Надежда Лиманская - Бездна смотрит на тебя
Матвей изумлённо смотрел ей вслед. Странная гостья также внезапно скрылась, как и появилась в его доме.
— Ребята! — позвала Саломея, сбрасывая на ходу, изящные босоножки. Навстречу вышел пёс, за ним появился котёнок. Ни с того, ни сего стал прижиматься к чёрной шерсти Блэкки.
— Прекрасно! — недовольно воскликнула она. — Что на этот раз? — Быстро прошла вглубь квартиры. Чуть не налетела на осколки разбитой вазы. Крупные ромашки валялись на полу, в луже воды.
— Опять не оставили вам водички! Ну, на этот раз, точно, я им всем устрою! Ну, надо же, — сокрушённо проворчав, взялась за тряпку, затем принесла совок. — Сколько раз говорила, предупреждала! Уходите, ставьте животным воду! Жарко, ведь!
Пританцовывая, в комнату вошёл Кирилл.
— Опять?! — глядя на мать с тряпкой в руке, спросил.
— Не поняла! Что «опять?! — Присела на стул. — Жду объяснений.
Мальчик прикусил язык. — Давай, давай! И поподробнее!
— Это вторая ваза, мам! — тихо произнёс. — Прости!
Саломея со злостью бросила тряпку на пол. Разозлилась не на шутку. Однако постаралась взять себя в руки.
— Сколько воды ты выпиваешь за день? А? Кира? — Сын недоумённо поднял глаза.
— Да! Вот в такую жару? — переспросила. Мальчик улыбнулся в ответ. — Ну — у, — протянул, — литров пять! Может больше!
— 52 — А давай — ка, я надену на тебя твою дублёную куртку, зимнюю шапку, отключу кондиционер и оставлю на весь день в квартире! Без воды!
Кирилл округлив глаза, смотрел на мать.
— Как тебе такой вариант?
— Мам! Ты чего? — тихо спросил. — У тебя, что? Неприятности?
— Тебе Блэкки не жалко? — будто не слыша, продолжала она. — А Моню? Пять литров, говоришь? А им каково? — кивнула на четвероногих. — Тяжело налить воды в миску перед уходом? Бедные животные… Как немой укор, Блэкки и Моня стояли рядом, высунув языки, тяжело дыша, с надеждой смотрели на людей. Не говоря ни слова, Кирилл бросился наполнять миски водой.
— Так-то лучше! — проворчала Саломея, злясь на свою несдержанность. А про себя подумала: «Старею, что ли? Нелегко тебе? А если не тянешь, — ругала себя, — нечего было и браться! Соглашаться! Обнадёживать! Отыгралась на ребёнке? Довольна?». Взглянула на сына. Сердце сжалось. «Каникулы перевела со своими делами! Испортила! Что бы он там не говорил! А вытянулся как за лето! Не заметила даже!».
Пёс и котёнок с наслаждением лакали прохладную воду, мальчик, поглаживая по спине то одного, то другого, ласково что-то нашёптывал.
— Кирюш! — обратилась, улыбаясь, — ты не очень устал?
Поймала грустный взгляд сына. — Прости меня, хорошо?
Мальчик выпрямился. Обняла, светлую голову, прижала к себе, поцеловала макушку. Волосы сына, как и раньше, в детстве, пахли солнышком и полевыми цветами.
— Знаешь, — взяла ладонями его щёки, глядя, как хлопают светлые ресницы, — давай на ужин ничего не будем готовить! Ты сбегаешь в супермаркет. Купишь торт — мороженое, пиццу…
— Ма! Ты самая классная! — вырвавшись, радостно заверещал Кирилл. Затем. — А папа? Ему понравится, как думаешь?
— К сожалению, дорогой, папа в командировке! Так что…
— Ну, я пошёл?
— Беги!
В дверях мальчик неожиданно остановился. Подошёл к ней. Обнял, затем она услышала интонации Вадима в его голосе. Сын чуть слышно проговорил:
— Ма, не обращай внимания на «них»! Ты лучшая!
Поздно вечером, когда Саломея пролистывала недавно купленную книгу, позвонил Вадим. Сообщил, когда приедет. Ещё позже дал о себе знать старший сын Роман. Кирилл с радостным, почти диким криком выхватил трубку. Братья говорили около часа.
— Прекрати! — обратилась вскоре Саломея к поникшему Кириллу. — Ещё немного и Ромка будет дома. Наговоритесь всласть и вообще… Ну! Прошу тебя! Не надо, не скучай!
— Рома обещал новую крутую игру, — сидя рядом на широкой тахте, поджав худые, вытянувшиеся за лето, ноги, мечтательно, прислоняясь к её плечу, словно самому себе, сообщил младший сын.
— Скучно без них, да? Ни папы, ни Ромки! — Саломея вздохнула.
— Ты чего, ма? — уже второй раз за вечер спросил младший сын. — Ты, главное, верь! Поняла? А ещё! Когда говоришь с каким-нибудь неприятным типом, держи в кармане пальцы, вот так! — При этом показал замысловатую конфигурацию левой руки.
Саломея рассмеялась. Мальчик же, вполне серьёзно ей заявил:
— Это один из знаков французской мистической школы!
— Даже так?! — прищурилась Саломея. — Откуда?
— Что «откуда»?
— Такая осведомлённость?
— Дядя Саша дал почитать!
— Интересно! Покажите-ка, дорогой товарищ, что это вы там читаете!
— Ну, мам! Я поклялся, что не скажу никому! Это так, для общего развития!
— Ещё интересней! — произнесла иронично.
— Ну, вот! Делай людям добро! — нехотя поднялся, направился в свою комнату.
Держа в руке небольшую книгу формата, пакет-бук в яркой глянцевой обложке, плюхнулся на тахту.
— А-а! — взяла в руки Саломея, — ничего серьёзного! Обыкновенная дребе…, — не договорила, смутилась. — Действительно, для широкого круга читателей.
Посмотрела испытующе на сына.
— Тебе нравится? — повертела в руке. — Если — да, то, что именно?
— Честно? — опустил глаза. — Нравится то, что никто, кроме меня не знает таких знаков, а ещё…, — коротко взглянул на мать. — Ведь это для избранных? Да, мам? Не для всех… Поэтому тоже нравится! — Отвернулся. — Даже по телевизору, вон, показывают! Целые шоу!
Саломея вздохнула. Неужели и её сын, как и многие, к сожалению, ученики Александра Васильевича, больны этой самой болезнью, — человеческой гордыней? Экстрасенсы в шоу! Да, уж! Маячат на экране, чтобы доказать… Как там в пословице? «Пустая бочка звонче гремит»… Деньги? Опять они!
Что именно она и Вадим упустили в воспитании сына? Дай бог ошибиться!
— Ты умный, добрый мальчик! — Начала она. — Во всяком случае, мы стремились воспитать вас с Ромкой именно так! — села напротив, глядя в лицо. — Кирюш! Прежде чем заниматься такими серьёзными вещами, нужно очень честно заявить самому себе о намерениях! Они могут быть разными! Тем и страшны так называемые тайные знания! Пойми, в чьи руки попадут… Ну, хотя бы этот знак, что ты мне показал с такой лёгкостью, — махнула рукой, — многое другое, о чём ты пока не имеешь никакого представления! — Сжала лоб рукой. — Как тебе объяснить?
— Я, кажется, понял! Мам, да я и не хочу выделяться! Не хочу никому показывать, какой я крутой! Я понял! Даже, если я — мышь серая и не обладаю никакими талантами…
— Ну, да! Примерно это я хотела тебе сказать! — Спохватилась. — Господи, ну какая ты «мышь»?…
— Да как ты могла, — возразил, — подумать обо мне, что я хочу выделиться среди других?!
Мальчик вскочил. — Да ты что? Я бы давно мог стать готтом или сатанистом! Или того хуже, — скинхедом!
Глаза Саломеи широко открытыми глазами смотрит на сына.
— Да! Да, мам! У нас в гимназии их как собак нерезаных…
— Что? И в твоём классе?! — воскликнула, пропустив мимо ушей грубую поговорку.
— А что тут такого? И в моём! В старших классах, вообще, каждый третий!
Саломея снова присела. Словно почувствовав недоброе, из прихожей появился Блэкки. Потёрся крупной головой, устроился у ног. В полумраке его чёрная шерсть резко выделялась на фоне светлого паркета, — казалась большим тёмным пятном.
Тёмное пятно. Чёрный цвет. Одежда тех молодых людей. Лениво о чём-то говоря, они тогда медленно шли мимо. Человек десять. Девочек и мальчиков. Даже в невыносимый зной были во всём чёрном, — юбки, брюки, сумки, кожаные куртки, перчатки. Угольно-чёрные волосы, детские, широко распахнутые и густо подведённые чёрным, глаза. Пришельцы из другого мира. Потустороннего. Глаза покойников. Взгляд холодный и отстранённый… Из бездны… Мальчики и девочки — в чёрном. С головы до ног. По доброй воле, делая шаг за шагом, не осознавая, медленно, но целенаправленно, тоже идут туда, — в тёмную бездонную пропасть. Один короткий, первый шаг в чёрном. Чёрная бездна терпеливо ждёт и надеется, призывая в своё лоно всех желающих. Цепкие, ледяные объятия широко распахнуты навстречу всем, — не только убийцам, извращенцам… Обманутую, разочарованную юность, — добровольцев в чёрном, — бездна ждёт первыми!
Глава 11
_.
Россия. Подмосковье. Январь. 1967 год.
Однажды ночью девочка услышала, — кто-то скребся за входной дверью. Затем увидела силуэт матери в темноте. С несвойственной той в последнее время лёгкостью подбежала к двери, отпёрла. Свет из прихожей упал на спинку кровати у ног. Послышались тихие, пререкающиеся и радостные голоса. — Доча-а! — прошептал мужской голос. Девочка вскочила. У кровати стоял отец. Белый широкий бинт, словно панама покрывал его голову. — Папка! — воскликнула она. Тот поцеловал её в лоб. — Ты чего так долго? — подняла глаза. — Вон и мама, всё болеет! — Отец промолчал. Затем скомандовал матери:
