Станислав Родионов - Долгое дело
— Не идёт, — слабо улыбнулся Рябинин.
— Лучше с убийцей иметь дело, чем с такой…
— Перед вызванными неудобно.
— Про неё уже в городской прокуратуре говорят.
Он знал, что говорят. И про него говорят. Это они ещё не знали о сквашенной цистерне молока.
Базалова тяжело опустилась на один из многочисленных стульев. Вернее, на два стула. Полные руки в лёгком платьице — она ещё жила летом обхватили, казалось бы, неохватную сумку. Что там? Кодексы и прокурорские бланки или ощипанные бройлеры с бутылками ряженки?
— Вся в заботах. — Она перехватила его взгляд.
— Плохо.
— Почему плохо?
— Нельзя быть в заботах всей, — оттенил он последнее слово.
— Сам-то тоже хлопочешь.
— И плохо. Заботы должны быть для нас, а не мы для забот. Уметь подняться над заботами.
Кому он говорит — Базаловой или себе?
— Ты ведь размышляешь о жизненном смысле, — жеманно улыбнулась она, словно он предложил ей прийти на свидание.
— А ты о чём?
— А вот о чём. — Она раскрыла сумку и вытащила бройлера, ощипанного. И о телепатии мне думать некогда.
— Я вот думаю, — вздохнул он.
— Серёжа, есть солидные люди, которые верят во всякую чувствительную сверхпроводимость…
— А сама-то веришь?
— Я-то? Нет. Но эпизод со мною был…
Возможно, и был, а возможно, пришла его поддержать по доброте душевной. Что бы он делал без них. Без своих товарищей, в этом трёхмерном кабинетике… И Демидова придёт…
— Пять лет назад проснулась я ночью от звука упавшей пустой бутылки. Думаю, где-то на улице… Но мне сделалось так страшно… Уснула с трудом. Что же оказалось? Этой ночью в другом городе умерла моя мама. Она поднялась с кровати, подошла к столу и там упала. И рукой смахнула со стола пустую бутылку. Как ты это объяснишь?
— Я устал объяснять письменно…
Половина двенадцатого…
— Подожди ещё с полчасика, — сказала Базалова, выразив уже у двери сочувствие лицом, фигурой и даже сумкой.
Полчасика он подождёт… Хотя бы потому, что делать больше нечего. А что потом? Случилось что с ней? Опять не идёт умышленно? Послать милицию. Но где Калязину искать?
— Зря ты не куришь, — сказала Демидова, закуривая.
Он промолчал. Разве перечислишь всё, что он делает зря… Или что он зря не делает.
— А почему не доставишь её приводом?
— До сих пор не было законных оснований.
— Цацкаешься.
— Бери дело, — пошутил он; ему казалось, что пошутил.
— Свои есть. Была бы помоложе — и твоё бы взяла.
— Мария Фёдоровна, ты не стареешь.
— Не старею, а с годами как-то становлюсь страшнее.
Он посмотрел на неё внимательно, как и на вальяжную Базалову. Худое тело зафутлярено во всесезонный китель. Простейшая стрижка. Ни помады, ни пудры, ни краски. И видимо не пользовалась духами. Да и для чего ей духи-то?.. Для допросов?
— Я, Серёжа помню лёгкую грусть, когда ушло детство. Куда, думаю, делось? Не за диван ли вместе с игрушками? Потом удивилась, что и молодость ушла, которой вроде бы и не было. Где-то в сорок удивилась, что минули средние годы. А потом вдруг опешила. Какое там детство и юность… Жизнь ушла!
— Ну, Мария Фёдоровна, твоя жизнь мимо не прошла.
— И всё-таки обидно терять силы.
— Вот моя Калязина не потеряет их до ста лет…
— За счёт своей магии?
— Нервы бережёт.
— Я в эту магию не верю. А вот у моей подружки была история. Её отец работал на Севере. Однажды у матери ни с того ни с сего схватило правую ногу. Ходить не может. Ноет и ноет. А вечером само прошло. Ну и всё. Утром получает телеграмму — у мужа отняли правую ногу.
— Может быть, он раньше жаловался…
Мария Фёдоровна развлекала его разговорами. Она знала, как даются эти, официально именуемые, следственные действия. И она знала, каково следователю, когда они не удаются.
Телефонный звонок показался удивлённым. Рябинин схватил трубку с поспешностью человека, ждущего международного вызова, — могла звонить она.
— Сергей, ждёшь Калязину? — зло спросил Петельников.
— Жду.
— Напрасно, — она даёт пресс-конференцию в клубе «Кому за тридцать».
Из дневника следователя.
Иногда мне легче понять преступный мотив злоумышленника, чем его последующее поведение. Казалось бы, ему нужно идти с повинной. Что иного выхода у преступника нет, доказывается почти с математической точностью…
Человек — это прежде всего существо моральное. Нет морали — и нет человека. Так вот преступник отвергает мораль в самой грубой форме, в форме преступления. Но, отвергнув мораль человеческого общества, он сразу из него выбывает, — нельзя жить среди людей с нелюдской моралью. Выбывает, но куда? К себе подобным? Но таких сообществ, кроме мест заключения, у нас нет. К животным? Но он всё-таки имеет разум. К растениям? Но он же организм. К неживой природе? Но у него постукивает сердце…
У преступника только один путь — исправиться и прийти к людям.
Добровольная исповедь.
Кстати о преступниках. Когда бы и за что бы человека ни судили, его никогда не судят за то, за что его судят. Его всегда судят за утрату меры. Подождите усмехаться.
Украсть хочется каждому. Неужели вы не уносили домой казённые скрепки, писчую бумагу или карандаш? Уносили. Но вы не украдёте в магазине банку шпрот или пару ботинок. Потому что у вас есть чувство меры.
А когда видите красивую женщину, разве вам не хочется провести с ней вечер? Но вы удержитесь. Вы проведёте вечер, но не с этой красивой женщиной, и не здесь, и не сейчас, а а с другой и в ином месте. А вот насильник, не знавший чувства меры, не удержится.
По физиономии иногда так хочется дать, не правда ли? Вы сдерживаетесь, я тоже. Вместо этого мы бьём словами, — у нас чувство меры. А у хулигана его нет, он — кулаком.
Я и говорю, граждане правоведы, что все мы преступники. Только одни не утрачивают чувства меры и спокойно доживают до пенсии. А другие его утрачивают и получают за это срок.
Неужели я так глупа, чтобы утратить это драгоценное чувство?
Следователю Рябинину.
Кругом говорят об этой Калязиной. Я тоже отважилась написать вам про случай в автобусе…
Одна женщина вдруг заговорила громко, как бы вещая. Якобы шестнадцатого октября налетит ураган, вода в реке взбурлит и начнётся в городе наводнение… Кое-кто из пассажиров засмеялся: мол, какая гадалка. Сидят все с хитрыми улыбками. Женщина тогда и говорит: «Вы мне не верите… Вот я сейчас выйду, а через две остановки на моё место обязательно сядет военный…» Она вышла, пассажиры пустили ей вослед смешочки с прибаутками. Но у всех ушки на макушке — что-то будет через две остановки. А через две остановки автобус ахнул. Вошёл пожилой полковник и сел на её место… Что ж, и наводнение будет? А я ведь живу у самой воды.
Уважаемая гражданка Чертохина!
Описываемая вами женщина, видимо, решила позабавить пассажиров. Эпизод же с военным можно объяснить совпадением, или они могли быть знакомы, или она могла точно всё рассчитать, зная этот отрезок пути и привычку военного…
Прокурор района посмотрел на бумаги, принесённые из милиции, но его неохотный взгляд, столкнувшись с пружинистой силой толстой пачки, словно отскочил на часы — половина седьмого. Ушла секретарша, оставив дверь к нему приоткрытой. Затихла прокуратура. Нет, ещё не затихла, вроде бы у Демидовой постукивает машинка. Да и Рябинин, наверное, сидит; только сидит тихо.
Мысль о Рябинине толкнула руку к сигаретам. Он закурил, надеясь этим дурацким никотином затуманить беспокойство о калязинском деле. Рябинину предстояла поездка в городскую прокуратуру — продлевать срок следствия. Вот там и начнётся… Опытный следователь, юрист первого класса, современный мужчина не может одолеть колдунью. Не может провести опознаний и очных ставок, потому что она не приходит вовремя. А уж эти виденные пожары, скисающие цистерны, бегающие спички… В городской посмеются. И строго спросят и с Рябинина, и с него, с надзирающего прокурора. Ну, он-то объяснит, его-то поймут… А Рябинин начнёт ведь спорить, доказывать и клокотать, как невыключенный чайник.
Беспалов нахмурился от странного желания — каким-нибудь невероятным способом обойтись без этой поездки в городскую прокуратуру; как-то отвести от этого лохматого человека в очках нервную схватку, которые тот находил почти ежедневно; закрыть его от других, плотно закрытых прокуроров. Беспалов нахмурился ещё строже, потому что это желание показалось ему не мужским и уж наверняка не прокурорским.
Мысль перескочила — вечерами она перескакивала чаще и свободнее — на самого себя…
Вот он. Ничего с ним не происходит. Здоровье хорошее. С женой отношения добрые, лет пять не ссорились. Сын вырос нормальный, в институт поступил без всякой помощи и с первого раза. Материальный достаток средний, хватает, свой «Москвич». Начальство ценит за спокойный характер и за то, что он редко беспокоит его, начальство. Ничего с ним, с Беспаловым, не происходит. Даже взысканий давненько не получал.
