Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги
Все при деле. Только он, Бирюк, отдыхает. На государственном обеспечении. Да ещё неслабые «кабанчики» от Окрошки и Сидорова получает. Жрёт бутерброды с икрой и сервелатом, пьёт кофе. Коньяк в тумбочке стоит у него. Жрёт и спит. Ежели, что где кольнуло или заломило, будьте любезны — сестра-опекунша. Ежели что серьёзней — тоже помереть не дадут. А ежели…
Нет. Надо позвонить Сидорову. А лучше встретиться. Может, возьмёт на работу? Хоть сторожем. И насчёт Майки с ним побазарить.
Майка…
Чуть до грехопадения не довела старика, кошка рыжая зелёноглазая! Стерва окаянная! Правильно её старухи так обзывают!
Бирюк прислушался к себе. Недавнее сексуальное возбуждение и не думало проходить. Перед мысленным взором Бирюка стоял ослепительно белый треугольничек Майкиных трусиков.
Фу ты, ёшкин кот!..
Надо чем-то заняться. Сделать что-то своими руками. Выгнать дурную энергию физической нагрузкой. Отвлечься. Перестановку, что ли, устроить?
Он осмотрелся. Особенно-то ничего и не переставишь — кровать, тумбочка, кресло, телевизор, холодильник. Всё. Нет, не всё. Картина! Картину можно перевесить. Что она над кроватью висит? Он же на кровати валяется всё время, и картину снизу не видно. Или в кресле сидит, телевизор смотрит. Картина сбоку. Тут одно из двух: либо на картину пялиться, либо в ящик. Куда бы её повесить? А если над телевизором? «Сонька» в проёме стоит между двух дверей — одна дверь в ванную, другая на кухоньку. Нет, не войдёт картина в проём. Широкая шибко. А если её не поперёк, а повдоль повесить?
Бирюк склонил голову набок. А ничего! Так даже больше на светофор похоже стало. Красный, жёлтый, зелёный. Горят одновременно. Ну и что? Это ж не светофор, это — картина.
Бирюк снял с гвоздя произведение неизвестного, но, по-видимому, неплохого, а может, даже талантливого художника-абстракциониста, и увидел дверцу тайника.
— Интересно!..
Старик поставил картину на пол, прислонив к стене, не спеша подошёл к двери, и, нарушив обыкновение, закрыл её на ключ.
— Так оно спокойней будет, — сказал он сам себе вслух.
На дверке был кодовый замок, но для медвежатника с большим стажем, коим являлся Бирюк, любой замок — не проблема. Было бы чем. Заветная котомка лежала в прикроватной тумбочке, с ней Бирюк расстаться не смог. Инструменты там, объяснил он Майке как-то. Мало ли, что случится?
Через пару минут Бирюк вытащил из тайника кейс. Взвесив кейс в руке, определил:
— Либо там кирпичи, либо деньги. Подозреваю, что не кирпичи.
Кейс был доверху набит пачками стодолларовых купюр. Бирюк пересчитал пачки, доставая из кейса и бросая на покрывало кровати — сто штук по десять тысяч долларов в каждой пачке. Ровно один миллион долларов. Вид миллиона не привёл Бирюка в состояние эйфории, он был совершенно спокоен. В своей жизни он видел горку бабок и побольше.
— И на хрена бомжу миллион? Тем более, бомжу на полном государственном обеспечении?
Бирюк уселся в кресло, искоса взглянул на кучу долларов и завёл неторопливый мысленный разговор с самим собой.
— Что делать с этими деньгами, а, Бирюк? Гульнуть напоследок? Взять с собой Майку (думаю, она не откажется) и махнуть по Европам? Погреть старые больные косточки на нерусских пляжах?
— Здесь в тихом уютном номере «Приюта убогих» под тёплым одеялом из верблюжьей шерсти тоже не холодно.
— Может, тебе, Бирюк, захотелось поплескаться в море? Или в океане? Чего мелочиться?
— В персональной ванне мне сейчас комфортней. Температуру можно регулировать. А в море холодно. И всякая дрянь морская — рыбки, медузы. Акулы, пираньи всякие…
— Просадить часть бабок в казино? Оттянуться по полной? Побарагозить всласть?
— Ещё чего! Отдать ни за что, ни про что, деньги каким-то дармоедам заморским! Хрен им!
— Можно попить дорогих коньяков, поесть омаров.
— Ох, да что, омары! Овсянка и манная каша! Здоровая пища. И желудок не болит и со стулом полный порядок. Да и не хочется что-то ничего. Вон, в холодильнике полно всего, а аппетита нет ни грамма. В тумбочке коньяк. Захочется водки или вина, скажу Сеньке-сантехнику, принесёт. Но не хочется. Ни коньяку, ни водки, ни вина.
— Хочешь заняться любовью с Майкой? А что? Вдруг получится?
— Да какой из меня любовник? Шевельнулось что-то, я уж решил — смогу! А что я смогу? Это большой вопрос. Да, ёшкин кот! Ушло моё время. Да от меня Майка в первую же ночь к какому-нибудь негру с твёрдыми мышцами в койку прыгнет. Только трусики её беленькие сверкнут.
— Значит, не желаешь шикарно провести время и встретить смерть на огромной гостиничной кровати президентского номера? В объятиях Майки? Ну ладно, не Майки, какой-нибудь… м-м-мулатки.
— Уж лучше я здесь смерть свою встречу. На Родине!
— Ну, ладно. А без загулов? Просто посмотреть мир? Где ты был? Да, нигде. По стране-то поколесил порядком, но в основном в автозаках и спецвагонах для перевозки заключённых по железной дороге. На мир смотрел через решётку и колючую проволоку. Ты даже море видел только Чёрное, и только с российского берега.
— Каждый день по телевизору этот «мир» вижу.
— Сидишь тут, как… как бирюк. Один. В своей «одиночной камере». И с места стронуться не хочешь. А тебе, кстати, не кажется, что твоя «камера» в этой богадельне напоминает настоящую тюремную камеру? И ты в ней пожизненный срок тянешь? Нет?
— Меня здесь никто не держит. Захочу — возьму свою котомку и уйду. Снова бомжом стану.
— Никуда ты не уйдёшь. Так и усохнешь тут.
— Не твоё дело! Пошёл на хрен! Сгинь!
— Это ты сейчас сам себе сказал, если что…
Бирюк поднял к глазам руки. Они мелко дрожали. Не от волнения, от старости. Да — он стар! Стар для таких развлечений и для поездок. С девками и в одиночку. С загулами и насухую. Да и не хочется, если честно признаться, не хочется уже ничего.
Деньги шальные, но любые деньги должны приносить счастье, а для него сейчас счастье — видеть, что счастливы другие. Смотреть со стороны, пока глаза различают свет и людей на этом свете, и видеть, как они радуются.
— Отдам-ка я деньги Сидорову. Пусть он их в развитие инфраструктуры города вкладывает. Ему я верю. Он эти деньги по ветру не пустит. А людям счастье будет.
Бирюк встал с кресла и аккуратно, одну к одной, сложил пачки в кейс. Подумал и оставил одну пачку. Проворчал по-стариковски:
— Майке дам. Не зря же она старалась, трусы мне свои показывала.
–//–
