.
— Я — Ричард Триппет, а это моя жена, Барбара. Мы пришли с нашими друзьями, Рэмси, но, боюсь, не успели представиться. Надеюсь, вы не в обиде?
Правая рука Конклина легла на плечо Триппета, левая ухватила Барбару за талию. Та попыталась вырваться, но Конклии словно этого и не заметил.
— Друзья Билли и Ширли Рэмси — мои друзья, Особенно Ширли, а? — и он двинул локтем в ребра Триплету.
— Разумеется, — сухо ответил Триппет.
— Если вы хотите с кем-то познакомиться, только скажите Эдди. Он знает тут всех и вся, не так ли, Эдди?
Я начал было говорить, что Эдди всех не знает, да и не хочет знать, но Конклин уже отошел, чтобы полапать других гостей.
— Мне кажется, — Триппет вновь повернулся ко мне, — мы говорили о вашем мотороллере. Вы действительно ездите на нем?
— Нет, — признался я. — Езжу я на «фольксвагене», но у меня есть еще двадцать одна машина. Не хотите ли купить одну из них?
— Нет, благодарю, — ответил Триппет.
— Все изготовлены до 1932 года. В отличном состоянии, — как я уже упомянул ранее, в руке у меня был уже третий бокал, в котором оставалось меньше половины.
— Зачем они вам? — удивился Триппет.
— Я получил их по наследству.
— И что вы с ними делаете? — спросила Барбара Триппет. — Ездите на каждой по очереди?
— Сдаю их в аренду. Киностудиям, бизнесменам, агентствам.
— Разумно, — кивнул Триппет. — Но возьмем джентльмена, с которым мы только что разговаривали… О «плимуте» 1937 года выпуска. Это же просто болезнь, знаете ли.
— Если это болезнь, то ей поражены тысячи других.
— Неужели?
— Будьте уверены. К примеру, эти двадцать одна развалюхи, что я держу в гараже в восточной части Лос-Анджелеса. Никто их не видит, я не рекламирую их в газетах или на телевидении, моего телефонного номера нет в справочнике. Но раз или два на день мне звонят какие-то психи, которые хотят купить определенную марку машины или все сразу.
— Почему вы их не продаете?
Я пожал плечами.
— Они дают постоянный доход, а деньги нужны всем, в том числе и мне.
Триппет взглянул на часы с золотым корпусом.
— Скажите, пожалуйста, вы любите машины?
— Не особенно.
— Вот и прекрасно. Почему бы вам не пообедать с нами? Я думаю, мне в голову пришла потрясающая идея.
Барбара Триппет вздохнула.
— Вы знаете, — обратилась она ко мне, — после того, как он произнес эти слова в прошлый раз, мы стали владельцами зимней гостиницы в Аспене, Колорадо.
Покинув вечеринку Конклинов, мы отправились в один из маленьких ресторанчиков, владельцы которых, похоже, меняются каждые несколько месяцев. Я, Барбара Триппет, миниатюрная брюнетка моего возраста, лет тридцати трех, с зелеными глазами и приятной улыбкой, и Ричард Триппет, подтянутый и стройный, несмотря на его пятьдесят пять лет, с длинными седыми волосами. Говорил он откровенно, и многое из того, что я услышал в тот вечер, оказалось правдой. Возможно, все. Специально я не выяснял, но потом ни разу не поймал его на лжи.
Помимо его политических пристрастий, анархо-синдикализма в теории и демократии — на практике, он получил американское гражданство, прекрасно фехтовал, прилично играл на саксофоне, считался специалистом по средневековой Франции, а кроме того, в свое время был капитаном в одном из «пристойных воинских подразделений», автогонщиком и механиком гоночных автомобилей, лыжным инструктором и владельцем гостиницы в Аспене, обладая при этом независимым состоянием.
— Дедушка сколотил его в Малайзии, знаете ли, — рассказал он. — В основном, на олове. Уйдя на покой, он приехал в Лондон, но изменение климата за месяц свело его в могилу. Мой отец ничего не знал о бизнесе деда, да и не хотел вникать в его тонкости. Поэтому он нашел в Сити самый консервативный банк и передал ему управление компанией. Так продолжается и по сей день. Барбара тоже богата.
— Пшеница, — пояснила Барбара. — Тысячи акров канзасской пшеницы.
— В вашей компании я чувствую себя бедным родственником, — отшутился я.
— Я рассказал вам об этом не потому, что хотел похвалиться нашим богатством, — успокоил меня Триппет. — Я лишь дал вам понять, что у нас есть возможности финансировать мою прекрасную идею, если она приглянется и вам.
Но до сути мы добрались лишь после того, как нам принесли кофе и бренди.
— Я хочу вернуться к нашему доктору с «гогамутом».
— Зачем?
— Трогательный случай, знаете ли. Но типичный.
— В каком смысле?
— Как я заметил, большинство американцев среднего возраста проникнуты сентиментальными чувствами к своему первому автомобилю. Они могут забыть дни рождения детей, но всегда назовут вам год изготовления своей первой машины, модель, цвет, дату покупки и ее стоимость, с точностью до цента.
— Возможно, — согласился я.
Триппет пригубил бренди.
— Я хочу сказать, что на жизнь едва ли не каждого американца старше тридцати лет в той или иной степени повлияла марка или модель автомобиля, даже если он лишь потерял в нем девственность, несмотря на неудачно расположенную ручку переключения скоростей.
— Это был «форд» с откидывающимся верхом выпуска 1950 года, и ручка переключения скоростей никому не мешала, — улыбнулась Барбара Триппет. — В Топеке.
Триппет словно и не услышал ее.
— Важную роль играют также снобизм, жадность и социальный статус. Я знаком с одним адвокатом в Анахейме, у которого восемь «эдзельсов» 1958 года. Он держит их в гараже, ожидая, пока цены поднимутся достаточно высоко. Еще один мой знакомый удалился от дел, похоже, приносящих немалый доход, в тридцать пять лет и начал скупать «роллс-ройсы». Почему? Потому что ему нравилось все большое — большие дома, большие собаки, большие автомобили. Такие особенности характера американцев можно и должно использовать в своих интересах.
