Алла Полянская - Слишком чужая, слишком своя
— Ваш пропуск, мэм? — Молодой, наверное из недавнего пополнения. Интересно, Стен на месте?
— Пожалуйста.
— Проезжайте.
Вот и дом. Нет, ничего не изменилось. Я ставлю машину и выхожу. Качели тоже на месте — потом покатаюсь. Я открываю дверь и зажмуриваюсь от жгучей боли. Нет, я не могу больше так. Все по-прежнему. Кроватка Стивена. Мамины платья в шкафу. Вот медвежонок Стивена, он любил с ним спать. Мамина щетка для волос. На щетинках — несколько светлых волосков. Сколько лет прошло с того времени, как я оставила этот дом, а здесь свежий запах маминых духов словно ждал меня, чтобы мне стало совсем невыносимо. Это из-за меня. Я виновата. Я знаю об этом. Все знают. А папа жил здесь все время. Среди кроватки, игрушек и маминого запаха. Он тоже хотел удержать их около себя. Я была ему не нужна. Зачем я сюда приехала?
Я бреду между домиков на границу зоны. Здесь кладбище. Если агент гибнет и тело можно перевезти, хоронят здесь. Вот. Знакомые надгробия. Здесь меня ждут. Здесь мое место. Я становлюсь на колени. Господи, почему мне так тяжело? Я даже плакать не могу. Это невыносимо. «Они живут в тебе, а твоя собственная душа не видит простора, как птица в клетке. Отпусти их». Я бы и рада отпустить, но как? Я не знаю. Я хочу, чтобы они были рядом. Меня некому прикрыть. Я вот уже столько лет бреду одна — а ветер в лицо. Я пришла, мама! Стивен, прости меня! Это моя вина! Это из-за меня такое случилось. Я не защитила тебя. Я хотела быть с вами, но ни одна проклятая пуля не догнала меня. Вот я и пришла — на ваш суд. Я должна была прийти. Мне так страшно и одиноко жить без вас! Что мне делать?
— Надо жить дальше.
Я оглядываюсь. За мной стоит женщина в синем костюме. Азиатка. Мицуко!
— С возвращением, Керстин.
Ее рука так знакомо гладит мои волосы. Нет. Не надо. Я виновата. Это все из-за меня.
— Я думала, что ты уже вышла в отставку.
— Да. Я прилетела вместе с Роном, только что. Как только узнала, что ты нашлась.
Как будто я терялась. Как будто кому-то, кроме Эрика, было до этого дело!
— А тебе-то что? Ты утешила папашу — трех лет не прошло, как мама погибла, а он уже утешился. Что тебе надо?
Я не хочу этого говорить, но не могу сдержаться. Хорошо, что она не живет здесь. В моем доме нет места для... азиатки.
— Я хочу помочь двум упрямым ослам, которые спятили от горя и перестали понимать мир.
— Мицуко, ты напрасно стараешься. Ты получила то, что хотела. Так какого черта тебе еще надо? Он твой. Уже много лет — твой. Он тебе всегда нравился. Чего тебе еще? Пошла вон. Тебе не место здесь. А я скоро уеду, не бойся, и больше никогда не напомню о себе. Он полностью твой. Ты же...
— Остановись и попробуй услышать не только себя, но и еще кого-то. В данном случае — меня. Я пришла поговорить. Именно сейчас. Сюда. И тебе придется либо убить меня, либо выслушать. Не надо обвинять меня в том, в чем нет моей вины. Да, я любила твоего отца. Но и Нину я тоже любила... Ты всегда все понимала о людях, меня немного пугает эта черта. Я много лет живу с мужчиной, душа которого страдает. Потому что ты настолько упрямая, что отталкиваешь от себя самого родного человека — отца. Ты понимаешь, какую боль причиняешь ему? Когда ты исчезла, ты знаешь, в каком аду он жил? Я это знаю. И я не могла ему помочь, потому что — как в таком поможешь? Я мать, я понимаю. И сегодня ты, опять оттолкнула его. Из-за своего глупого упрямства ты мучаешься сама и терзаешь его. Ты сама создала ад, в котором мы все теперь кипим!
— Я это знаю. Я виновата в смерти мамы и Стивена. И все это знают. Не о чем говорить, Мицуко, я вам не мешаю. Живите как хотите, а я сейчас уеду. Возьму только кое-что из вещей. Не о чем спорить, он никогда не простит мне того, что случилось. Да и я сама себе не прощу.
Мне так тяжело сохранять спокойствие... чересчур больно. Потому что я вынуждена, опять вынуждена делать вид, что жива.
— Ты совсем спятила, — она безвольно опускает руки. — Да с чего ты взяла, что он обвиняет тебя? Керстин, он тебя страшно любит и боится потерять. Он позвонил мне, как только прилетел. Его голос... Ты убила его тем, что оттолкнула. Он обвиняет себя — в том, что женился опять, в том, что нашел в себе силы как-то утолить боль... В том, что не защитил тебя — ни тогда, на дороге, ни в Лондоне. Но ты видишь только себя, собственные страдания. Зачем ты это делаешь, Керстин? Ваш дом... Он иногда приходит туда... и после твоего отъезда... Керстин, этому пора положить конец и начинать как-то жить, потому что...
— Мама, вот ты где!
К нам бежит мальчик лет восьми в яркой майке и джинсах. Немного азиатское лицо, на котором — неожиданно — такие знакомые глаза. Глазa Стивена!
— Познакомься, Саймон, это твоя сестра Керстин.
— Керстин, я видел твой портрет у папы на столе.
Мой мир распался, как карточный домик. Я почти не помню, как дошла до дома, поднялась в свою комнату... Щелкнула задвижка, закрывая меня от всего мира.
Я взорвалась слезами. Я закрылась — от всех, от папы — в комнате своего горя, своей вины. «Ты должна понять, что ничего не могла поделать — ни там, на горячей дороге, ни тогда, в большом туманном городе». Но сейчас — что я сейчас должна делать?
— Керстин, детка, открой, пожалуйста.
Что ему нужно? Пусть катится к своей... азиатке.
— Дорогая, прошу тебя!
Хорошо, папа, ты сам этого хотел. Я открою.
— У вас хороший сын.
Что я еще могу сказать ему? Что люблю его? Что мне так недоставало его все эти годы?
— Да. Но он не заменил мне Стивена. И не заменит тебя. Просто он тоже мой сын. В моем сердце на всех хватило места.
Не надо оправдываться, па. Какая теперь разница? Слишком поздно!
— Я должна ехать.
— Да. Я... Собственно, я зашел посмотреть, как ты... Тебе нужно отдохнуть... Да...
Он не уходит. Я не хочу, чтобы он уходил. Но я не знаю, что говорить. Жаль. Где моя сумка? Надо уезжать. Ничего уже не изменится. Надо просто дожить наши жизни так, как они идут. Черт! Сумка открылась, на пол посыпалась разная дребедень. Я пробую собрать все — это из косметички, ой! Проклятое лезвие! Прямо в палец. Лезвие, которым я затачиваю карандаш, как папуас. Кровь так и хлещет — порез глубокий. Я плачу. Мне больно — и я плачу. Я не могу остановиться, потому что у меня болит раненый палец, болит моя жизнь, с которой я не знаю что делать — теперь.
— Боже мой, Керстин, чем ты порезалась? Лезвие? Откуда здесь лезвие? Я сейчас перевяжу, не плачь, моя девочка, не плачь. Папа с тобой. Не плачь, черт, да где же здесь... Вот, сейчас.
Он бинтует мне палец широким бинтом, руки его дрожат. Па, когда ты стрелял, руки у тебя не дрожали. Я тоже не плакала, когда меня поджаривали Кен с профессором на пару. Господи, как больно!
— Ну вот, видишь? — Я только чувствую, как пахнет его рубашка. И его голос — точно такой, как тогда, давно, когда я падала и разбивала коленку. — Ну вот, уже не больно, правда же? Не плачь, моя принцесса, папа с тобой...
— Па, что случилось? — На пороге стоит мальчик. У него синие глаза Стивена. — Керстин, почему ты плачешь?
— Все в порядке, Саймон. Просто Керстин поранила палец.
— Керстин, тебе очень больно? Не плачь, скоро пройдет. Я никогда не плачу.
Нет, мне уже не больно. Совсем не больно.
20
— Ты все-таки хочешь лететь завтра?
— Да, папа. Я должна увидеть Эрика. Он нужен мне. Может быть, я ему тоже еще нужна...
-Да.
Мы молчим. Словно тяжелый камень упал с моей души. Камень, давивший столько лет. Мы будто вынырнули из страшного сна, в котором были и не могли проснуться. Мицуко была права. Надо жить дальше. По крайней мере, попробовать.
— Вы не видели Саймона? — Мицуко заглядывает к нам в беседку. — Уже пора обедать. Поискали бы его.
— Я здесь, мамочка.
Мальчик выглядывает из кроны дерева, которое растет рядом с беседкой. Он все слышал! Ну, погоди же!
— Ты подслушивал? Пожалуйста, мистер Бартон, идемте со мной.
О бедняга, сейчас Мицуко прочитает тебе лекцию на этические темы.
— Так странно... — я смотрю на папу. — У меня есть брат. Я даже не знала.
— Я не знал, знаешь ли ты, а специально тебе сообщать... Я боялся, что ты... Я знаю, как болезненно ты восприняла мою женитьбу. Но я не мог больше оставаться один. Мицуко знала Нину... Мы как-то... привязались друг к другу. А потом она забеременела... Мы уже немолоды, но решили, что должны... родить этого ребенка. Так, словно вымолили у судьбы — вернуть мне сына. Словно...
— Не надо, па. Это не Стивен. Мы оба это знаем.
— А ты? Как ты к нему относишься?
— Не знаю. Я уже слишком взрослая. Мне уже пора иметь собственных детей, а тут... Я должна привыкнуть... ко всему. К тебе, к нему, к... Мицуко. Вы — семья.
— Но мы — твоя семья, хочешь ты этого или нет. — Мицуко умеет ходить тихо. Кто-то ругал мальчишку за подслушивание! — И мы все любим тебя. Ты нужна нам. Саймон ужасно тобой гордится. Я... Керстин, пожалуйста... не бросай нас больше.
