Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги
— Максим Игоревич…
— Как она в боевое положение приводится?
— Я не для вас… Я в целях самообороны…
— Как?
— Там… На рукоятке… винтик повернуть. Но я, правда, ничего сегодня не собирался… Я…
Пархом усмехнулся и ногтем повернул винтик.
— Если не сегодня, так в другой день замочил бы, — сказал он, — а я откладывать дела не люблю.
Он поднял пистолет и прицелился полковнику в переносицу.
— Не надо, не убивайте. Прошу вас, Максим Игоревич. Я не хотел вас убивать. Я…
Мрак замолчал. Он отчётливо понял, что сейчас умрёт. Последней мыслью полковника, промелькнувшей в его голове, перед тем, как Пархом нажал на курок, была мысль о несбывшейся мечте. Белоснежная красавица яхта уплывала от него за горизонт синего моря, скорей всего, Эгейского.
Он умер не сразу, не в ту же секунду. Только почувствовал колючий удар в лоб, словно пчела сходу ужалила, и силы вдруг покинули его большое тело. В глазах потемнело.
— Сожгу-ка я тебя, Мрак, — услышал он, как сквозь толстый пласт ваты, и почувствовал, что куда-то движется.
Ему становилось всё теплее и теплее. Стало жарко. Как в августе в Турции, ещё жарче, как, наверное, в июле…
9
Голова у Сидорова уже не кружилась, только тянуло швы на спине и на лбу под пластырем.
— Я его не отправлял туда, Ляксеич, — оправдывался Окрошка, — Альф сам вызвался. Скажи, Бирюк.
— Да, точно, — подтвердил Бирюк. — Альфред сказал, что это он должен сделать.
— Эх, вы, — вздохнул Сидоров, — террористы. Меня надо было дождаться.
— Мы ж думали, что ты мёртвый, Ляксеич… Между прочим. Вот… — Окрошка достал из-за пазухи лакированный туфель, потряс им в воздухе, будто предъявлял вещественное доказательство своим словам, и повторил: — Вот.
Сидоров кивнул:
— Живой, как видите.
— Да, живой! Ты, Ляксеич… Ну ты даёшь, Ляксеич! Я думал — всё, а ты ожил. Молодец! — Окрошка бросил вороватый взгляд на Бирюка, — Хреново нам всем без твоего руководства было. Мы без тебя, как дети малые — ничё не знаем, чё делать. Кто в лес, кто по дрова. Но Пархома, вражину твоего, мы грохнули. Замочили, как говорится, в сортире.
— Никого вы не замочили, — со вздохом сказал Сидоров, — Вернее, замочили, да не того, кого надо было.
— Как это? — Окрошка ошарашено уставился на Сидорова.
— Жив Пархом.
— Не может быть! Там такой взрывище был, я подумал, засыплет нас с Бирюком на хрен!
— Точно, жив, ёшкин кот, — подтвердил Бирюк слова Сидорова и опустил голову. — Мне рассказали. Жив он, живучий, падло. Прости, Окрошка. Я тебе не сказал, не хотел расстраивать. Собирался сам Пархома подловить и дело закончить. От него чечены ушли, какие уцелели…
— Ты… — Окрошка повернулся к Бирюку, — бандитская твоя рожа! Говорил: чутьё, чутьё! Говно у тебя чутьё. Или вы с ним, с Пархомом, заодно? Ворон ворону глаз не выклюет? Так, да?
— Это ты зря! Я же говорил: он и мой враг тоже. Давний враг. Просто промашка вышла. Мы под бассейном заряд заложили, а бассейн полный был. Вода ударную волну частично погасила. Дом-то подчистую, но Пархома в доме не было, он в саду коньяк хлебал.
— А я говорил! Что я говорил? Ящик брать надо было. Это ж надо — десять кусочков всего взяли. Взяли бы ящик — и дому и саду его хана… Промашка! Эх, промахнулся бы я тебе!.. Ляксеич, и чё теперь делать? Как эту гниду мочить будем?
Сидоров хотел ответить, но в кармане зазвонил телефон. Алексей сделал знак рукой, прося подождать.
Звонил Мотовило.
— Это я.
— Здравствуй, Гоша.
— Здорово. Ты где?
— Да, тут… недалеко, — неопределённо ответил Сидоров.
— Понятно, на заводе. Можешь не шифроваться, я из автомата звоню. Да и тут у нас такая кутерьма, что вряд ли у кого есть время и желание служебные телефоны прослушивать. Но я, на всякий случай, из автомата.
— А что за кутерьма?
— Из Москвы телефонограмма пришла. Комиссия едет. Будут во всём разбираться и нового начальника ГУВД ставить.
— Кого-то из местных? Или варяга?
— Не знаю.
— Предложи свою кандидатуру.
— У нас так не делается.
— А ты предложи.
— Хорошо, предложу… Лёша!
— Да?
— По поводу Пархома…
— Есть новости? Он вылез из берлоги?
— Пока нет. По-прежнему не выходит из банка. Но скоро выйдет. Мой человек в аэропорту сообщил, что заказан авиабилет на его имя. Вылет сегодня вечером в шесть пятнадцать местного.
— И куда собрался лететь наш подопечный?
— Пока в Москву, а куда дальше, не знаю. Но, думаю, в Германию. У Пархома открытая виза в неметчину, и дом в пригороде Берлина. Хотя могу и ошибаться. Ему с его бабками всюду — дом родной.
— Нельзя допустить, чтобы он улетел.
— Это ясно. И я кое-что предпринял. Подъезжай часикам к трём к профилакторию.
— Будем перехватывать по дороге в аэропорт? А что не у выхода из банка? Вдруг он другой дорогой поедет?
— Другой дороги нет, ты что, не знаешь? Только объездная с октября месяца функционирует. Мэр задумал в зиму на главной трассе полотно ремонтировать. Когда же ещё асфальт класть, как не зимой? А у банка нельзя. Центр города. А если Пархом пальбу устроит? Нет, у банка никак нельзя. Но я и там своих людей поставил, на всякий случай. А у профилактория — самое то. Мимо него Пархом никак не проедет. Да и пост ГАИ там, а на посту, кроме капитана, водителя «Волги» и двух сержантов-гаишников, три моих опера. Возьмём голубчика, как миленького. Ну? Что молчишь?
— Какое-то нехорошее у меня предчувствие…
— Ты что, Лёха, не доверяешь моему профессиональному опыту?
— Ну, а если он всё-таки проскочит?
— А если проскочит, мои люди его в аэропорту встретят.
— Ты, что, все ментовские силы задействовал?
— Только самых верных… Значит, усёк? В три часа.
— Буду даже раньше.
— Кутузку подготовил?
— Сейчас займусь этим вопросом. До встречи, — Сидоров захлопнул крышку телефона и сказал Окрошке и Бирюку: — Значит, так, господа террористы, вам я доверяю самую главную часть нашей акции — организацию временного содержания Пархома в нашем бомбоубежище. Вести его в СИЗО нельзя, выйдет.
— Ясен пень, — согласился Окрошка, — а что? Из бомбоубежища он никуда не денется. Вот только тюремщиком я никогда не был и сам в тюрьме не сидел. Не знаю, как там у них что устроено. Но это ничего. Консультант имеется. Ёшкин кот его зовут.
И Окрошка исподлобья посмотрел на Бирюка.
Пархом прохаживался по спецпомещению банка, поглядывая то на циферблат часов, то на мониторы камер наружного видеоконтроля.
— А может, выдать чеченам их деньги? — осторожно предложил Андрон Усков, сидевший в мягком кресле и хрустящий чипсами, — Чего напрасно рисковать? Вроде их нет нигде, но вдруг они где-то затаились и тебя поджидают? Ты из банка выйдешь, а они… Позвони Шамилю, пусть приедут. Не такие уж большие деньги.
— Ты же им всё выдал.
— Не всё. Сам знаешь, не всё, что они требовали. Только Шамилю и восьмерым боевикам. А компенсацию за мёртвых?
Пархом выкинул вперёд в сторону компаньона левую руку со сжатым кулаком и ударил правой по бицепсу.
— Вот их мертвецам! Знали, на что шли!
— Но по контракту…
— Посрать мне на контракт! Да не ссы, Андрон, нет их, уехали в Ичкерию с федералами воевать. Знаю я их! Потусовались у дверей банка двое суток, погыркали, поняли, что ловить нехрен, и свалили.
— А что же ты всё время на мониторы смотришь? Боишься, что…
— Я?! Я боюсь? Это моя страна, и я в ней хозяин! — с пафосом и злостью произнёс Пархом, — А не какие-то зверьки бородатые. Мне ещё кто-то диктовать свои правила будет? Вот! — Пархом вновь изобразил неприличный жест, — Здесь я правила устанавливаю.
— Извини, Макс. Я не то сказал.
— Ладно, — примиряющим тоном сказал Пархом, — ты мне лучше, вот, что скажи — ты лимон в тайник положил?
— Конечно. Как ты велел, в тот же день.
— Ну, и зря. Да, ладно, пусть там пока полежит. Не прокиснет. А по поводу моей доли активов… не думаю, что я долго в чужом фатерлянде отдыхать буду. Вернусь, когда всё уляжется, будем с тобой дальше бизнес двигать. Кое-какие задумки имеются… — Пархом вспомнил о своей идее организовать горнолыжный курорт и мечтательно ухмыльнулся. Потом снова посмотрел на мониторы и сказал: — вернусь. У ментов на меня ничего нет.
«Вот, ж на кого у них действительно ничего нет, так это на меня, — подумал Усков, — и лучше бы ты, так называемый компаньон и друг детства, как можно дольше не возвращался на Родину, или вообще навсегда остался за границей. А ещё лучше…»
У Ускова вдруг похолодело внутри и стало страшно от внезапно пришедшей мысли. План созрел молниеносно. Пархом что-то говорил, но Андрон Ильич слушал его вполуха. Он размышлял о том, что сделает в ближайшее время, и его холодный страх постепенно уходил, вытесняемый более тёплыми мыслями о будущем, о работе банка без Пархома и о своём собственном существовании без «друга детства». Закончилось детство, и уже давно закончилось. Пора решаться на взрослые поступки. Андрон всегда понимал, что с Пархомом его дальнейшая жизнь — череда потрясений и постоянных страхов за свою жизнь и свободу, а без него… Без Пархома, но с его долей банковских активов!..
