Крис Хендерсон - Бесплатных завтраков не бывает
— Нет, сэр. Нет, я сказал. Не будет этого. Не будет, я сказал! Эта маленькая белая засранка хочет меня обобрать. Целится на мои денежки, на мои четвертачки и полтиннички. Не будет ей ничего. Ни ей, ни маленькому засранцу-доктору. Нет, сэр. Не отдам ни цента. Это мои деньги.
Женщина-полицейский пыталась завоевать расположение старого пьяницы бутербродом.
— Ну, как не стыдно так себя вести? — урезонивала она его. — Прекратите. Кому нужны ваши деньги? Никто их не тронет. Съешьте-ка лучше, а потом снимем с вас все это, а взамен дадим вам новую одежду, и покормим вас, и полечим. Ну, не упрямьтесь. Хорошо?
— Молчи, сука! — отвечал ей на это старикан. — Блядь. Я знаю, я во сне видал — вам лишь бы обобрать человека. Вот вам всем!
Утомленный неразрешимостью конфликта санитар велел полицейским держать забулдыгу покрепче, повалил его на пол и стал ощупывать его тело, закутанное в живописные лохмотья. Во время этой процедуры откуда-то из-под подкладки выскочила целая орава тараканов, поспешно расползшихся кто куда. Некоторые устремились к сандвичу, а с него — на руку полицейской девушки. Та взвизгнула и выронила сандвич.
Затем она бросилась за тараканами з погоню — нескольких настигла и раздавила. Тем временем ее напарник с помощью санитара усадил пьяницу в кресло на колесах и повлек его к выходу. Он вопил и отбивался, но наше внимание уже переключилось на целый отряд полицейских, доставивших в приемный покой еще несколько окровавленных жертв большого города, одних в слезах, других в наручниках.
Только сидевший у стены оборванец проигнорировал появление полиции: он хохотал, глядя, как его товарища увозят на инвалидной коляске, и от смеха даже упал со стула. Однако сумел подняться на ноги и заковылял туда, где валялся раскрошенным сандвич, подобрал era вместе с парой тараканов и, не переставая хохотать, сожрал без остатка, причем крошки и кусочки белого хлеба летели во все стороны. Порядочный кусок упал на мальчугана, державшегося за окровавленный низ живота. Мальчуган явно был несовершеннолетним, а потому им не имели права заниматься без соблюдении целой кучи формальностей, вот он и сидел, постанывав от боли, чувствуя, как жизнь утекает сквозь прижатые к ране пальцы, — сидел и ждал, пока кто-нибудь даст разрешение на законных основаниях обработать его рану.
Вот и все, что находилось в поле моего зрения. Я повернул голову и уставился в потолок, считая квадратики и круги, из которых он состоял. Когда я дошел до четырехсот восьмидесяти трех, вернулся Бад, а с ним — молодой, симпатичный человек, оказавшийся моим доктором. Проглядывая историю болезни, лежавшую у меня под подушкой, он одновременно спрашивал:
— Мистер Джек Хейджи? Верно? — Я кивнул. — Ну-с, мистер Хейджи, к нашему с вами общему удивлению, вы у нас не задержитесь. — Я воззрился на него так, словно у него выросла вторая голова. — Вы вряд ли помните, как вас сюда доставили. Мы вам уже сделали рентген, нет-нет, разрешение пациента на это не требуется. Снимки замечательные. Кости у вас толщиной с водопроводную трубу и, к счастью, такие же крепкие. А вы и не знали об этом, верно? Мы обнаружили у вас надлом левого лучезапястного сустава — и больше ничего! И в обморок вы упали от болевого шока, а не от сотрясения мозга. И это замечательно.
— Еще бы, — сказал я. — А не все ли равно, от чего вырубаться?
— Нет-нет, далеко не все равно! Это ведь не телефильм и не бульварный романчик. Когда человека бьют по затылочной части черепа, он теряет сознание оттого, что прекращается доступ кислорода в мозг. Самый верный признак того, что задет мозг. А вам прилично врезали в челюсть слева, но это не опасно, — Он отступил на шаг, скрестил руки на груди. — Вот что я вам предлагаю. Мы вам наложим гипс на запястье и выпишем вас без госпитализации. Если вы в течение ближайшего часа покинете наше заведение, я отправлю ваши документы в страховую компанию, а она вам выплатит компенсацию за ущерб.
Я люблю терять деньги не больше, чем все остальные, а потому идея пришлась мне по вкусу. Но и врачам я доверяю не больше, чем всем остальным, а потому впал в подозрительность и спросил, чем объясняется такая щедрость.
— Три причины, — сказал доктор. — Во-первых, предназначавшаяся вам койка достанется другому. Оглянитесь вокруг — тут есть из кого выбрать. То же самое относится к каталке, на которой вы лежите. Во-вторых, вас избили ясно с целью преподать вам урок. Одного такого урока в день более чем достаточно. Если прибавить к этому курс лечения в хорошей больнице, да еще по нынешним расценкам, то это, пожалуй, будет чересчур. И, в-третьих, Бад сообщил мне, что вы — частный сыщик. Целый божий день я слушаю, как люди плачут, стонут, вопят, жалуются и скулят. Мне будет полезно для разнообразия наложить гипс на запястье такому крутому парню, как вы, и услышать от него о том, как его измолотили у черного хода.
Я снова уставился на него с недоумением. Он пояснил:
— Телевизор мне надоел до смерти. Я люблю динамичные сюжеты с драками — на почтительном расстоянии, разумеется, — а потому я вам починю запястье, а вы мне поведаете захватывающую историю из жизни ночного Нью-Йорка. Я оформлю ваш полис так, что фирме придется слегка раскошелиться, а вы мне из сбереженных денег поставите «Кровавую Мэри» и как-нибудь вечерком расскажете еще что-нибудь забавное. Таким образом; я развлекусь, получу свободную каталку, койку, палату и похвалу начальства, когда в ежемесячном отчете укажу, как ловко и быстро я вас перебрал и смазал. — Скомкав бумаги, вытащенные у меня из-под подушки, он швырнул их в ближайшую урну и протянул мне руку: — Идет?
— Идет, — ответил я, пожимая ее и смеясь, насколько это было в моих силах.
Потом, опираясь на его руку, я слез с каталки и стал на ноги, удивляясь, что они меня держат. Доктор и Бад повели меня через зал к кабинету.
— Нич-чего себе, — сказал по дороге доктор. — У вас нет какого-нибудь типа, вроде вас, чтобы согласился как-нибудь потанцевать с симпатичным доктором?
Я поперхнулся и, заведя глаза в шутливом отчаянии, воскликнул:
— Господи Боже мои, житья от голубых не стало. Что ты будешь делать?!
— Прежде всего — не употреблять устаревшую терминологию. Нас больше не называют «голубыми».
— А как называют?
— Вы что, газет не читаете? Мы — безбожные, проклятые, больные, растлевающие детей выродки, которых надо изолировать от общества и побить каменьями.
— Да-да, — сказал я, вспомнив хваленую беспристрастность нашей прессы. — Я вспомнил.
— Ну, разумеется. Такая забывчивость вам к лицу.
Бад заговорил в том же балаганном тоне:
— Как, однако, было нехорошо с твоей стороны, Джек, — ты ведь вчера вечером осквернил мои чистые чувства. Ты меня использовал в своих низменных интересах.
— Виноват.
— Ладно, раз уж ты осознал, — с преувеличенной скорбью ответил он. — Билл починит тебе руку, а потом мы займемся моим разбитым сердцем.
— Поосторожней, Бад, — сказал доктор.
— Вы что, знакомы были раньше? — осведомился я.
— Отчасти, — ответил доктор.
Тут мы вошли к нему в кабинет. Я рухнул на стул, чувствуя каждый свой синяк, ссадину и кровоподтек, оставленные мне на память о Джеффе Энтони. От боли глаза лезли на лоб, и думать можно было только о двух вещах: «ох, как болит!» и «почему ж так больно?». Первая мысль уже не слишком меня занимала, зато вторая захватывала все сильней. Но силы мало-помалу, скудными порциями все же возвращались ко мне. Пожалуй, их теперь хватило бы, чтобы доказать Энтони, что наша последняя беседа доставила мне истинное наслаждение. Но в настоящую минуту мне оставалось только смирно сидеть на стуле и разговаривать с Бадом и Биллом.
Полностью его звали Уильям Норман, но я обращался к нему — «док». Он выглядел слишком юным и слишком беспечным, чтобы видеть в нем настоящего эскулапа. Я боролся со своей болью, но это не мешало нам рассказывать друг другу о том, что же привело каждого из нас в Нью-Йорк. Бад попал сюда самым простым путем — он здесь родился. Мне было необходимо уехать из города, где на каждом шагу мне все напоминало о стремительной и бурной женитьбе, перетекшей в быстрый и скандальный развод. Ну, а доктору надоели осуждающие взгляды и злые языки его родичей-фермеров, не понимавших его пристрастий.
В девятнадцать лет он попал в Нью-Йорк, окончил здесь медицинский колледж, получив кое-какую работу, деньги, которых хватало на кофе, и решимость не останавливаться на этом. И он, и Бад оказались отличными ребятами. Ей-богу, оба мне понравились и, по крайней мере, не наводили такую тоску, как большинство прочих моих знакомых.
Вскоре он уже бинтовал гипсовой повязкой мое запястье и предплечье.
— Отлично, — сказал он. — Носите на здоровье.
— Все выпендриваешься, — с преувеличенной жеманностью сказал Бад. — Не хочешь отправляться на тот свет, как все нормальные люди. — Я рассмеялся, хотя мне было больно. — Не понимаю, что тут смешного, — продолжал он манерно.
