Татьяна Степанова - Прощание с кошмаром
Белогуров, крепко сжимая в руках футляр, поднялся по ступенькам. Интересно, неужели у Петра и семья есть? И когда успевает — ведь он при Феликсе круглосуточно, как верная нянька…
— Он вас ждет в кабинете отца, — Петр прикрыл трубку ладонью. — Вам помочь, Иван Григорьевич? — Нет. Я сам. Спасибо. Не стоит беспокоиться. Варенье, значит, дома варите?
— Мать тревожится — цены на сахар, старуха ж… С дачи ягод привезла. У нас садовый участок под Дубной, смородины красной в этом году — гибель…
Гибель… Это словечко Белогуров повторял про себя, когда, облегчившись, мыл руки в туалете, тупо глядя на свое отражение в большом зеркале. Почему гибель? Он же должен был сказать «много».
Словечко сверлило мозг. Хотелось отмахнуться от него, как от назойливой мухи. Белогуров молча наблюдал, как Феликс (с их последней встречи он еще больше похудел и осунулся), вертя руками колеса своей тележки, кружил вокруг стола, в центре которого на резной полированной подставке была тсантса. Белогуров, несмотря ни на что, испытывал облегчение: вот и все. Все кончилось. Сейчас он отдаст мне деньги, я уйду из его дома — и все. И больше мы никогда, никогда…
— Очень красивый. И заметь — черты, хотя они значительно уменьшились, совсем не исказились, не деформировались. — Феликс снизу заглянул в лицо Белогурова. — Это был, наверное, славный воин, вождь какого-нибудь племени с островов?
— Это был китаец. Табаяки сообщает, что это был некогда бедный китайский коммивояжер. Эта вещь не такая уж и старая, Феликс. — Белогуров (это пьянящее чувство, что, мол, ВСЕ, я навеки расстаюсь со всем этим кошмаром, — словно прибавляло ему уверенности) выпрямился. — Примерно двадцать пятый — тридцатый годы, ретро, одним словом.
— Меня не волнует их возраст. Какая разница, сколько лет этим вещам? Они могли быть изготовлены и вчера, — Феликс все заглядывал в лицо Белогурову. Он подъехал к сейфу, укрепленному в тайнике за книжным шкафом, и достал оттуда сверток, упакованный в самую обычную газету — кажется, в «Экстра-М». — Вот, держи. Как мы и договаривались.
Белогуров не унизился до того, чтобы пересчитать. Положил деньги в свой портфель. Наступила пауза. Он уже было хотел сослаться на неотложное дело и откланяться (оставаться в этом доме, где этот «сумасшедший безногий ублюдок» как зачарованный любуется тем, во что превратился любимый Салтычихин телохран, — было выше его сил), но… Феликс вдруг нарушил молчание:
— Я скоро уеду. Ложусь в клинику. Опять будут пытаться прилепить к моим бедным сопелкам греко-римский профиль. Откуда на этот раз кожу будут брать? На ляжках и на заднице у меня уже живого места не осталось… Я вернусь, если все, конечно, пройдет удачно, к Новому году, годовщине смерти родителей и сестры. И знаешь, о чем я подумал? После всего того больничного ада я бы хотел сам себе сделать Маленький подарок. Подсластить существование, так сказать, заиметь стимул…
— Какой подарок? — хрипло спросил Белогуров. Михайленко вернулся к столу.
— Чудесная вещь. В ней чувствуется скрытая сила. Ведь это амулет, да? Против кого его употребляли? Злых духов, демонов? Странные жестокие языческие боги Востока… Знаешь, я тут вычитал у Либания любопытнейшую мысль. Он считал, что «жестокость не присуща людям от рождения. Это вынужденная мера: люди просто страшатся перемен в жизни и стараются избежать их любой ценой».
— Какой подарок, Феликс? — повторил Белогуров. Господи, я же поклялся жизнью своей, счастьем своим — никогда больше…
— Знаешь, я читал — существуют белые тсантсы. Редчайшие из редких. Из головы европейцев: миссионеров, моряков, искателей жемчуга, просто бродяг…
— Но это же…
— За такую, если только она попадет ко мне, я заплачу полмиллиона.
Либаний — греческий писатель и ритор V века н.э. — Но это невозможно… Невозможно это!! Я.., я не знаю даже, как уведомить о таком заказе Табаяки, это же…
— Я повторяю, Иван: меня абсолютно не интересует возраст изделия. Мне все равно, когда ее изготовили. — Феликс тронул Белогурова за руку, и тот едва не отдернул ее. — Это не суть важно.
И Белогуров наткнулся на его взгляд: умные блестящие голубые глаза под воспаленными красными веками без ресниц. Всезнающие глаза старика, а не двадцатишестилетнего мальчишки-извращенца.
— Я не знаю, я не могу, не могу этого, Феликс, я… Михайленко снова молча подъехал к сейфу.
— Я уезжаю надолго. А у тебя будут расходы: намекни Табаяки, что если белой тсантсы нет — ее ведь можно.., изготовить по специальному заказу… — Он извлек из сейфа еще один сверток в газете. — Здесь двести тысяч задатка. Остальное получишь, когда вещь будет у меня. Ну же, бери! Мне трудно и держать, и закрывать!
Это было сказано так просто, так по-детски капризно, что Белогуров.., подскочил и взял сверток с деньгами. В голове его все перемешалось.
— У меня только одно условие, — продолжил Михайленко.
— Какое? — Белогуров больше не узнавал своего голоса.
— Эта белая тсантса должна быть блондином. Так и сообщи своему Табаяки.
Что-то было в этой последней фразе такое… Однако Белогуров гнал от себя эту мысль — догадался не догадался. У него больше не было сил бороться, противостоять (чему, Господи!). Внутри снова росла, пухла, пучилась, заполняя собой все, Вата — и не оставляла уже места ни мыслям, ни страху в сердце, ни воле в душе — ничему.
Белогуров пришел в себя уже за рулем, когда Петр закрывал за ним ворота. Рядом на переднем сиденье лежал щегольской кожаный портфель. А в нем деньги. Белогуров почувствовал, как по его щекам катятся слезы — жалкий пьянчуга, это пьяные слезы, хотя ты и не пил сегодня еще ни капли… Но еще не вечер, как говорится. И бар дома в Гранатовом забит до отказа.
Белогуров нажал на педаль газа. А хорошо бы и вправду попасть в аварию (как он врал некогда Якину). Расплющиться бы в лепешку о тот бензовоз, что дымит выхлопной трубой впереди и… Пошли они все, ублюдки, которых я ненавижу, ненави…
А дома Егор Дивиторский, словно стервятник, уже караулил его. Они заперлись в кабинете. Егор вывалил на стол из портфеля лачки «зеленых», лихорадочно начал пересчитывать и.., недоуменно уставился на компаньона.
Белогуров суетливо шарил по ящикам стола — где-то тут была у него бутылка коньяка. Проклятие, нет. Надо переться в гостиную, в бар… Он встретился взглядом с Дивиторским. У него был еще шанс, он чувствовал: последний дарованный ему шанс — не говорить Егору, за что Феликс уплатил им эти новые двести кусков. Запихнуть их обратно в портфель, вернуться в тот дом под медной крышей и… Господи, я же поклялся — больше никогда!
Клятвы наши… Что они стоят? Егор слушал, а Белогуров говорил, говорил — уже не мог остановиться. Егор слушал. И по лицу его пробегали тени. За окном кабинета, закрытым решетчатыми ставнями, рос тополь — единственный уцелевший в Гранатовом переулке после урагана. Это он сейчас шумел листвой, волнуясь под летним ветром, сея тени, солнечные пятна и снова тени…
Они долго молчали. Потом Белогуров спросил:
— А кого это принесло сюда, когда я отъехал? Ты их застал?
— Клиенты, — Егор думал о чем-то сосредоточенно и напряженно. — Так, парочка молодых идиотов. Из «новых» вроде. Сами не знают, чего хотят. Насчет их платежеспособности я тоже сомневаюсь. Но вроде положили глаз на тот альбом Григорьева с парижскими рисунками, что у нас в «особой картотеке». Обещали, если надумают, позвонить. Пари держу — и след их давно уж простыл. Парень какой-то, по-моему, безмозглый вышибала — просто перед девчонкой или новобрачной своей выпендривался: мол, глянь, дорогуша, какой я богатый и стильный. А уехали — и финита. Это не настоящие клиенты, просто трепачи. Я это сразу усек. Да теперь уж все равно, а?.. Ты куда это?
— Мне надо выпить, — Белогуров (он не слушал «про клиентов») поднялся, — Лекс где?
— Они с Женькой телевизор смотрят. Там фильм старый с Софи Лорен, — Егор тоже поднялся, — Ты когда Салтычихе насчет наших новых условий позвонишь? Сейчас или завтра?
— А я ему должен сам позвонить?
— Ты разве забыл, о чем мы с тобой сегодня утром говорили?
— Мне нужно выпить, — упрямо повторил Белогуров, отстранил Дивиторского и направился в гостиную, где работал телевизор.
Леке уже успела перекочевать на кухню — фильм только что закончился. Женька, позевывая, переключал кнопки пульта. Попал на шестой канал, где как раз передавали сводку криминальных происшествий по Москве. На экране мелькали какие-то люди, милицейские машины. Белогуров открыл бар, достал бутылку, потянулся за бокалом и.., замер.
С экрана диктор рассказывал об убийстве, происшедшем ночью в районе станции метро «Выхино». Неподалеку была обнаружена машина «Форд». А в ней изрещеченный автоматной очередью… Белогуров не отрываясь смотрел на убитого, которого камера сняла крупным планом. Сзади подошел Егор — Белогуров слышал его дыхание.
