Томас Росс - Детектив США. Книга 4
— Начинается, — предупредила меня Барбара.
— Я весь внимание.
— Я предлагаю, — Триппет и не заметил нашей иронии, — заняться самым ненужным, бесполезным для страны делом. Для молодых мы будем продавать снобизм и социальный статус, старикам и людям среднего возраста поможем утолить ностальгию по прошлому. Мы обеспечим им осязаемую связь с вчерашним днем, с тем временем, когда были проще и понятнее не только их машины, но и окружающий мир.
— Красиво говорит, — заметил я, посмотрев на Барбару.
— Он еще не разошелся, — ответила та.
— Как вам нравится мое предложение? — спросил Триппет.
— Полагаю, небезынтересное. Но почему вы высказали его мне?
— Потому что вам, мистер Которн, как и мне, плевать на эти машины. У вас представительная внешность, и вы — владелец двадцати одного драндулета, которые мы можем использовать как приманку.
— Кого же будем приманивать?
— Простаков, — ответила Барбара.
— Будущих клиентов, — поправил ее Триппет. — Моя идея состоит в том, что мы организуем мастерскую… нет, не мастерскую. Слишком плебейское слово. Мы организуем клинику. Да! Мы организуем клинику, специализацией которой станет восстановление развалюх до их исконного, первоначального состояния. Подчеркну еще раз, исконного! К примеру, если в «роллсе» 1931 года для переговорного устройства с шофером необходим микрофон, мы не будем ставить микрофон, который использовался в «роллсе» выпуска 1933 года. Нет, мы обыщем всю страну, если понадобится, весь мир, но найдем нужный узел. Будет установлен микрофон именно 1931 года. Нашим девизом будет гарантия подлинности.
— К сожалению, — заметил я, — у меня нет независимого состояния.
Триплета это не смутило.
— Мы начнем с ваших двадцати одного автомобиля. Необходимый капитал вложу я.
— Хорошо. Теперь понятно, почему вы обратились ко мне. Но вам-то это зачем?
— Ему хочется пореже бывать дома, — пояснила Барбара.
Триппет улыбнулся и откинул упавшую на глаза прядь, наверное, в двадцать третий раз за вечер.
— Можете ли вы предложить лучший способ для изучения разложения всей системы, чем создание бесполезного предприятия, которое за баснословную плату предлагает глупцам услуги и товары, абсолютно никому не нужные?
— С налету, наверное, нет, — ответил я. — Но мне все же не верится, что вы настроены серьезно.
— Он настроен, — подтвердила Барбара. — Серьезным он бывает только в одном случае — когда предлагает что-то неудобоваримое.
— Разумеется, я говорю серьезно, — продолжил Триппет. — Играя на сентиментальности и снобизме, я наношу еще один удар по основам системы и одновременно получаю немалую прибыль. Не могу сказать, что я не подниму доллар, лежащий под ногами. Это фамильная черта, которую я унаследовал от дедушки.
— Предположим, мы войдем в долю, — я уже начал понимать, что разговором дело не кончится. — А кто будет делать всю грязную работу?
На лице Триппета отразилось изумление, затем обида.
— Я, разумеется. Я неплохо разбираюсь в автомобилях, хотя их больше и не люблю. Предпочитаю лошадей, знаете ли. Конечно, я найму пару помощников для самых простых работ. Между прочим, а чем занимаетесь вы, когда не сдаете в аренду ваши автомобили?
— Я — безработный каскадер.
— Правда? Как интересно. Вы фехтуете?
— Да.
— Чудесно. Мы сможем продемонстрировать друг другу свое мастерство. Но, скажите, почему вы безработный?
— Потому что у меня был нервный срыв.
В последующие два года все получилось, как и предсказал Триппет в тот вечер за ресторанным столиком. Он нашел пустующий супермаркет «Эй энд Пи» между Ла-Бреа и Санта-Моника, провел реконструкцию здания, закупил необходимое оборудование, обеспечил подготовку документов, посоветовал, чтобы мой адвокат просмотрел их, прежде чем я поставлю свою подпись. После окончания подготовительного периода Триппет взялся за восстановление «паккарда» выпуска 1930 года, одного из двадцати одного автомобиля, которые стали моим взносом в нашу фирму. Эта спортивная модель при желании владельца могла разгоняться на прямых участках до ста миль в час. Триппет покрыл корпус четырнадцатью слоями лака, обтянул сидения мягкой кожей, снабдил автомобиль новым откидывающимся верхом и колесами с выкрашенными белым боковыми поверхностями шин, включая и те, что устанавливались на крылья, а затем предложил мне продать его за восемь тысяч долларов.
— И ни цента меньше, — предупредил он.
В первый же день на «паккард» пришли посмотреть двадцать три человека. Двадцать третьим оказался семидесятилетний старичок, когда-то известный исполнитель ковбойских песен. Теперь он жил в Палм-Спрингс. Старичок дважды обошел «паккард» и направился в мой кабинет.
— На нем можно ездить?
— Естественно.
— Сколько вы за него просите?
— Восемь тысяч.
Старичок хитро прищурился.
— Даю семь. Наличными.
Я самодовольно улыбнулся.
— Извините, сэр, но мы не торгуемся.
Бывший певец кивнул и вышел из кабинета, чтобы еще раз взглянуть на «паккард». Пять минут спустя он положил на мой стол подписанный чек на восемь тысяч долларов.
Я размышлял об этом после того, как мужчина в гетрах и его спутник покинули магазин. А потом снял телефонную трубку и набрал номер. После третьего звонка мне ответил мужской голос, и я договорился о встрече тем же вечером. Мне хотелось задать несколько вопросов о мужчине в гетрах, а тот, с кем я разговаривал по телефону, возможно, мог на них ответить. Не исключал я и того, что ответов не получу.
Глава 4
Дождь лил как из ведра, машины сплошным потоком еле-еле ползли по бульвару Уилшира, а водители скрежетали зубами, кляня на все лады идиота, который ехал впереди. Я успел нырнуть в просвет на крайней к тротуару полосе и достаточно быстро проехал два или три квартала. Затем повернул раз, другой и припарковался рядом с пожарным гидрантом, полагая, что с чистой совестью оплачу штраф, если полицейский покинет сухое нутро патрульной машины ради того, чтобы выписать квитанцию и прилепить ее на ветровое стекло моего «фольксвагена».
Я остановился около относительно нового двухэтажного дома, выстроенного подковой вокруг бассейна и выкрашенного в желтый цвет, изрядно потемневший от дождя. Я посидел в «фольксвагене», выкурил сигарету, наблюдая, как запотевают стекла. Ровно в половине седьмого я накинул на плечи дождевик, выскочил из машины и метнулся к дому. Пробежал мимо кустов роз, растущих у лестницы, ведущей на второй этаж. Струи дождя сбили с цветков едва ли не все лепестки. Я практически не вымок, поднялся по ступеням, повернул направо и нажал на кнопку звонка над табличкой с надписью «Кристофер Смолл». Что-то скрипнуло, наверное, кто-то повернул закрылку глазка, чтобы взглянуть, кого принесло в такую погоду, и дверь распахнулась.
— Заходи, Эдди. Промок?
— Не очень. Как ты, Марси?
— Отлично.
Марси Холлоуэй, высокая, стройная брюнетка с синими глазами, большим ртом и чуть вздернутым носиком держала в одной руке сигарету, а в другой — наполовину опустевший бокал. Узкие брюки обтягивали ноги, белая блуза подчеркивала высокую грудь. Она жила с Кристофером Смоллом почти три года, что по меркам Лос-Анджелеса тянуло на рекорд.
Я посетовал на погоду, она спросила, не хочу ли я выпить, и я не стал отказываться.
— Крис будет с минуты на минуту. Шотландское с содовой пойдет?
— Лучше с водой.
Марси удалилась в другую комнату с моим дождевиком, а я сел на зеленый диван и начал разглядывать фотографии на противоположной стене. Они покрывали ее от потолка до пола. Каждая под особым, не отбрасывающим блики стеклом, в узкой черной рамке. Кристофер Смолл и кто-то из его друзей, которых у него было великое множество. В встроенном в стену книжном шкафу я насчитал шесть книг. Полки занимали керамика и коллекция фарфоровых кошечек и котят. В одном углу стоял цветной телевизор, в другом — стереокомбайн, под потолком висели два динамика.
Те, кто обладал достаточно острым зрением, чтобы читать в титрах фамилии актеров, занятых «в эпизодах», наверняка запомнили Кристофера Смолла. Более тридцати лет он прожил в Голливуде, играя водителей такси, репортеров, сержантов, барменов, полицейских, гангстеров и многих других, появляющихся и тут же исчезающих с экрана.
По грубым оценкам самого Смолла, он снялся более чем в пятистах полнометражных фильмах и телепостановках, но наибольшую славу принес ему фильм, снятый во время Второй мировой войны. Замысел фильма состоял в том, что члены некоей нью-йоркской банды решили, неизвестно по какой причине, что немцы представляют для них большую угрозу, чем фараоны. Гангстеры скопом записались добровольцами в армию, отправились за океан и, похоже, выиграли войну. В конце фильма все они дружно глотали слезы, окружив смертельно раненного главаря, который спешно умирал на руках Смолла, бормоча что-то о братстве, демократии и мире.
